Подглядывающая
Шрифт:
Решено.
Расправив у двери плечи, возвращаюсь к Эю.
Он подает мне пальто.
Мы выходим из кафе и останавливаемся на крыльце. Ощущение такое, будто я только что приоткрыла ту самую дверь, за которой меня ждет удивительное и неизведанное. Снег падает хлопьями, концентрируясь под лампами фонарей. Я бы не отдернула руку, если бы Эй сжал мою ладонь, – но он не делает этого.
Удивительно тихо, только о дверь едва слышно, глухо разбиваются звуки джаза. Кажется, если затаить дыхание, можно
Легкий скрип кожаных перчаток – Эй надевает их. Смотрит на меня так мягко, что у меня снова возникают мысли о снеге.
– Пойдем?
Его машина почти бесшумно скользит по дороге. Незнакомые улицы, пятиэтажки с потухшими окнами, заснеженные дворы. Светофоры мигают желтым, мы летим по городу. Мне спокойно, и хочется, чтобы это путешествие длилось долго.
Мы останавливаемся возле плохо освещенного двухэтажного кирпичного здания. Надпись на табличке у двери не разобрать. Окна первого этажа забраны ржавой решеткой. Здание старое, но не заброшенное – к нему ведет расчищенная, припорошенная снегом дорожка.
– Подожди меня здесь.
Эй взбегает по крыльцу, барабанит кулаком в дверь. Ждет. Снова барабанит. Наконец, одно из окон вспыхивает желтым, отбрасывает мутный прямоугольник на снег.
Дверь открывается. Эй что-то говорит – тихо, спокойно – и заходит во внутрь.
Поглядываю на ключи, которые Эй, на этот раз, оставил в замке зажигания.
Стану ли я жалеть о том, что согласилась приехать сюда?
Эй возвращается. Окно за его спиной гаснет, поэтому я не сразу выхожу, когда он распахивает дверь машины.
Ладно.
Раз уж я здесь.
В темноте, будто воришки, мы проскальзываем в просторное пустое помещение. В большие окна льется нежный свет заснеженной улицы. На стенах – рукописные объявления, доска почета, плакаты с мелкими картинками, которые я не могу рассмотреть.
– Эм?
Я оглядываюсь.
– Нам сюда.
Сюда – это вниз по лестнице. В подвал.
Голос у Эя спокойный, уверенный. Но ведь таким голосом обычно и вовлекают в неприятности.
Иду. Медленно.
Эй не торопит меня. Когда спускаемся на пролет, становится совсем темно. Эй зажигает фонарик на мобильном телефоне, и дальше я плетусь по дорожке, высвеченной на бетонном полу, – пока не упираюсь в металлическую дверь. Эй открывает ее ключом. Три поворота – машинально запоминаю я. Тихий скрип. Эй пропускает меня вперед – в темноту.
Что я увижу?
Дверь закрывается.
Чернота.
Щелчок выключателя.
Треск, всполохи белого света над дверью.
Я мысленно сжимаюсь. Я готова к чему угодно.
Лампа загорается.
Я застываю, не сразу разобрав, что именно вижу.
Помещение размером со школьный класс. Без окон. Заставлено видавшим видом оборудованием, предназначения которого
– Видишь, Эм, не так уж и страшно, – говорит Эй, но пока я не могу с ним согласиться.
Он снимает кашне и вешает его на спинку стула.
– Знаешь, что это?
Пожимаю плечами. Что-то кажется знакомым. Будь освещение получше…
– Это фотолаборатория.
Я делаю глубокий вдох. Точно! Никогда не была в фотолабораториях, только видела огромные современные аппараты в печатных центрах – ничего похожего на то, что стоит здесь. Но из старых фильмов просочились в память образы. И если присмотреться, у дальней стены, в полумраке, можно различить несколько снимков, прицепленных прищепками к веревке.
Эй нажимает на кнопку – и включается красный фонарь. Затем выключает жужжащую лампочку.
– Так лучше.
Теперь все красное – наши лица, одежда, машины – кроме дальних уголков, куда не пробивается свет.
– Лаборатория очень старая. Здесь учат детей основам фотографии уже пятнадцать лет.
Эй что-то берет со стола, подходит ко мне – и тогда я вижу в его руках старый фотоаппарат «Зенит» в черно-серебристом металлическим корпусом. Тяжелый. Таким когда-то снимал мой отец.
– Я был здесь одним из первых учеников.
Эй подносит фотоаппарат к лицу, прицеливается. Отводит затвор – будто взводит курок.
Щелчок. Тяжелый, глухой – совсем не похожий на стрекот фотоаппарата Стропилова.
Сердце вздрагивает.
Снова щелчок.
Я отворачиваюсь.
– Здесь нет пленки, Эм, это просто игра.
Эй внимательно рассматривает фотоаппарат: настраивает объектив, нажимает на какие-то кнопки.
– В одиннадцать лет я увлекся фотографией. Пропадал в этой самой лаборатории целыми днями – родители всегда знали, где меня искать. Тогда оборудование стояло другое, хотя не скажу, что поменялось все. Фотоувеличитель, – Эй указывает на «кофемашину», – новый. «Мокрый стол» – вот эти ванночки для проявки пленки – тоже новые. А снимки по-прежнему сушатся на веревке.
Его голос – единственный звук в этом помещении – колеблет воздух и вместе с ним – невидимые мембраны внутри меня. Я присаживаюсь на край стола. Я готова услышать историю Эя.
– У меня был очень толковый учитель, мастер своего дела. Звали его Юрий Викентьевич. Молодой, но уже известный – несколько выставок в Москве, одна – в Париже. Возиться с детьми для него было чем-то вроде хобби. Пока дети постарше проявляли пленку в лаборатории, он мог с нами, с младшими, в коридоре на подоконнике играть в шахматы.