Под кровью — грязь
Шрифт:
Палач и ноябрь. Ноябрь и Палач. Два смертника, решившие доказать всем… Что? Что они могут доказать? Кому и зачем? Глупо. Глупо и бессмысленно.
Бессмысленно и безнадежно. С отвращением к самим себе, с ненавистью к противоестественности всего происходящего, с отчаянием приговоренных. Драться.
Изо всех сил, не обращая внимания на боль и кровь. Захлебываясь яростью и сомнениями. Чтобы это запомнили. Чтобы поняли. Чтобы…
Доказать хотя бы себе самому, что жизнь прожита не напрасно, что он поступал правильно, что так и нужно было поступать, что не напрасно
Конец ноября и вот уже почти весь декабрь Палач, продолжая руководить группой и подталкивая операцию к завершению, мучительно вслушивался в свои сомнения, пытался рассмотреть в сумерках своего сознания что-то, что беспокоило его все это время, что жгло и раздирало его душу. Или то, что от нее осталось.
Он ненавидит людей? Да. Но эта ненависть уже давно стала частью его жизни, и он привык к ней. Отвращение к группе, которую сам же и создал? Да, и это тоже. Желания, сомнения, страхи? Да, да, да.
Но что-то еще. Что-то появившееся совсем недавно. Это мучило Палача. Оно не было похоже на ожидание смерти и не имело привкуса предсмертной тоски. Оно ускользало, просачивалось между пальцами, оставляя горький запах неопределенности. Понять. Заставить себя разгадать эту загадку, отбросить ее и сделать это до финала, до того, как…
Слишком мало осталось у него времени. Уже можно считать не днями, а часами оставшуюся ему жизнь. Часами.
Но он разберется в себе. Он всегда находил ответы на вопросы. Найдет и в этот раз. Найдет. Смерть – это такая штука, к которой нужно подходить без долгов и сомнений. Ничего нельзя будет оставить на потом.
Он справится. Они справятся оба, Палач и ноябрь.
Палач отрешенно смотрел на светящиеся окна домов. Даже скопление людей не вызывало в нем прежних чувств – отвращения и брезгливости. Он смог заставить себя стать почти человеком. Он почти смирился со своей ролью и с тем, что даже группа воспринимает его, как подобного себе. Себе.
Улыбка у Палача получилась почти скорбной. Он удостоился их уважения! Как плевок в лицо. Его уважает Жук, Бес подобострастно заглядывает в глаза. Какой успех! Они даже стараются заслужить его одобрение.
Еще жестче, еще больше крови, еще больше грязи. Они с гордостью рассказывают ему об этом. Как хрипел вор в законе с петлей из собственных подтяжек на шее, как ползал на коленях продажный чиновник, и как тоскливо выл пес, над мертвым хозяином.
Естественно, его потрясало вовсе не то, что они убивали. Для него самого это не составляло труда и не мучило потом бессонницей. Он сам посылал их убивать, сам указывал жертвы и разрабатывал операции.
Палач не мог понять, почему они так относятся к убийствам, почему им доставлял удовольствие сам процесс убийства. Естественно, он не задавал им этих вопросов. Ему даже удалось сохранить спокойное выражение лица, когда Блондин со смаком рассказывал, как насиловал двенадцатилетнюю девчонку на глазах у ее отца. Отец был преступником, его имя было в списке, и Палач сам приказал убить его, но…
Вытерпит. Все вытерпит. У него есть цель.
Палач
Агеев вжился в свою роль и даже не спрашивает, что будет с ним дальше, сколько все это будет продолжаться. Агеев уже обходится без шпаргалок, когда нужно в очередной раз связаться с кем-нибудь по телефону и сообщить, что ему было угодно нанести очередной удар.
И даже слава убийцы нравилась ему. Временами Палачу казалось, что Агеев искренне верит в то, что говорит, что он искренне убежден, что сам, без принуждения, начал эту бойню.
Это хорошо, это позволит Палачу в последнем акте почти до самого финала оставаться зрителем. Еще немного и группа сможет спокойно обходиться без него. Смогла бы.
Палач еще раз посмотрел на часы. Все, пора. Блондин, Стрелок, Наташка, Бес, Жук и Агеев через несколько минут начнут. Они думают, что это очередной этап. Палач знает – последний.
Наташка защелкнула косметичку и встала. Бар был слишком тесным и слишком прокуренным, кофе подгорелым, а музыка старой. К кофе Наташка не брала ничего, кроме пачки сигарет, пирожные и бутерброды на стойке бара особого аппетита не вызывали.
Как не вызывали особой симпатии и пятеро жлобов за соседним столиком. Козлы. Ведут себя, как дома, орут, лапают официантку и тычут бычками в вазу с искусственными цветами. В принципе Наташке было все равно с кем трахаться, но с этими дебилами она бы легла в постель в последнюю очередь. Или вообще не легла бы.
Наташка еще раз взглянула в сторону соседнего столика. Точно, не легла бы. Лучше уж… Да кто угодно… Тем более что через несколько минут этот вопрос вообще станет чисто теоретическим.
Одно в этих придурках хорошо – живут как поезда, точно по расписанию. В баре этом появляются ровно в шесть часов вечера. Почти минута в минуту. И сидят до восьми вечера.
Наташка не спеша прошла к выходу. Из-за этой дебильной пятерки посетителей в баре, и так не особо посещаемом, в это время вообще не бывало.
Наконец-то, один из кретинов соизволил уделить ей оценивающий взгляд. И тут же снова отвернулся. Они заняты. По долетавшим до ее столика репликам за полчаса Наташка смогла представить себе круг проблем пятерки – забить стрелку, наехать на лоха, включить счетчик. Скука. Наташку это уже не могло привлечь. И нельзя было поразить крутым прикидом и накачанными мышцами.
Она видела, как самые крутые прикиды пропитываются кровью, а мышцы превращаются в фарш. Видела и сама это делала.
Минутная стрелка на часах возле выхода прыгнула. Андрей может психануть. Наташка вспомнила свою первую встречу с Агеевым и в очередной раз поразилась, как он изменился. Совсем крутой. Ведет себя как начальник.
Его дело. Она свое все равно возьмет. Никуда ты, милый, не денешься. Никуда.
Наташка спокойно поднялась по лестнице, толкнула железную дверь. В лицо пахнуло сыростью. Зима в этом году совсем ни в дугу.