Под грозой (сборник)

Сурожский Павел Николаевич

в шахте, разобрал каждую по косточкам, и все

согласились с ним, что Мальчик— хвастун, пустая,

ничего нестоящая лошадь, и ежели есть в шахте

порядочная коняга, так это именно Бычок.

До обеда протарабарил Антошка с приятелями,

и все убедились, что Антошка парень хоть куда—

сметливый, расторопный, умеет и подметить, и рас-

сказать в точности, что видел. И расстались с ним

дружелюбно.

Петька Голован, самый старший, считавшийся

среди

товарищей коноводом, сказал, когда ушел

Антошка:

— А тульский— парень дошлый. Хоть и щуплый

на вид, а молодчага. Мы его напрасно спервона-

чала затуркали.

И все согласились с Голованом.

А после обеда опять сошлись вместе. Солнце

светило; снег стал мягкий, таяло. Сделали бабу из

снега, очень искусно, с носом, бровями и ртом.

Голову обмотали тряпкой, вместо глаз всунули два

уголька, а в руки дали старую метлу. И стала баба,

как живая, и имя ей дали— Марковна. Была на

руднике такая старуха, неуклюжая, толстая. Она

лечила простой народ от всяких болезней травами

и наговорами, и мальчишки называли ее колдуньей.

А потом бегали на село. Там были почти все

шахтеры, и тьма народу ходила по улицам. От-

крыты были лавки и трактиры. В чайной хрипел

граммофон, и мальчики долго стояли под окнами и

слушали. Много было пьяных; они шатались по

улицам с криками и песнями, иные падали и долго

потом не могли подняться. Над ними смеялись и

дружески помогали им встать. Один пьяный шах-

тер, увидев мальчиков, заплакал, заговорил что-то

про своих детей, а потом вынул из кармана коше-

лек, порылся и дал ребятам двугривенный. Маль-

чики обрадовались, мигом помчались в лавку,

купили конфет, орехов и поделили поровну.

— Это Матвей—забойщик,—сказал Голован,

который знал всех на руднике.-—У него перемерли

все дети, на глотку хворали, в одну неделю всех

подушило,—так вот он, как пьяный напьется, так

и вспоминает, плачет.

На обратном пути забежали в яр, лежавший

возле дороги, и притаились в нем, как зайцы. Голо-

ван, мастер на все руки, достал из кармана бумажку

с табаком, сделал собачью ножку, закурил, сплю-

нул, потом дал потянуть и другим. Потянул и

Антошка. Было горько, противно, в горле щипало,

но старались не подавать виду, что скверно, и

только Васька Дырявый не выдержал, закашлялся

и на глазах у него выступили слезы.

Его осмеяли.

— Эх ты, суслик,— презрительно сказал Голо-

ван, вырывая у него папироску.—Давай сюда, не

порть!

И

он с шиком, поминутно сплевывая на стороны

сквозь зубы, докурил собачью ножку и потом поту-

шил окурок о подошву.

IX.

Вернулись домой, довольные, усталые. День

оканчивался, приближался вечер, а вместе с «им

подымалась и росла в груди Антошки тревога:

надо опять опускаться в шахту. Днем он не думал

об этом, храбрился, гнал от себя все, что напоми-

нало о шахте, а теперь нельзя было не думать;

через час завоют на шахтах гудки, потянутся тем-

ные ряды шахтеров, работающих в ночной смене,

и он, Антошка, должен итти вместе с ними.

Опять, значит, темнота, пыль, глазоедка и вся-

кие страхи на всю неделю... Что же делать? Как

уйти от этого? Антошка не знал. Как он завидовал

теперь своим вольным товарищам, которые рабо-

тают наверху, копаются тихонько в кучах угля,

весело, с шутками, с прибаутками,— и ничего не

знают. День окончился— разошлись по домам, а

завтра опять на работу. А он вот должен итти в эту

темень, живым зарываться в могилу.

Антошка стал искать отца. Попросить его,—

может, он сделает так, чтобы его оставили наверху.

Но отца не было, он еще не вернулся с села, да и

вернется он, надо полагать, пьяный и сейчас же

завалится спать.

Солнце приближалось к закату, стала темнеть

земля. Антошка с тоской следил, как опускается

все ниже, вот уже касается земли багрово-огнен-

ный шар. Уже повалил дым из рудничных труб,

застучала машина. Зайдет солнце — и запоют

властно, призывно медные гудки, все в один голос:

иди, иди!

И пойдут, угрюмые и темные, на новую недель-

ную страду, и он, Антошка, вместе с ними.

С каждой минутой разрасталась все больше тре-

вога в душе Антошки. Он думал, куда деваться,

куда уйти от шахты, от ее темной глубины,— и не

находил места. Бродил возле землянок и казарм,

с тоской поглядывая на черные трубы. И снег уже

не радовал его— на нем уже лежали вечерние тени,

не радовала небесная синева.

Солнце зашло, затеплилась заря, нежно-розо-

вая, мягкая", и воздух стал синий, прозрачный. Небо

прильнуло к земле с тихими вечерними речами,

рдея закатом, и земля чуть-чуть порозовела, тихо

улыбнулась сквозь сон, сходивший вместе с сумер-

ками на поля.

И вот поднялась над шахтой тонкая струя пара

и заревел гудок. Антошка вздрогнул и со страхом