Подонок. Я тебе объявляю войну!
Шрифт:
— Валер, можно это как-то… удалить? Сонька моя дура, конечно, безмозглая. Сначала делает, потом думает. Как в раж войдет, так берегов не видит. Но отец её за это вообще растерзает. Он и так без всякой причины ее долбит постоянно. Только и ждет повода, чтобы от нее избавиться. Короче, не надо, чтобы он про это узнал.
— Ну не знаю… Не, Стас, ты не подумай, я рад тебе помочь. Просто смысл? Даже если затереть кусок, типа, сбой там был или что… ну все равно же будут разбираться, выяснять… Менты точно поймут…
— Да какие
— Так она, ну эта тетка, сама ведь может им рассказать, она же видела…
— Да что она там видела? Скажу, что это был я. Подошел сзади, ну и… но это капец, конечно.
С минуты мы оба молчали.
— А девку ту за что они прессовали? — спросил Валера.
— Да дуры… Мудака одного не поделили. Шаманского. Знаешь такого? Из нашего класса.
— С Соней ходил? С хвостиком такой? Ага, видел. Ладно, я что-нибудь придумаю с этой записью. Тебя-то самого тоже нахлобучат…
— Да пофиг.
Приехал домой уже поздно. Сонька сидела в своей комнате, носа не высовывала. Даже ужинать не пошла. Сидела в кресле и плакала. Даже толком с ней такой и не поговоришь. На все мои слова, на все вопросы она, икая и захлебываясь слезами, повторяла как заведенная:
— Я не хотела… я не знала… она сама виновата… сама к нам полезла… я не хотела…
39. Стас
Мы заезжаем во двор дома. Водила пытается зачем-то взять у меня сумку с вещами, которых поднакопилось порядком, пока лежал в больнице.
— Давайте отнесу.
Я от удивления аж на «ты» перешел:
— Ты чего? — говорю ему. — Я уж как-нибудь сам.
Владимир Иванович, буркнув под нос «извините», успокаивается.
Поднимаюсь не спеша, хотя успел соскучиться по дому. В больничке — смертная тоска. За три недели я там чуть с ума не сошел.
В холле бросаю сумку на пол. И тут же из кухни ко мне с радостным визгом несется Сонька. На ней фартук, весь заляпанный в муке. На бегу она вытирает об него руки, тоже в муке. И прыгает мне на шею.
— Стас! Стасик мой! Ты дома! Ура!
Я от такого резкого наскока напрягаюсь, и она сразу отпускает. Отходит на шаг. Встревоженно заглядывает в глаза.
— Ой… тебе ещё больно? Прости…
— Да брось. Нормально всё, — улыбаюсь ей.
— А я сама недавно из школы приехала, а теперь вот торт пеку, — сообщает Соня. — Шоколадную Прагу. Специально для тебя! Сама! По ютубу… Выгнала всех из кухни, а то мешались под ногами…
— Круто.
— Ты к себе? Погоди! Сейчас поставлю в духовку. Только без меня не поднимайся!
Она пулей летит обратно на кухню. Гремит там чем-то и через пару минут возвращается.
— Идем! Ты — первый.
Вижу по горящим глазам — она что-то задумала. Надеюсь, не слишком экстравагантное.
Поднимаюсь
— Где Инесса? — спрашиваю Соньку.
— Да у себя сидит, — отмахивается она.
Открываю дверь в свою комнату и офигеваю. Весь пол устлан разноцветными воздушными шарами. Их штук тридцать, наверное, не знаю. И еще с дюжину прилипло к потолку. Один гелиевый шар — прямо над кроватью — в виде огромной кошачьей головы с зелеными глазищами.
Сонька аж не дышит и дрожит от нетерпения, ожидая мою реакцию.
— Оу! — восклицаю я, хоть, конечно, давно вырос из шариков. — Это ты всё сама?
Она часто и радостно кивает.
— Полночи сегодня надувала. Аж губы болят. Тебе приятно?
Притягиваю ее к себе, обнимаю, целую в макушку, которая тоже в муке.
— Очень. Спасибо, Сонечка.
Торт у Соньки получился на удивление съедобным, хотя на зубах и похрустывала скорлупа. Пока я ел, она мне в рот смотрела с блаженным видом, да и сейчас ни на шаг не отходит. Сидит рядом, склонив голову мне на плечо. Рассказывает новости из гимназии.
Я слушаю, но про Гордееву не спрашиваю. Жду, когда сама скажет, но Соня говорит о ком угодно, но только не про нее. Я даже терпение теряю, но молчу.
— Жалко, что врачи тебе сказали еще неделю дома торчать… Может, ну их? Может, завтра вместе пойдем в школу? Все так обрадуются! Да! Знаешь, как там тебя все ждут!
— Не-е, не пойду, пусть еще недельку подождут. Не хочу.
— И Янка все время про тебя спрашивает. Вся дерганая в последнее время ходит. Ты с ней порвать, что ли, хочешь?
На самом деле я даже про нее не думал эти дни. Яна, кажется, мне писала и звонила несколько раз, но я вообще ни с кем не хотел общаться. А вот сейчас Сонька завела разговор, и понял — да, пора бы нам уже разбежаться.
— Стас, тут еще кое-что… — начинает не очень уверенно Сонька. — Мы придумали с девочками, как окончательно избавиться от Швабры.
Я тотчас напрягаюсь. Разворачиваюсь к ней. Сонька убирает голову, выпрямляется и тоже садится ко мне лицом.
— Я даже боюсь представить, что вы там с девочками придумали, — стараюсь говорить спокойно, а у самого против воли сердце тут же бешено разгоняется.
— Стас, ты только сразу не злись. Сначала выслушай. Это вообще стопроцентное дело! И мы как будто ни при чем будем.
— Ну? — мрачно спрашиваю ее.
— Короче, нас сегодня вызвал к себе Ян Романович. Меня, Янку и Швабру. Ну, из-за прогулов. Двинул нам речь, а потом у него, по ходу, что-то случилось. Он нам велел писать объяснительные, а сам выскочил как ошпаренный вот с таким лицом, — Соня корчит испуганную гримасу. — Ну мы написали… А потом кладем ему на стол эти наши объяснительные и смотрим с Янкой — у него там конверт лежит. В общем, мы быстренько взяли этот конверт и тоже вышли следом за Шваброй.