По законам Преисподней
Шрифт:
Фейри быстро перекрестилась.
– А потом вдруг ветер задул, и я думаю, – нет, повчудилось мне, это просто тень была, вот и все. Но когда ворма нашли, я сразу почуяла, – чужой где-то, хотя и руны охранные включены. Никому не сказамши, хоромы пооблетела, и по’няла, уж как, сказать не могу: то ли живет кто-то в стене, то ли шмыгает тудыть-сюдыть через нее. А всем, окромя мяня, и невдомек. Теперя ж беда такая, нельзя мне больше молчать, – а кому скажешь? Токо вам, вы будто и то знаете, и сё, авося и разберетесь.
Оскар
Сложно было понять, – то ли он рано встал, то ли вообще не ложился.
– Чем могу служить, ченселлор? – спросил дворецкий.
Пара проклятых духов выскочили из серебряной вилки, и запрыгали по столу. Оскар осторожно накрыл их чашкой, смахнул в мешок и затянул мифриловой нитью.
– После гостей всегда так, – пояснил он.
А про себя, скорее всего, подумал:
«Уж лучше б ели руками».
– Вы давно у леди Артанис? – спросил я.
– Меня брал на службу еще их батюшка, – церемонно ответил Оскар.
Он отложил работу, и поднял глаза ко мне.
– Я заметил на вашей шпаге Печать грифона, – сказал я. – Вы сражались под Тарнумом?
– Это было давно, – сухо ответил Оскар. – Я не люблю вспоминать об этом.
Видимо, его тайну никто не знал.
После битвы под Тарнумом, король Аларик велел нанести печать Плачущего грифона на личное оружие тех, кто проявил особую отвагу в сражении, – но в то же время, не мог быть награжден перед всеми.
Простой крестьянин, сражавшийся на коне, – вопреки закону; белый священник, черпавший силы из книг Некрономикона; гном, преломивший отцовский меч, – все они так и остались безымянными героями Тарнума, и лишь немногие знали, что означает скорбящий грифон на заговоренном клинке.
– Вы не заметили ничего странного вчера вечером?
– Конечно, заметил. Господа-то на мелочи не глядят, а я за всем слежу.
Оскар замолчал, ожидая моей реакции.
– Расскажете? – спросил я.
– Отчего же не рассказать; вечером, когда все гости уже пришли, я улучил минутку проверить, как Трифон с Феклистой устроили слуг, лошадей, церберов и прочую живность.
Стало ясно, что Оскар привык ходить за челядью с лупой, и тыкать им в нос каждую недоделку.
– И правильно сделал, – продолжал мажордом. – Людская у нас небольшая, оно и правильно, – нечего горничным без дела сидеть, да косточки хозяевам перемалывать. Но на время балов, вроде именин или Колеса Года, – лорд Николас творит заклятие Расширения, чтобы слуги всех гостей уместились.
А по дому ходить я не разрешаю, еще украдут чего.
Только спустился, – смотрю, а уже шум поднялся. Мокий Шило, свирффнеблинский атаман, что-то так рассерженно болботит, рожа красная, вот-вот пар из ушей пойдет.
Оскар осуждающе покачал головой.
А может, вы не знаете, кто такие свирффнеблины?
Они малы ростом,
«Ты че сказал? А как ты меня назвал? Это ты про меня?»
Мажордом продолжил тем временем:
– Слуги Фергюсона, – а он с собой джиангши привел, – в рядок выстроились, словно стенка на стенку драться собрались, на всех глядят с презрением, того и гляди, мебель крушить начнут.
Хорошо, я с большим посохом был, как стукну им оземь, и приказал всем же разойтись, иначе повылетают, ишь не умеют в порядочном доме себя вести.
– О чем спорили?
– Да кто их знает. Мокию потом неудобно стало, он атаман почтенный, подошел ко мне, извинялся. Но уж слишком его прыгающие допекли. Расспрашивать я не стал, но потом нашептали фейри, – тоже еще сплетницы летающие, доложу я вам! – мол, свирффнеблины обзывали джиангов ворами, да и хозяевам их досталось, старому Фергюсону и его сыночку. А уж что они там не поделили, – никто не понял.
Оскар кивнул, и вернулся к своему серебру, – показывая, что больше рассказать нечего.
– Свирффнеблины, они чьи? – спросил я.
– Кладбищенским служат. Так испокон веков было заведено.
По лестнице спустилась леди Артанис; она приветливо поздоровалась с нами, и тут же из кухни выглянула экономка:
– Ченселлор, вы будете кофе пить?
– Ой, Марион, – ответила баронесса. – Еще спрашиваешь; конечно, будет.
Эльфы не пьют кофе по утрам, как и в любое другое время; по этой привычке, к слову, можно отличить дроу от полукровки.
Мы прошли в маленькую столовую и уселись в ожидании завтрака. Вскоре в дверь постучали, и появилась Марион; на широком подносе, в форме трилистника, она принесла кофе, сэндвичи с ветчиной и сыром, горячие булочки, масло и джем из весенних яблокриков.
– Марион, – обратилась к служанке леди Артанис. – Я вот забыла тебе сказать; надо бы, наверное, слуг по домам отправить.
– Не беспокойтесь, госпожа, Оскар уже обо всем позаботился. Остались только те, кто в доме живет. Зачем лишнюю сутолоку устраивать?
Экономка разлила кофе по маленьким фарфоровым чашкам; леди Артанис положила себе два куска драконьего сахара, и я спросил себя, – почему служанка не сделала этого за нее. И сразу же понял, – баронесса худела, и каждый раз сама со скрипом решала, сколько сладкого яда можно себе позволить.
Воцарилось неловкое молчание.
Видно было, что Марион есть о чем рассказать, – но она не решается. Женщину смущал я. Между госпожой и служанкой давно установились тесные, доверительные отношения, – а я был камешком, который всему мешал.