Под звездопадами

Кравченко Олег

Снова взрыв.

Франц лежит на груде камней и пепла. Он в сознании, но сказать ничего не может, у него шок. Зрачки расширились, как у сумасшедшего.

– Как ты? – щелкая у него перед глазами пальцами, спрашивает Артур.

Франц только мычит. У него на шее видна рваная рана, из которой торчит черный металл осколка.

– Нужно достать его! – смахнув налипшую грязь и пепел с валяющейся рядом тряпки, он запихивает ее в рот Францу, чтоб тот не прикусил язык. – Терпи, сейчас больно будет! – дает указания мычащему и стонущему другу,

он запихивает черные пальцы прямо в рану. Рядом валятся еще два обгорелых трупа, дергающихся в предсмертных конвульсиях.

– Готово! – в испачканных пылью, пеплом и темно-красной кровью пальцах виднеется совсем крошечный осколок. Я вынимаю из зажатых челюстей мокрую от слюней тряпку и прилаживаю ее к ране. Мычание Франца смешивается с его криком и кровавым бульканьем, он теряет сознание.

– Болевой шок, – констатирует факт Артур. – Нужно идти обратно.

Мы грузим обмякшее тело Франца на плечи, а Винсент идет рядом, зажимая рану тряпкой. В памяти снова возникает смерть Эрнеста, как же все это напоминает мне ту ночь!

Оглушительная канонада взрывов замолкает, и на смену ей приходят громкие, оголтелые от боли и шока крики, визжащие отовсюду. Шатаясь из стороны в стороны, мы переступаем обугленные тела и оторванные конечности, лежащие в лужах спекшейся крови.

Шаг за шагом, медленно и плавно, мы все же дотаскиваем тело Франца до медицинского фургона. Прямо возле машины на земле уже лежат раненые, корчащиеся от боли. Их подносят и подносят, укладывая тут же в длинный ряд, а трупы скидывают в одну большую кучу.

– Этого вот туда, – дает нам указания тощий медик в сером халате и указывает в самый конец ряда. – Ждите, медицинская помощь дается в порядке очереди.

– Он хоть выживет? – снова обретает дар речи Винсент, но врач уже ничего не слышит, он забирается обратно в фургон.

Нам ничего не остается делать, как положить тело Франца в указанную место и ждать. Проходит около часа, прежде чем очередь доходит до нас.

– Он выживет? – снова спрашивает Винсент, но уже у нового врача.

– Не знаю. Возможно. Я оказываю помощь, а не оживляю людей, – грубо отвечает врач, доставая иголку и нитку из открытой аптечки. – Рана одна?

– Вроде да, – отвечаю я.

– Тогда, возможно, и выживет, – он промывает крючковатую иглу в каком-то растворе и льет его на рану, отмывая ее от крови. – Подержите голову вот так, – дает указания он, и я держу голову. – Осколок был? Это вы его достали?

– Да, – слышится растерянный голос Артура.

Врач бегло, светя маленьким фонариком, осмотрел рану и говорит себе под нос:

– Вроде чисто. Ну что ж, можно теперь и шить.

Плавным, отточенным движением врач прокалывает ткани и соединяет куски кожи прочной ниткой. Движение за движением, тихо и быстро рана затягивается, а на ее месте появляется кривой, кровоточащий шрам.

– Вот. Когда очнется, дайте ему выпить это, – шепчет мне на ухо врач и достает из заднего кармана маленькую таблетку. –

Это поможет восстановлению и снимет боль, только спрячьте быстро. Не хочу, чтоб кто-то увидел, как я раздаю медикаменты.

Оказывается, Генрих и Дин тоже выжили, и под конец дня они все же нашли нас.

– Слава единству, вы живы, – усталым, замученным, но с нотками радости голосом сказал Дин и опустился возле нас. – А что с Францем? – уже встревоженно спросил он, когда его взгляд наткнулся на лежащее до сих пор не пришедшего в сознание тело друга.

– Ранен, – отвечаю я. – Осколок в шее был, рану зашили, так что вроде жить будет.

– Ну, это хорошо, хватит уже трупов, – Генрих тоже присел.

– Что там говорят по поводу всего этого? – спросил Артур сникшим голосом у только что пришедших друзей.

– Ничего толком неясно, проверяется еще все, – уныло начал отвечать Генрих. – Говорят, дальше все тоже заминировано, так что теперь вперед выдвинутся взрывотехники, а уже все остальные за ними.

– Город же проверялся на наличие мин, – не в силах сдерживать себя, возмутился я.

– Город-то проверялся, но не на такие мины. Здесь были заложены не электронные мины, а механические. Оказывается, что эти дураки и мрази все еще пользуются этим старьем. Чтоб их собаки разорвали! – ругнулся Генрих. – Каких размеров эти минные поля, никто толком не знает. Говорят, что они по всему периметру своего движения их закапывали, чтоб нас затормозить, и у них это получилось. Вот же суки, а. Еще и таким гнусным методом. Ну, ничего, мы еще до них доберемся, и справедливость еще восторжествует. Поставить их нужно к стенке одним длинным рядом и перестрелять. Только целиться по ногам и рукам, пусть долго дохнут, истекая кровью. Я с радостью посмотрю как…

– А что им делать оставалось, они убегали, понятное дело, что так просто они нас не пустят к себе, – вдруг перебивая наполненный злостью монолог, заговорил Винсент.

– Слушай заткнись, а. Эти мрази, чуть друга нашего не убили сегодня, а ты их еще и защищать взялся, – взорвался новой вспышкой гнева Генрих.

– Я их не защищаю, я говорю, что их тоже можно понять. Тем более сколько мы народа перебили своими снарядами, ведь там тоже были чьи-то друзья и родные.

– Мы не убивали людей, мы убивали военных тварей, жалких, гнусных, тварей, которые, убегая и прячась за жилые города, раскидывают за собой взрывчатку.

– Так, может, и мы не люди, – все не унимался Винсент и вел дальше свой спор.

– И мы не люди, мы орудия. Но в отличие от них мы орудия для благой цели. Они защищают непонятно что, держат свой народ в тирании, прячутся за домами и спинами. Были бы они людьми, давно поняли все, бросили оружие и сдались. Тогда, возможно, мы бы смогли простить их и принять в нормальное общество или убить милостиво. А до той поры они лишь твари, и людьми их называть – это оказывать слишком большую честь им.