Подонок. Я тебе объявляю войну!
Шрифт:
— Ну, знаешь… — начинаю я в запале, но не успеваю ничего сказать. В палату внезапно входит медсестра. Молодая, фигуристая, в коротеньком халате. В одной руке держит стойку капельницы.
— Привет, красавчик, как у нас сегодня дела? — кокетливо щебечет она. — Пора прокапаться… Ой, а у тебя опять гости, — замечает она меня. — Никакого покоя… А врач что тебе сказал? Главное — покой.
Она пристраивает стойку рядом с кроватью. Включает над кроватью бра. И я невольно содрогаюсь — до чего же страшно его избил Дэн! И сразу возмущение стихает.
Но все
— Где этот? — спрашивает медсестру Смолин грубо.
— Кто? Твой Голиаф? — смешливо уточняет она. — На посту.
— Позови, — велит он.
— Секунду… — Она наклоняется к нему, растирает ваткой сгиб локтя, вводит иглу. Я отвожу взгляд. Наконец она заканчивает свое дело, настраивает скорость капельницы и выходит.
И в тот же миг на пороге палаты появляется суровый громила в строгом костюме, с гарнитурой на ухе. Когда я заходила — его не было.
— Что-то нужно? — обращается он к Смолину.
— Почему в моей палате посторонние? — с наездом спрашивает его Смолин. — Тебя для чего отец сюда поставил? Почему ко мне кто попало заходит?
Охранник, значит. А я — посторонняя и кто попало. Громила бормочет какие-то извинения перед Смолиным, а я, вспыхнув, выскакиваю из палаты, не дожидаясь, пока меня выведут, и ухожу. Стремительно проношусь по коридору, сбегаю по лестнице, быстро миную больничный двор. Прочь отсюда!
Пошел он к черту! Сам он кто попало. Я злюсь, я негодую, а еще, не знаю, почему, очень хочу плакать.
36. Стас
— Тебя охраняют прямо как президента, — ржут наши.
Это отцовский заскок — поставить у моей палаты охрану. Он решил, что на него кто-то вот так давит или запугивает. Хотя я ему сто раз уже сказал, что это была обычная уличная гопота. Что я сам на них наехал первый.
«А что ты вообще там забыл, на отшибе, среди каких-то гаражей?», — докапывался отец.
«Просто по дороге захотел отлить… — на ходу придумывал я плывущими мозгами. — Тормознул, зашел за гаражи. Им не понравилось, я их послал, одному втащил разок, ну и завертелось».
«Я найду эту отморозь! Они у меня все по этапу пойдут!» — разорялся отец.
«Да забей, я ж сам напросился, вот и получил», — пытался я его утихомирить.
«Даже не подумаю! Ты — мой сын. Никто не смеет тебя трогать».
Все выходные отец тряс кого только мог. В общем, нам и, больше всего, дружку Гордеевой повезло, что в их захолустье не нашлось ни одной работающей камеры. Но теперь этот дуб торчит у моей палаты.
— Так, пора мерить температуру, — заходит медсестра, и наши расступаются, пропуская ее ко мне. — Давай, красавчик…
Она протягивает мне градусник и кокетливо добавляет:
— Надеюсь, сегодня ты у нас будешь не такой горячий…
Медсестра выходит, и наших тут же несет. Пацаны одобрительно причмокивают, типа, зачетная
— Она что, к тебе подкатывает? Красавчик… горячий… — передразнивая ее, бурчит недовольно Янка.
— Не начинай, а? — морщусь я. У меня реально нет никаких сил еще и ее выслушивать.
— Нет, это нормально, а? — возмущается она.
— Это не просто нормально, — отвечает ей Влад, ухмыляясь. — Это супер. Уж я бы такой медсестричке сам отдался на лечение.
Дятел. В субботу или даже в пятницу они с Русом мне названивали, я не отвечал. Вчера случайно принял звонок, услышал, что это Влад, и сбросил. Но сначала послал.
Плохо, видать, послал, если сегодня заявились оба. Рус еще помалкивает, в глаза стесняется смотреть. Милош вообще, как в воду опущенный, хотя с него в таких делах помощи как от быка молока. Это мы все качаемся в тренажерке, а Милош — у нас неженка, он руки бережет с детства, чтобы хирургом, как его отец, стать. Ни в каких драках, ни в каких замесах никогда не участвует. Да я бы и сам себе не простил, если бы его избили. Так что стыдиться ему нечего. Я ему сразу так и сказал, чтобы не загонялся всякой ерундой. К тому же он хотя бы не с концами сбежал, а вызвал скорую.
Ну а Влад — это просто нечто, даже я офигеваю. Развалился в единственном кресле и вовсю выступает.
— Вообще неплохо Стас устроился. Можно и полежать недельку, когда тебя такая классная телочка обслуживает…
Дебил он. Знал бы, какое это невыносимое позорище, когда эта классная телочка вставляет тебе катетер и лепит на бедро мешок, потому что сам сходить не можешь. А потом еще и этот мешок опорожняет, потому что, опять же, не можешь встать. Да я на нее в те моменты даже смотреть не мог от стыда. Сегодня утром она должна была поменять катетер, вынула, но новый я уже ставить ни в какую не дал. Сказал, буду сам.
Доползать потихоньку до уборной я приноровился, цепляясь за всё подряд — это всего три метра. Главное — не наступать на правую пятку, иначе, по ощущениям, будто в спину резко вгоняют кол. Видел бы кто, как я тут корячился. Но самое тяжелое было впереди. При попытке выдавить из себя хоть каплю в пояснице взрывалась бомба. Распарывала в ошметки все внутренности, скрючивала позвоночник, выжигала мозг. В первый заход я аж по стеночке сполз на пол и десять минут в себя приходил, истекая потом и хватая воздух ртом, как полудохлая рыбина. Затем кое-как пошло дело.
Нелегко, конечно. Я закусывал губы до крови, чтобы не завыть, держался за стену, потому что ноги подгибались и в глазах темнело, но худо-бедно справился. Потом два часа спал как убитый. Медсестре сказал, что всё нормально, что с этим никаких проблем. Потому что лучше уж терпеть боль, чем позор.
Наши уходят, остается только Соня. С ней можно выдохнуть и не держаться бодрячком. Можно вообще лежать с закрытыми глазами, пока она рядом сидит на корточках, приложив голову мне на руку.
— Дома так без тебя плохо. Папа злющий такой… Инесса эта тоже… Скорее бы эти три недели прошли!