Подонок. Я тебе объявляю войну!
Шрифт:
Я об этом сегодня полночи думала. То мне эта затея казалась полной дикостью. Бредом. Чистым безумием. То, наоборот, думала: люди ведь, когда им надо, и не такое делают. А мне очень надо!
Ну а если попадусь, то скажу правду. Прямо в лоб так и скажу: хочу знать, кто чуть не угробил мою маму. И пусть что хочет, то и делает. Еще посмотрим, кому больше бояться надо.
Приезжаю в гимназию, как всегда, почти за час. И, пока в коридорах пусто, успеваю прогуляться по второму этажу, мимо
Спускаюсь в комнату отдыха. Обычно я здесь коротаю утренние часы до занятий. Сижу, что-нибудь читаю, ну или повторяю домашние задания. Но сейчас я почему-то вся на взводе. Даже усидеть на месте спокойно не могу.
В какой-то момент подхожу к окну, приоткрываю одну створку, впуская свежий, прохладный, чуть пряный воздух.
Окна здесь выходят на парковку, уже запруженную машинами. Ничего интересного, не на что смотреть, но с минуту я стою, не двигаюсь. В общем-то, можно уже идти в класс, но я, как обычно, тяну до последнего.
Вздохнув, собираюсь было вернуться обратно на диван, как вдруг вижу — на стоянку влетает и, виртуозно вклинившись в узкий зазор между двумя машинами, резко останавливается красный Порше.
«О!» — вырывается у меня тихий нечаянный возглас.
Смолин?!
Его выписали? Он поправился? Так быстро?
Вчера Соню спрашивал преподаватель по физике, когда Стас вернется к учебе. Так вот она ответила, что только со следующей неделе.
Припав к окну, неотрывно слежу за ним. То есть — за ними.
Смолин не один, а со своей Соней. Идут неспешно в сторону центрального входа. И, по-моему, ругаются. Точнее, он как будто ее ругает, а она просто выглядит расстроенной. Доносится его голос, раздраженный такой. Но слов не разобрать, слишком далеко.
Они заходят за угол и пропадают из вида, но я так и продолжаю стоять у окна. Ловлю себя на том, что вдруг разволновалась. Даже сердце колотится. Ну это и понятно — неизвестно ведь, что теперь будет с его возвращением. Скорее всего, моя спокойная жизнь закончится.
Смотрю на часы. Через десять минут звонок. Еще пять минут побуду тут и пойду.
И вдруг за окном снова возникает Смолин. Только теперь он с Яной. Она, видимо, его у крыльца перехватила и теперь тянет сюда, где никого нет. Он идет за ней нехотя, и вид у него откровенно кислый.
Останавливаются они прямо под окнами.
— Ян, давай потом поговорим, — упирается Смолин. — Сейчас уже звонок…
— Знаю я твое «потом»! Стас, я так больше не могу. Ты не отвечаешь ни на сообщения, ни на звонки. Ты меня тупо игноришь! Что происходит? — спрашивает Яна с истеричными нотками.
Смолин отвечает ей не сразу. Смотрит на нее так, будто вынужден сказать ей что-то очень неприятное.
— Стас, в чем дело?!
— Ян, ты прости, короче… Ты — классная, вообще шикарная… — наконец произносит Смолин и неожиданно поднимает голову к окну. А в меня будто
Черт, как же неловко вышло! Словно я тут специально пристроилась их подслушивать.
Я еле сдерживаюсь, чтобы не отпрянуть. Силой заставляю себя остаться на месте. Если Смолин меня заметил, а он наверняка заметил, то глупо будет сейчас отходить. Все равно что расписаться в том, что я за ними тайком наблюдала.
А я здесь вообще-то встала раньше, чем они сюда пришли!
Может, все-таки не заметил?
— Но? — спрашивает громко, с надрывом Яна.
— Что «но»?
— Ну, продолжай! Я такая классная, но… Всегда же есть «но», когда так говорят.
— Нет, никаких «но», — улыбается ей Смолин. От его скучающего, раздосадованного и немного виноватого выражения — ни следа. Теперь он смотрит на нее как сладкоежка на конфетку. Я даже поражаюсь такой внезапной метаморфозе.
— А за что тогда «прости»? — недоуменно лепечет Яна.
— Прости? — не сразу понимает ее Смолин. — А-а, это… Ну, за то, что не отвечал на твои сообщения. Не сердись, ладно? Я по тебе соскучился.
— Правда?
Яна обвивает руками его вокруг талии, он — её, и они целуются. Тут уж я не выдерживаю. Окончательно смутившись этой интимной сцены, так что щеки запылали, иду к дивану, подбираю свою сумку и ухожу.
38. Стас
Из больницы меня забирает Владимир Иванович, водила отца. Сам отец сегодня укатил в командировку. Владимир Иванович отвез его в аэропорт, а оттуда — за мной.
Сколько себя помню, он всегда у нас работал. А с его сыном Валерой — он меня на три года старше — мы раньше даже дружили. Причем с самого детства. Гоняли везде втроем — я, Валерка и Сонька. Пока отец не вмешался. Нам с Соней тогда было по одиннадцать.
И случилось всё прямо в Новый год. Хотя это для меня «случилось», отец же, я уверен, уже и не помнит ничего.
Он тогда не отпустил Владимира Ивановича домой. Потому что до вечера сам разъезжал по городу, а первого января утром рано мы улетали на Сейшелы, и тот должен был доставить нас в аэропорт. А его жена, мать Валерки, накануне попала в больницу с аппендицитом.
В общем, позвал я Валеру к нам. Типа чего человеку сидеть в новогоднюю ночь в одиночестве? Тот страшно обрадовался, приехал. До праздничного ужина мы бесились в моей комнате. Потом спустились в гостиную, когда позвал отец. Он тогда был женат на Оксане. Про нее не буду — там ничего интересного, да и исчезла она из нашей жизни довольно быстро.
Уселись втроем за стол. В зале огни, елка, нарядные гости. Кроме отца с Оксаной было еще человек пять-шесть, их я смутно помню. И вот тут отец встал в позу. Сказал: «Пусть мальчик ждет вас на кухне, там и поест заодно с прислугой. А мы встретим Новый год и можете идти играть дальше».