По требованию герцога

Хэррингтон Энн

Ее улыбка погасла с оттенком меланхолии.

— И самый добрый человек, которого я когда-либо знала.

Он вернул кочергу на стойку и вытер руки. Его грудь сжалась от осознания того, что у него никогда не будет такой же связи с женщиной, которую он выбрал себе в жены, как у его отца с матерью. Он уже чувствовал потерю этого так же ощутимо, как если бы потерял конечность.

— И это была любовь с первого взгляда.

— О нет! Вовсе нет, — поправила она со слабым смешком, удивив его. — В те дни было много солдат, и все они выглядели красиво

в своей форме. Я была слишком проницательна, чтобы согласиться на первого, кто приехал верхом.

Поднеся коньяк к губам, он спрятал улыбку.

— Конечно.

— Но твой отец был таким же упрямым, как и я, и в течение следующих нескольких месяцев он изматывал меня, пока в конце концов я не согласилась выйти за него замуж. Растущее пламя мягко освещало комнату вокруг них, так что он мог видеть понимающую улыбку на ее лице, когда она смотрела на портрет, все еще так же сильно влюбленная в своего покойного мужа, как и в тот день, когда она вышла за него замуж.

— Я тоже доставила ему всевозможные хлопоты в те первые дни нашего ухаживания, чтобы убедиться, что он будет готов сражаться за меня и стоять на моей стороне, как, по моему мнению, должен стоять муж.

— Это сработало, — тихо прокомментировал он. Его отец был полностью предан его матери до самой своей смерти.

Она повернула голову, чтобы посмотреть на него, и ее лицо смягчилось от беспокойства. Она мягко сказала:

— Я слышала, что есть женщина, которая доставляет тебе хлопоты.

Он замер, не донеся стакан до губ. Гнев вспыхнул в нем.

— Жози сказала тебе, — пробормотал он. — Она не имела права.

— Ты расстроил ее.

Он виновато опустил плечи. В эти дни казалось, что он расстраивал каждую женщину в своей жизни. Он тяжело выдохнул.

— Я извинюсь перед ней утром.

— Это было бы любезно с твоей стороны, но я не думаю, что она хочет извинений так сильно, как знать, что с тобой все в порядке. Она беспокоится о тебе. — Она сочувственно помолчала. — И о Миранде.

Он уставился на свой бокал, медленно катая его между ладонями, наблюдая, как коньяк отливает золотисто-красным в свете камина.

— Нет причин для беспокойства.

— Хм.

Она поднесла свой бокал к губам, чтобы сделать пробный глоток.

— А мне кажется, что есть.

Он стиснул челюсти, обращая свой гнев на самого себя.

— Это была моя вина. Я позабочусь о том, чтобы Миранда была защищена. Я не позволю, чтобы ее наказали за мою ошибку.

— А ты, Себастьян? Она задумчиво провела кончиком пальца по краю своего бокала, искоса взглянув на него.

— Должен ли ты быть наказан за то, что посмел заботиться об этой девушке?

Он выдержал ее пристальный взгляд на мгновение, затем поднял глаза на портрет своего отца.

— Да.

Он допил остатки коньяк одним судорожным глотком, но в мире не было достаточно коньяка, чтобы притупить боль. Или облегчить чувство вины.

— Я должна признаться, что была удивлена, когда твоя сестра рассказала мне, что произошло, — мягко надавила

она. — Не только то, что ты нашел Миранду привлекательной, но и то, что ты позволил себе близость с ней.

Его охватило смущение, и он покачал головой.

— Это не тот разговор, который я должен вести со своей матерью.

Ее глаза сверкнули весельем при этих словах.

— Мой дорогой мальчик, как ты думаешь, откуда ты взялся — аист принес?

— Да, — быстро согласился он, изогнув бровь. Боже милостивый, ему отчаянно нужно было еще выпить. — Да, аист. Как и всех моих братьев и сестру.

Он сделал паузу, чтобы подумать…

— За исключением Куинтона, которого подбросили цыгане.

Она улыбнулась. К счастью, оставив этот аспект разговора, она снова перевела взгляд на портрет.

Прошло несколько мгновений тишины. Ее улыбка исчезла, когда она задумчиво прокомментировала:

— Она, должно быть, очень много значит для тебя, если ты так обеспокоен.

— Да, — тихо ответил он. Не было смысла лгать своей матери. Она слишком хорошо его знала.

— Хм. Тогда что ты собираешься с этим делать?

Что он мог сделать?

— Ничего.

— Потому что ты герцог, — сказала она нарочито, — а она племянница нашего фермера-арендатора…которая, скорее всего, сама зажигает свои костры.

Он стиснул зубы от этого тонкого упрека.

— Это не одно и то же, и ты это знаешь. Отец не был пэром, когда ты вышла за него замуж. Он был армейским офицером, вольным жениться на ком ему заблагорассудится.

Она отставила свой бокал, очевидно, все-таки не испытывая пристрастия к коньяку.

— У тебя есть к ней чувства, Себастьян? — спросила она тихо, но прямо. — Или она была просто вечерним развлечением?

Он опустил взгляд к огню, не в силах смотреть на фотографию своего отца, и тихо признался: — Я люблю ее.

Губы его матери приоткрылись от удивления. Она была слишком потрясена этим, чтобы что-то сказать.

— Я знаю, — признался он, тяжело вздохнув. — Меня это тоже чертовски ошеломляет.

Ему нужно было чем-то заняться, он поставил пустой стакан и снова взялся за кочергу, хотя за огнем не нужно было следить. После нескольких нерешительных ударов по углям он сдался, вернул кочергу на место и начал расхаживать по комнате.

— Она совсем не такая, какой я ее себе представлял, — признался он. — Она совсем не взбалмошная, просто жизнерадостная, хотя и немного неуправляемая, когда ее охватывает волнение.

Воспоминание об опере вернулось к нему в ярких деталях, и он не мог не вспомнить, как она была взволнована той ночью. Слабая улыбка тронула его губы.

— Ты знаешь, что она читает Мильтона и переписывает Шекспира?

Мать моргнула.

— Переписывает Шекспира?

— В “Гамлете” должна была быть пиратская сцена, — объяснил он, и действительно, разве это не было очевидно? Затем улыбка, которую он сдерживал, полностью расцвела в гордую ухмылку. — И ты была бы так доволна тем, что она сделала с сиротами.