Под кровью — грязь
Шрифт:
Машина стояла чуть в стороне, Наташка огляделась по сторонам и, осторожно переступая через лужи, двинулась к ней.
– Что там? – спросил Агеев, открыв дверцу.
– На месте. Все. Кроме них – только бармен и официантка.
– Хорошо, – сказал Агеев, – я пошел, а ты тут посмотри за дорогой и машиной.
– Ладненько, Андрюша, – сказала Наташка, ей вдруг захотелось пойти вместе с ним, но просить она не стала – все равно откажет. – Я тебя подожду.
Агеев вышел из машины, поправил на себе плащ, взял с сидения пакет
– Ты в машину не садись, подожди в стороне, – сказал, не глядя на Наташку.
– Сама знаю.
– Я пошел.
– Ни пуха!..
Агеев не ответил и быстрыми шагами пошел к бару. У входа остановился, замешкался на секунду, оглядываясь по сторонам. Было уже темно, и Наташка быстро потеряла его силуэт из виду. Заскрипела дверь бара. Тяжело стукнула, закрываясь.
Началось, подумала Наташка и чуть не зевнула. За последние полтора месяца все это успело надоесть. Они убивали и убивали. Нескольких сразу и по одному. Женщин и мужиков. Деловых и понтующихся. Всяких.
Только Наташке эти убийства не приносили ни удовольствия, ни облегчения. Пулей из автомата или пистолета – это все детский сад, полная лажа. Убивать Наташка хотела так, чтобы чувствовать каждое движение жертвы, слышать каждый ее стон, каждое дыхание, до самого последнего.
Только дважды Наташке повезло. Только дважды за декабрь Наташке повезло. Вот это было здорово. Даже от одного воспоминания об этом у Наташки закружилась голова, и тепло разлилось по всему телу, несмотря на моросящую с неба гадость.
Наташка прислонилась спиной к дереву и закрыла глаза. Дрожь пробежала по ее телу, от век до кончиков пальцев.
…И привкус крови на языке.
…И податливая плоть под руками.
…И затихающие удары сердца.
…Слепящая вспышка наслаждения.
…И Наташка с трудом открыла глаза. Перевела дыхание. Она потеряла счет времени. Черт. Темная улица, проносящиеся мимо желтые фары машин. Вывеска над входом в бар. «Самшит».
Наташка огляделась вокруг. Нормально. Если никто не прошел в бар, пока она стояла с закрытыми глазами.
Да нет, фигня. На сколько там она отключилась? На секунду-две. Не больше. Или больше? И что там в баре?
Чего это Андрей так возится? Там всех дел-то – перестрелять уродов и выйти. Как бы он снова не затеял выступление перед свидетелями.
Наташка сплюнула. Как они тогда обработали ту журналистку! Пришла брать интервью? Ну, так бери. Согласилась приехать в гости к Солдату – получи удовольствие по полной программе.
Андрюха тогда неплохо по телеку смотрелся. Журналистка таки репортаж сделала. Правда, последний кусочек не показали. Жаль.
Наташка вспомнила, как деловое выражение сползло с лица этой красотки, когда она поняла, что разговорами все не закончится. Ее оператор чуть из штанов не выскочил, когда в спину ему ткнулся Наташкин пистолет. Камеру чуть не выронил, мудила. А потом ничего, успокоился. И снимал все остальное
Пришла брать интервью? Ну, так бери. Бери – бери, доля бабья такая. Чего уставилась? Хрена живого не видела?
Наташка еле сдержалась от смеха, когда поняла, что эта фифочка с телеэкрана сейчас станет на колени и перед собственной видеокамерой возьмет в рот… Класс!
Аж оператор вспотел. Наташка стояла рядом с ним и видела, как капельки пота выступили на его лице. Даже ее это завело. Это Андрей здорово придумал.
Когда кончил – наклонился над ней и тихо так сказал: «И врать обо мне не нужно. Это вредно для здоровья. Сама запомни и коллегам своим передай».
Наверное, передала. Как газеты о них пишут! Приятно почитать.
Наташка прошла мимо входа в бар. Да что же он там, в самом деле? Беседует с ними? Тут же в любой момент могут появиться люди. Не тяни, козел, не тяни!
Белый шар со стуком ударился в пирамиду, и она раскатилась. Черный шар лишь покачнулся. Великолепно. Вывалившись из общей сутолоки, красный шар, не торопясь, отковылял в правый дальний угол и, секунду поколебавшись, упал в лузу.
Значит, будем играть цветными шарами, подумал Гаврилин. Как здорово играть цветными шарами, а не какими-нибудь рябыми. Хотя, когда играешь сам с собой, особого значения это не имеет. Белым по цветному, белым по рябому. По цветному – по рябому. И уж потом, когда совсем уж не по чем будет лупить белым шаром, тогда уж нужно будет врезать по черному.
Это называется пул. Хотя некоторые называют его карамболь. Гаврилин так и не смог понять, кто из них прав, а потому просто именовал про себя игру бильярдом.
Хитрые американцы, придумавшие игру, или англичане, или кто там еще, были людьми трезвыми и прагматичными. Это в обычном бильярде, русском, можно было бить любым шаром по любому и вгонять «свояков» сколько угодно.
Вечная тяга к анархии и разгулу, воплощенная в кие и костяных шарах на зеленом сукне. Бей кого хочешь и чем хочешь. Кто больше забил, тот и победил. И шары большие, и размер их всего лишь чуть-чуть меньше лузы, так что вбивать шары нужно энергично и сильно. Чуть рука дрогнула – все.
Вот в пуле – совсем другое дело. Ярчайший пример демократии. Играют разные игроки, но бьют только по одному шару, по белому. А уж белый, получив кием в задницу, сносит цветных и рябых бедняг, загоняет их в лузы, а они только принимают удары, или, в крайнем случае, могут рикошетом въехать в своего собрата.
Гаврилина восхитила глубина философской мысли, заложенная в пул. Оба игрока, или все четверо, если взбрело им в голову играть парами, азартно и сосредоточено бьют по шарам всех цветов и при этом точно знают, что делают это ради того, чтобы получить почетное право забить черный шар, да еще и в строго определенную лузу.