Под прусским орлом над Берлинским пеплом

ATSH

empty-line/>

Запись 29

Мой взгляд невольно возвращался к сокамернику. Он вел себя так, словно ничего необычного не происходило. Сидел на своих нарах, читал потрепанную книгу или просто смотрел в одну точку, погруженный в свои мысли. Спокойствие это было неестественным, натянутым, почти пугающим. В нем чувствовалась какая-то скрытая сила, железный стержень, не позволяющий сломаться под тяжестью тюремных стен.

Кто такой этот Морпех? Что за история приключилась с ним? А что, если Кристоф уже отбывал здесь срок в прошлом? Под другим именем, с другой историей? И вообще,

кто такой этот Кристоф?

С каждым днем клубок вопросов становился все туже, все запутаннее. Прошло уже несколько недель с нашего знакомства, а ясности не прибавилось. Я чувствовал, что Кристоф что-то скрывает, что-то важное. Но я не торопил события. Не давил на него с расспросами. Терпеливо ждал, когда он сам решит приоткрыть завесу тайны и сочтет нужным поделиться со мной своим прошлым. Я знал, что рано или поздно это произойдет. Вопрос был лишь во времени. А его в тюрьме… всегда предостаточно.

Нас определили работать на соляной шахте Бад-Фридрихсхалль. Сказать, что это тяжелый труд – ничего не сказать. Каждый спуск как в преисподнюю.

Начинается все с клети. Эта шаткая, скрипучая коробка – наш единственный путь на 180 метров вниз, в царство вечной тьмы. С каждым метром погружения сердце сжимается все сильнее. Слышишь, как лязгает металл, как гудят тросы, и будучи атеистом молишься всем святым, чтобы эта адская машина не сорвалась в бездну. Свет наверху становится тусклой точкой, а потом и вовсе исчезает. Вокруг – лишь непроглядный мрак, и только слабый свет ацетиленовых ламп на наших касках прорезает эту угольную черноту.

Внизу нас встречает совсем другой мир. Воздух здесь тяжелый, плотный, пропитанный едкой соляной пылью. Дышать трудно, соль щиплет глаза, оседает на губах, забивается в ноздри. Но к этому привыкаешь, как привыкаешь ко всему в этом мире.

А дальше – работа. Каждый день, каждый час – одно и то же. Мы вгрызаемся в соляную толщу, словно кроты, отвоевывая у земли ее белое золото. Сначала бурильщики – силачи, каких поискать – делают шпуры. Их ручные буры – настоящие орудия пыток, заставляющие вибрировать все тело. Потом – взрывники, не знающие страха, они играют с динамитом, как дети с игрушками. Оглушительный грохот, дрожь земли, и вот уже огромные глыбы соли отваливаются от стены.

А наша задача – дробить эти глыбы, грузить их на вагонетки и тащить к клети. Кирка, лопата, отбойный молоток – вот и все наши инструменты. Спина ноет, руки отваливаются, пот заливает глаза, смешиваясь с соляной пылью. Но останавливаться нельзя. Каждый кусок соли – это шаг к успешному досрочному.

Иногда, когда особенно тяжело, я смотрю на стены камер. Они огромны, высотой с церковь, и все из соли. Колонны, поддерживающие своды, похожи на гигантские сталактиты. В свете наших ламп она переливается, искрится, словно усыпана алмазами. Здесь, под землей, есть своя, суровая красота. Иногда встречаются кристаллы, чистые, прозрачные, размером с мою голову. За такие находки платят премию, но найти их – большая удача.

В этом месте забываешь, что такое мучиться без сна. Только голова коснётся убогой подушки, как мгновенно проваливаешься в тяжёлое забытье. Ночь сжимается в точку, пролетает, как одно короткое мгновение. Снов не видишь, никаких ярких образов — просто провал в беспамятство. Закрыл глаза, отключился, открыл — и снова каторжный труд.

Жена Кристофа прислала ему передачку – увесистый сверток, полный всякой всячины, запретной в этом сером мире за колючей

проволокой. И Кристоф, с присущей ему щедростью, не стал запирать добро под замок. Он делился со мной, словно мы были братьями, а не просто сокамерниками. Больше того, он учил меня неписаным тюремным законам, посвящал в тонкости местного быта. Показывал, как правильно «пополнять общак».

Он отсыпал мне горсть табака, драгоценного, как золото, и подвел к нужному человеку, коренастому мужчине с пронзительным взглядом, который ведал общими запасами. Тот, принимая мой скромный взнос, хмыкнул. Не со злобой, скорее с легкой иронией. — Политическим тут нечего долго задерживаться, — обронил он вскользь, словно говоря о чем-то само собой разумеющемся. — Соцдемы — первые по побегам.

Эта фраза, брошенная так небрежно, словно семечко, упала на благодатную почву моих мыслей. До этого момента побег казался мне чем-то нереальным, фантастическим, вроде полета на луну. Но теперь, после слов авторитета, эта мысль поселилась в моей голове, как назойливый комар. Она зудела, кусала, не давала покоя. Я стал невольно осматриваться по сторонам, присматриваться к охране, к стенам, к решеткам. Стал замечать детали, которые раньше ускользали от моего внимания. И чем больше я думал о побеге, тем реальнее он казался.

Побег — это не детская игра, не пьяная выходка. Это серьезное, тщательно спланированное мероприятие, требующее тщательнейшего расчета, железных нервов и особой подготовки. А в условиях шахты, под неусыпным надзором охраны, осуществить это практически невозможно. Стены давят, решетки смотрят тысячами глаз, каждый шаг отслеживается, каждое слово подслушивается.

Первым шагом к свободе должен стать перевод на более легкую работу. Нужно добиться расположения администрации, чтобы меня перевели в учителя. Но как это сделать? Как завоевать доверие тех, кто приставлен меня стеречь? Задача не из легких. Нужно тщательно все обдумать. Одна ошибка – и все пойдет прахом.

И главное – мне нужен сообщник. Надежный, преданный, готовый рискнуть всем ради свободы. Я, конечно, стараюсь держаться ближе к Кристофу. Он умный, наблюдательный, хладнокровный. Но для такого рискованного предприятия необходимо абсолютное, беспрекословное доверие. А чтобы доверять, я должен знать, кто он на самом деле. Что за человек скрывается за этой маской спокойствия? Какова его история? Что привело его сюда?

Странный замкнутый круг, не находите? Уроборос, пожирающий собственный хвост. Разорвать его способна разве что моя любопытно-нахальная натура, которая рано или поздно должна дать о себе знать. И почему бы не сейчас? Ведь я уже упоминал, что тюрьма, этот адский котел, непременно переплавит меня, превратит во что-то иное, доселе неведомое. Возможно, именно эта трансформация поможет мне найти ответы на вопросы

Моя нахальная любопытность, конечно, играла свою роль. Она подталкивала меня, шептала на ухо коварные вопросы, требовала разгадок. Но существовал еще один, весьма существенный, фактор, который осложнял мою задачу. Кристоф работал в другой части шахты, на другом участке. Наши пути пересекались лишь изредка, на коротких перерывах или вечером, в бараке. А поговорить по-настоящему, откровенно, обсудить все без посторонних ушей и глаз, было практически невозможно. Каждый уголок этого проклятого места просматривался охраной, каждое слово могло быть подслушано. Стены имели уши, а воздух казался густым от недоверия и подозрительности.