Под звездопадами
Шрифт:
– Генрих, ты хоть себя слышишь? Ты просто брызжешь ненавистью, не пытаясь понять и услышать еще чью-то точку зрения…
– Винсент, если ты не заткнешься, я тебя ударю, – Генрих вскочил на ноги. – За такие слова тебя расстрелять можно.
– Кто дал тебе такое право, указывать, что мне делать? – тяжело дыша и даже задыхаясь, выразительно проговаривая каждое слово, выпаливает Винсент.
Он заикается, бегает глазами и яростно, с откровенной враждой смотрит на Генриха снизу вверх. Мы никогда его раньше таким не видели. Винсент всегда был немного замкнутым, скованным и молчаливым, подобное поведение никак не вяжется с его характером.
– Ах,
– И что теперь? – у него изо рта капает густая кровь. – Показал свою силу, да? – он поднимается на ноги. – Понравилось? Может, еще ударишь? Вот мое лицо! Вот он я! – при каждом слове кровь вперемешку со слюной вылетает изо рта.
– Винсент, успокойся! – приходя в себя после столь необычного и стремительного поворота событий, закричал Артур. – Хватит!
– Что хватит? Мне или ему хватит? – голос Винсента превратился в громкий крик, глаза вспыхнули от ярости. – Да вы посмотрите на него. Ему же все равно, он хочет только крови. Хочешь убийств? – продолжает орать он прямо в лицо Генриха. – Так давай, можешь убить меня, как убил Эрнеста. Тебе же так понравилось это делать.
– Заткнись! – Генрих повалил друга с ног и придавил его к земле.
– Давай! Давай! Тебе же так хочется почувствовать кровь на руках.
Тяжелые удары больших кулаков посыпались на лицо товарища, превращая его в кровавое месиво. Мы пытаемся оттянуть Генриха в сторону, но он продолжает бить, а Винсент продолжает орать:
– Нет, парни, он хочет крови! – громкое, истерическое эхо смеха вырывается из подобия рта, выдавливая кровавые пузыри. – Пусть же получит ее. Ну, же, сильнее! Не скупись! Тебе же так нравится это делать, – снова смех, от которого мурашки бегут по коже.
– Генрих, перестань! – сквозь раскаты истерического смеха кричит Дин, замыкая шею товарища в замок, и с нашей помощью оттаскивает его в сторону. – Ты же его убьешь!
– Пускай убивает! Не их, так меня, – все так же смеется он. – Хочет, пусть убивает, пусть занимается своим любимым занятием. Ты и в гвардию пришел, для того чтоб убивать? Да? В детстве кошек с собаками мучал, а сюда пришел, чтоб человеческую кровь почувствовать? Я угадал? – слова очень сложно разобрать, челюсть немного отвисает вниз, скорей всего она сломана.
– Да заткнись ты уже, наконец! – во всю глотку орет Артур на Винсента и разворачивается к пылающему гневом, зажатому в моих и руках Дина Генриху, готовому сорваться в любую минуту, как забитый и озлобленный зверь, стоит только его отпустить. – И ты успокойся. Смертей вам мало? Ссор мало? А если бы кто-то из лейтенантского состава увидел ваш балаган, проблемы били у нас всех! – он не просто кричит, он орет, завтра, скорее всего, он и говорить не сможет из-за сорванного голоса. – Герои нашлись, что один истерит, что второй не может сдержать себя. Заварили рты и успокоились, не то, я сам лично пойду и донесу на вас.
На несколько минут повисло тяжелое, вязкое молчание. Напряжение в теле Генриха начало спадать, мышцы потеряли ту сухую и безграничную ярость, и мы потихоньку отпустили его. Он встал, зло оглянулся на нас и на лежащего посреди истоптанной земли и камней Винсента, тихо выругался себе под нос, сплюнул желтую слюну под ноги и пошел прочь, на ходу вытряхивая пыль из формы.
– Я его в медпункт отведу, – сказал Дин, помогая подняться побитому другу. Челюсть Винсента отвисла еще больше,
– Что это на него нашло? – мы с Артуром остались теперь одни, не считая валяющегося рядом Франца, который то и дело прерывисто дышит и дергается в тревожном сне.
– Обычная истерика, – ответил Артур. – Ты же про Винса спрашиваешь?
– Да.
– Просто приступ истерики. Шок, испуг, вот и вспылил. Ничего, ему даже полезно было немного и кулаков получить, а то его кислая рожа уже надоела, – Артур вытянулся на земле возле небольшой лужи крови, оставшейся от Винсента. – Немного поистерил парень, высвободил, так сказать, все, что накопилось, и теперь станет таким же, как и был.
– Даже не знаю, как-то не похоже это было на обычную истерику, – я вспомнил, как горели его глаза, какая ярость в них засела и просилась вырваться наружу, словно разрастающийся недуг, пускающий свои корни в его податливое сознание. Нет, это определенно было что-то большее, нежели просто плод стресса.
– Уверяю тебя, – Артур повернулся ко мне, оперев на руку голову. – Это была просто истерика, и больше ничего.
Ночью я не могу сомкнуть глаз. Я лежу на теплой, еще не остывшей от дневного зноя земле и вглядываюсь в хмурую далекую черноту, размышляя обо всем случившемся и вслушиваясь в каждый стон, каждый всхлип, каждое слово, пророненное во время сна, и вбираю все, как губка. Раненные стонут от боли, здоровые бормочут себе под нос нечленораздельные слова, пребывая в тревожном подобии сна и ворочаясь со стороны на сторону.
На забрызганном светлыми каплями звезд небе пролетает яркая комета, волоча за собой длинный белый след. Отец всегда говорил, что это падают звезды и нужно загадывать желание, когда такое случается увидеть. Сбываются ли они, эти самые желания? Я не знаю, никогда прежде мне не представлялось случая увидеть подобное явление. Я закрываю глаза, жмурюсь, наверное, это выглядит по-детски, какие желания, может исполнить камень, тающий в атмосфере и быстро растворяющийся в воздухе, но все же я это делаю. «Хочу вернуться домой», – сама собой, неосознанно формируется мысль. Ну что ж, пусть так, посмотрим, подействует ли это.
Где-то две недели назад тысячи подобных падающих звезд проносились надо мной, заслоняя небо своими вспышками и светом. Те огни были намного ярче, намного массивнее, намного больше в размерах, тогда почему же мне понравилась больше эта комета? Может, потому что то были лишь снаряды, созданные для убийства и несущие смерть, а эта небесная вспышка настолько безучастна, что несет лишь настоящую, подлинную красоту.
Сквозь сопение и храп слышатся приглушенные, сдавленные всхлипывания. Прислушиваюсь, жадно настораживая слух, но не могу разобрать, откуда они доносятся. Кто-то плачет? Вслушиваюсь еще более настороженно и неотчетливо слышу всхлип, еще один и еще. Неслышно поднимаю голову и оборачиваюсь по сторонам, силясь распознать, кто это может быть. Плач вдруг замолкает, слышится шуршание переворачивающегося набок тела. Неужели это я его испугал? Укоряя себя за опрометчивое любопытство, ложусь обратно, силясь наконец заснуть. По сути, я не знаю, зачем я это сделал, мне все равно, кто это мог быть.