Под кодовым названием «Эдельвейс»
Шрифт:
— Тот самый!
— Ну что за вкус! Какое однообразие! Танки и танки… Какого дьявола вы ни разу не обмолвились и словом про гордость нации — воздушных рыцарей, валькирий победы, оседлавших самолеты?
— Гениальная мысль, господин майор! Перед справедливой и разумной критикой склоняю голову…
— Лучше берите в руки авторучку. От слов — к мысли, от замысла — к делу! Вот вам девиз воздушных асов и ротационных машин… И я приглашаю вас, господин Шеер, к моим мужественным, крылатым рыцарям, чтобы вы собственными глазами увидели,
— О, господин майор, вам бы тоже взяться за перо. Вы мыслите образно, эпически… Но почему вам, когда вы смотрите на крестоносные самолеты, на знаки триумфа, делается не по себе? Почему?
— На некоторых самолетах столько крестов, что они, простите, напоминают лютеранский погост!
— Кстати, все ли ваши так называемые «погосты» возвращаются?
Майор Готтфрид сразу омрачился, процедил глухо и неохотно:
— Всякое бывает… Случается, что и русские разрисовывают фюзеляжи своих самолетов…
— Тоже кладбищенским орнаментом?
— Нет, звездным… Они считают, что звезда точнее символизирует победу, нежели крест, словно на каком–то надгробье…
— Интересная мысль, позвольте, я запишу…
— О, господи, записывайте, если хочется! А сколько асов уже сложили головы! Однако, господин Шеер, надеюсь, вы не бросаете своих слов на ветер?
— Кажется, нет…
— Тогда в следующий раз езжайте прямо к нам, на аэродром. Я вас лично приглашаю. А майора Густава Готтфрида все на земле и в воздухе знают! Согласны?
— Согласен, майор! — ответил вслух, а про себя подумал: «А что, если воспользоваться самолетом?» — Но для того, чтобы достаточно написать про ваших асов, необходимо самому прочувствовать сладкое ощущение полета и воздушной победы. Иначе… На одном взлете моего творческого воображения, боюсь, ничего не выйдет.
— Так в чем дело? — не отступал Готтфрид, — Я охотно предоставлю вам такую возможность!
— Это было бы великолепно, — восторженно сказал Шеер. — Я сделал бы потрясающие снимки, которые, надеюсь, возвеличили бы успехи немецких асов на Северном Кавказе.
— Так считайте, что мы обо всем договорились! Ха, чтоб самолеты да не затмили танки… А кто же первыми идут в бой! Мы, асы…
За столом Хейниша, который ни у кого не пропадал из поля зрения, поднялся с бокалом в руке оберст Арнольд, и это сразу привлекло общее, уже неприкрытое внимание. Равнение на центр — словно по команде. Оркестр замолк. Наступила тишина.
— Господа! — раскатисто загремел оберст, — Я предлагаю поднять бокалы в честь фюрера!
Все как один высоко
Шеер заметил, что Хейниш позвал его взмахом руки к себе, указывая на свободный стул, оставленный майором Штюбе.
«От перемены мест слагаемых частей сумма иногда меняется», — мысленно перефразировал арифметическую аксиому Шеер, уступая свой стул майору Штюбе.
— Извините, господа, — сказал он, — господин обер–штурмбанфюрер приглашает меня к себе. Поскольку он предлагает место господина майора, я вам, герр Штюбе, предлагаю свое.
— Перемена явно в мою пользу, — довольно заметил Штюбе. — Вы будете сидеть со скучными оберстами, а я с обер — чародейкой!
— Служба безопасности гарантирует…
— Уже слышали, Вилли, придумайте что–нибудь новое!
Когда Шеер подошел к столу Хейниша, все присутствующие внимательно слушали высказывание абверовского «историка» в звании обер — лейтенанта. Хейниш, чтобы не помешать, вероятно, интересному рассказу, коротким жестом предложил гауптману сесть. Издали Оберлендер выглядел молодо, вблизи оказывалось, что ему далеко за сорок. Об этом свидетельствовало все — поредевшие, зализанные назад волосы, мешки под глазами, две резкие удлиненные линии, будто глубоко вырезанные ножом, возле рта.
Очевидно, Шеер подоспел к концу его высказываний, потому что Оберлендер, разговаривавший высоким, неприятным голосом, ссылался на свои же, вероятно, ранее высказанные мысли. На Шеера он лишь коротко глянул невыразительными глазами и больше не обращал на него внимания. У него была выработана академическая манера разговаривать. И гауптману было дико слышать наукообразное обоснование массовых фашистских злодеяний, которые одевались в академическую мантию мягких формулировок и топили в научной терминологии прямые призывы к убийству, террору, грабежу и насилию.
— В доказательство только что сказанного, — чеканил, словно с университетской кафедры, политический руководитель карательного батальона «Бергманн», — сошлюсь на изданный в этом году в Лейпциге сборник исследований ведущих специалистов по вопросам Востока, который вышел под названием «Германский остфоршунг. Последствия и задачи со времен первой мировой войны».
— Позвольте ваш бокал, герр профессор, — услужливо предложил оберст.
«Герр профессор» позволил.
— Дорогой Адольф, — наклонился к Шееру немного опьяневший, но, как и всегда, владевший собой Хейниш, — я пригласил тебя, чтобы выпить с тобой рюмочку непревзойденного греческого коньяка «Метакса»…
«Корпус Фельми — из Греции», — автоматически отметил Шеер.
— …поскольку ты успел сегодня вторым поздравить меня.
— Вторым? А кто же тот проныра, что меня опередил?
— Майер.
— А, Вилли! Тогда понятно. Ведь он получает почту. Но согласитесь, господин оберштурмбанфюрер, я не пользовался почтой, которая сама плывет в руки. Так что…