Под горой Метелихой(Роман)
Шрифт:
Кто-то идет по переулку, в темноте не вдруг опознаешь. Один — широченный, не спеша надвигается, рядом второй — этот в два раза тоньше. Голос Нюшки — взахлеб:
— И туда, и сюда — всё обегала: нету! Узнала потом у конюха — на Попову елань в леспромхоз за углем вчера еще отрядил обоих Артюха. Доверенность на Карпа Данилыча выправлена, а Улита — ездовым… Он это, дядя Андрон, с места мне не сойти!
— Не трещи! Экие вы, одначе… Проверить надо. На человека наклепать просто. Скажем вот Николаю Ивановичу, обмозгуем…
— К Николаю Ивановичу погодите ломиться, — подал свой голос из темноты Владимир. — Эти
— Володька? — Андрон тиснул Володькину руку, опустился рядом на бревно. — Ну вот и посумерничаем по-соседски. А ты, пигалица, брысь. Может, оно и вправду тот самый, так ты тут без надобности. Надо, штобы не догадался. Понятно? Если в городе он живет — никуда не денется. Ну, иди, иди…
Когда Нюшка ушла, Андрон долго молчал, отдувался шумно.
— Написали, одначе, бумагу, — начал он. — Такое, брат, наворотили, — ахнешь! Я говорю, на правленье надо зачесть и от ячейки штобы все были, — куда там! Это, говорит, внеплановая ревизия, на особом положении. Обсуждать, говорит, потом будете.
— Это ты о чем, дядя Андрон? — не сразу понял Дымов.
— Да про акт. Горбатый-то этот двое суток строчил.
— Ну и что?
— Как это — што? Подписать заставили… Не подчиняемся указаниям, самовольно планы земельного отдела нарушаем, и другое разное.
— И ты подписал?!
— Што я — себе недруг, што ли?
— А председатель?
Андрон ничего не ответил.
— Ну и что же теперь? — в тревоге уже спросил Владимир.
— А ничего… Цыплят-то по осени считают.
— А не думаешь ты, дядя Андрон, что всё это неспроста? Николай Иванович, пока я там сидел, про письмо какое-то говорил, вроде бы он напрямик в Кремль обо всем прописал. Вот теперь и копаются.
— Знаю. А этак-то оно и лучше.
Опять Нюшка из проулка вынырнула:
— Не ушли еще? Артюха вон лошадей к правленью подогнал; парой заложены…
— Пускай себе едут, — отмахнулся Андрон. — И до чего же ты, Нюшка, прилипчивая! Сказано, без тебя обойдется. Отвел бы ты ее, парень, домой, сделай доброе дело.
И безо всякой задней мысли бородач подтолкнул локтем Володьку:
— Я уж один тут дождусь, когда Николай-то Иваныч проводит гостей. И верно, ступайте-ка оба…
По лесной безлюдной дороге, мягко покачиваясь на ухабах, катился рессорный тарантас, запряженный парой сытых лошадей. До рассвета еще далеко: золотая гнутая ручка большого алмазного ковша только-только начала опускаться книзу. На десятки, на многие сотни верст разлилась вокруг дремотная тишина. На обочинах спят придорожные кусты, привалившись один к другому; спят великаны сосны и замшелые ели, упираясь вершинами в теплый бархат звездного неба; спят лесные поляны, накрывшись ватными пеленами тумана; спят озера, подернутые невесомой молочной дымкой. Спит и сама дорога, укачивает седоков под неторопкий и мерный цокот копыт. На облучке недвижной копной возвышается плечистая фигура возницы. Он изредка шевелит вожжами, прокашливается густо, добродушно ворчит на пристяжную:
— Но, но — балуй!..
В кузовке тарантаса за широкой спиной возницы сидят еще двое — Григорий Жудра и начальник земельного отдела Евстафий Гордеевич Полтузин.
Полтузин, похоже, дремлет: уткнулся подбородком в поднятый ворот плаща, и голова его безвольно
Жудра сидит правее Полтузина. Ему и вздремнуть нельзя. Он знает, с кем едет, знает и то, что Полтузин вооружён. Всё знает Жудра про соседа слева: еще до отъезда из Уфы побывали в руках у чекиста изобличающие Полтузина документы, найденные в архивах: послужной список земского агронома Полтузина и несколько поблекших от времени фотографий. На одной из них Евстафий Гордеевич запечатлен в мундире белогвардейского офицера. При орденах.
Можно было и не рисковать Жудре. Позвонить бы в Бельск Прохорову, сказать ему всего-навсего одно слово, и колчаковца немедленно бы арестовали. Но Жудра не сделал этого: опыт чекистской работы подсказывал ему, что это пока преждевременно. Враг осторожен, и конечно же, у него есть сообщники. Надо выявить агентуру, и лучшим помощником в этом опасном деле может стать сам Полтузин. Вот и повез его Жудра в самые отдаленные колхозы, поближе к имению Ландсберга — в Константиновку и в Каменный Брод, где Жудру никто не знал, исключая учителя Крутикова и теперешнего директора МТС Мартынова, а у Евстафия Гордеевича должны были быть единомышленники по девятнадцатому году. Для Жудры многого и не требовалось: один-два перехваченных взгляда, многозначительное покашливание при «случайной» встрече или неприметный жест в разговоре с каким-нибудь канцелярским деятелем, вроде счетовода из «Колоса».
Этот, однако, перестарался! Как он ловко под учителя «базу подвел», что тот со двора от батюшки вышел. И будто бы об этом ему говорила придурковатая, позабытая богом старуха. Хитер, ничего не окажешь. А Евстафий Гордеевич при этом одобрительно хмыкнул.
По таким же вот недомолвкам приметил Жудра и еще одного агента Полтузина — хозяина заезжего двора в Константиновке. Узнал потом через Мартынова: конюхом был у Ландсберга. Всё понятно.
До света еще не близко. Тарантас всё дальше и дальше катится по лесной дороге. Возница изредка хлопнет ременной вожжой по гладкому крупу пристяжной:
— Побалуй, побалуй еще у меня!..
И снова вокруг безмятежная тишь, перемигиваются вверху зеленоватые звезды. Голова Полтузина всё ниже и ниже утыкается подбородком в грудь, обе руки по-прежнему засунуты в рукава плаща. Спит. Хорошо, если и в Бельске всё чисто сработает Прохоров. У того на эту неделю был тоже составлен довольно примечательный план — прощупать совсем неприметного старикашку, банковского бухгалтера-контролера. И его родственника, инженера Вахромеева, сотрудника жены учителя Крутикова.
С давних пор бывшего казначея земского банка мучает ничем не одолимая бессонница, изводит его по ночам. Все средства старик перепробовал, порошков проглотил уйму, комнату свою сплошь пузырьками заставил, — не помогает. И вот нашелся добрый человек в больнице: посоветовал принимать люминал или настойку опия. Средство это без рецепта на руки не давали, но были бы деньги, с деньгами всё можно сделать. Деньги у старикашки были (было и золотишко припрятанное!), и провизор Бржезовский стал отпускать ему по нескольку капель на неделю.