Под кровью — грязь
Шрифт:
После того как пришил второго бомжа, вернее, бомжиху, Блондин присветил себе фонариком, чтобы убедиться в ее смерти, луч он направил вначале на лицо трупа. Ударил он ножом несколько раз, один удар, как видно пришелся в легкое, на губах бабы пузырилась кровь. Мелкие пузырьки, словно красная пена, собирались в уголках рта и все еще шевелились, лопаясь.
Потом Блондин вытер нож о тряпки, оставляя пятна, а потом, как бы случайно, направил луч фонаря на лицо Стрелка. Бледный, губы крепко сжаты, будто он пытается удержать то ли зевок, то ли позывы к рвоте…
– Я
– Со своим часами нужно ходить, – ответил Блондин и, присветив себе фонариком, посмотрел на циферблат, – у нас еще есть сорок пять минут. Ты вообще, собираешься стрелять сегодня? Или как?
Стрелок не ответил, снова наклонившись к прицелу. Он старался не реагировать на дебильные шутки Блондина. Старался не реагировать внешне, потому что вульгарность и глупость Блондина в душе его коробила.
Не человек – гнойник. Может думать только о выпивке, жратве и бабах. Ему не понять, что самому Стрелку противно вот это копание во внутренностях своего ближнего, что Стрелка интересует азарт вовсе другого рода. Точно и аккуратно. Чтобы сразу было ясно, что сделал это мастер, человек с железной волей и крепкими нервами.
Люди на другом конце траектории полета пули были вовсе не людьми, а только целями, возможностью продемонстрировать его талант. Стрелок не чувствовал себя властителем человеческих судеб, он получал удовлетворение от того, что был безошибочен, что мозг его умел рассчитать все составляющие точного выстрела, и что тело в момент выстрела действовало слаженно и эффективно. Такому как Блондин этого не понять.
Стрелок увидел, как кто-то на той стороне улицы сунулся к окну. Правильно. Всегда в застольях наступает момент, когда всем становится жарко и открывается окно. Стрелок ждал этого момента, и этот момент наступил.
Оконная рама открылась вовнутрь и потащила в сторону штору. Отлично. Стрелок смог увидеть весь стол и всех людей вокруг него. И три из четырех лиц на фотографиях. Теперь нужно действовать быстро, пока кто-нибудь не сообразит, что так можно нарваться и на снайпера.
А снайперов за декабрь в городе стали бояться. Это было для Стрелка самой высокой оценкой его таланта. Деловые и не очень теперь стараются не появляться на открытом месте и окна на первых этажах держат занавешенными. А те, что покруче, предпочитают зашторивать и окна на пятом этаже, как вот хозяин квартиры напротив. Спохватится или нет? Во всяком случае, нужно торопиться.
Стрелок плотнее прижал приклад к плечу. Дистанция для него мизерная. Он привык к более сложным заданиям. Вот сейчас он продемонстрирует им всем скоростную точную стрельбу.
Прицел скользнул вдоль стола, прикидывая цели. Трое из тех, кто на фотографиях. И еще у него останется семь патронов для остальных. Сможет он сделать десять из десяти?
Палец лег на спуск. Сердце забилось было возбужденно, но он несколько раз медленно вздохнул, и сердце снова стало работать размеренно. Голова ясная, каждая клеточка тела гудит от напряжения.
Десять из десяти. Десять из десяти.
Палец аккуратно потянул металлический полумесяц спускового
Агеев очень хотел, чтобы его кто-нибудь узнал. Вот, например, бармен. Чтобы его скучающий взгляд вдруг превратился в испуганный, чтобы бутылка, из которой он разливает водку по стаканам, выпала из его руки, грохнула о стойку, чтобы стаканы со звоном разлетелись вдребезги.
Агееву нравилось, когда его боялись. Он даже понял, что с теми малолетками в увольнениях развлекался только потому, что они, испугавшись, были готовы сделать все, что угодно. Они так пугались, заглянув в его глаза, что ему уже не нужно было применять силу.
Но то были малолетки. За последние же месяцы он смог понять, что куда приятнее видеть страх у людей взрослых, сильных и самоуверенных. До встречи с ним.
Нужно было только немного надавить, и души этих сильных и самоуверенных сминались расплавленным пластилином, с чавканьем выдавливались комками между пальцами. Его пальцами.
Агеев мог в баре все закончить за минуту. Минута грохота, вспышек выстрелов, криков, звона разлетающегося стекла, острого запаха сгоревшего пороха. Всего за минуту.
Но он не смог бы тогда увидеть их лиц, выражения глаз. Крутые парни с одинаковыми короткими стрижками и в одинаковых кожаных куртках. Хотят быть похожими друг на друга, думают, что это их делает сильнее.
Нет. Нужно быть единственным. Нужно быть исключительным. Чтобы одно только твое имя сгоняло краску с лиц и лишало способности к сопротивлению.
Агеев сел за стол справа от двери, положил пакет на стул рядом с собой. Двое из пяти оглянулись на него и равнодушно отвернулись. Бармен крикнул что-то в подсобку, Агеев не разобрал, что именно, и через несколько минут официантка вихляющей походкой подошла к столику.
– Что будем заказывать? – голос хрипловатый, глаза густо подведены, слева над губой жирно нарисована родинка. В гробу она видела этих клиентов, отвлекают только.
– Чай.
– И все?
– И все.
Уголки бордовых губ брезгливо опустились вниз. Приперся чайку похлебать! Официантка повернулась к Агееву спиной, демонстрируя оттопыренный зад, двинулась к стойке, но Агеев окликнул ее.
– Чего? – уже даже не пытаясь быть вежливой, спросила официантка.
– Скажи этим ребятам, вот тем, пятерым, чтобы перестали дымить. Нечем дышать.
Глаза официантки округлились, и рот приоткрылся.
– А?..
– Пусть перестанут дымить. И рот закрой, несет, как из помойки.
Это он правильно сказал. Если бы не прямое оскорбление, она, может быть, и не стала бы передавать слова молодого и борзого. Даже, может быть, попыталась отговорить, объяснила бы, на кого тот, не подумавши, наезжает. Но раз несет, как из помойки, – сам и разбирайся.
Официантка мгновенно оказалась возле стола пятерки амбалов и, нагнувшись к ним, торопливо стала излагать требования нового посетителя. При этом она часто оглядывалась на Агеева. Наконец, оглянулись и парни. Бритые головы тяжело развернулись на мощных шеях.