Подвиг

Краснов Петр Николаевич

— Ахъ, не могу больше ни понимать ни прощать…

— Лида, — крикнулъ изъ толпы Парчевскiй. — Что же ты? Идемъ.

Въ толп зарождалась въ полголоса заптая псня:

— Смло пойдемъ мы

За Русь святую…

XX

Еще во время вечеринки Ферфаксовъ улучилъ минуту и, отведя Нордекова въ сторону, сказалъ ему:

— Вы Ранцева знаете?

— Такъ не знакомъ, а слыхалъ. Онъ предсдатель Марiенбургскаго полкового объединенiя. Мы съ нимъ контактъ держимъ.

— Удивительнйшiй по нашему времени человкъ… Рыцарь… Честность и офицерскiй долгъ… Такъ вотъ этотъ Ранцевъ

мн говорилъ: — сюда изъ Чехо-словакiи прiхалъ нкто Стасскiй. Въ прошломъ едва ли не революцiонеръ… Антимилитаристъ… Ну, да Ранцевъ, я васъ съ нимъ познакомлю, — вамъ все про него разскажетъ. Стасскiй считался когда то первымъ умомъ въ Россiи… Теперь глубокiй старикъ. Въ будущую субботу онъ читаетъ здсь лекцiю о томъ, что происходитъ въ Россiи… Пойдемте… Входъ свободный. Три франка на покрытiе расходовъ.

— Непремнно.

Это было слабостью Нордекова и Ферфаксова: — набираться чужого ума, ходить по лекцiямъ и докладамъ, которые бывали въ т времена въ Париж почти каждый день.

Нордековъ давно, еще въ годы своей Петербургской службы, слыхалъ о Стасскомъ. Теперь о немъ шумли эмигрантскiя газеты. Отъ него ожидали глубокаго профессорскаго, академическаго анализа сущности совтской власти. Ожидали откровенiя, пророчества.

Ранцевъ, встрченный Нордековымъ у входа въ залъ, на вопросъ, зналъ ли онъ лично Стасскаго, отвтилъ:

— Я его, можно сказать, совсмъ не знаю. Одинъ разъ какъ то видлъ его на вечер и слышалъ, какъ онъ говоритъ. Ужасный человкъ. По настоящему ему тогда уже было мсто гд нибудь въ тюрьм, или въ ссылк, а еще того лучше въ сумасшедшемъ дом, но, вы знаете, какъ было слабо наше правительство съ такими господами. «Стасскiй первый умъ Россiи»… «Стасскiй другъ графа Льва Николаевича Толстого», — какъ же такого сослать?… Съ нимъ нянчились… Его принимали въ великосвтскихъ салонахъ… Онъ проповдывалъ самый крайнiй анархизмъ и антимилитаризмъ. Потомъ, говорятъ, раскаялся и перемнился. Умъ дкiй и оригинальный. Ему приписываютъ формулу: — «ни Ленинъ, ни Колчакъ». Мн разсказывали, что въ Крыму онъ бывалъ у генерала Врангеля, помогалъ ему своимъ всомъ въ общественныхъ кругахъ, своимъ умомъ и богатыми знанiями. Въ Добровольческой армiи его даже будто полюбили, и онъ самъ измнилъ свой взглядъ на «военщину», какъ онъ насъ называлъ… Онъ безъ копйки очутился заграницей, но у него везд старые друзья. Онъ близокъ ко многимъ главамъ ныншнихъ правительствъ. Когда то съ ними разрушалъ Императорскую Россiю… Ему помогаютъ… Для него безкорыстно работаетъ наша молодежь… У него друзья и тамъ… Въ Россiи… Ея мучители — его бывшiе прiятели… Я думаю, онъ многое знаетъ, чего мы не знаемъ.

— Потому то вы и пришли… Я никогда раньше не видалъ васъ ни на какихъ докладахъ.

Какая то тнь пробжала по лицу Ранцева. Онъ точно нехотя отвтилъ:

— Отчасти и потому.

— Да, какъ можно не быть на такомъ доклад, -

воскликнулъ Ферфаксовъ. — Вы посмотрите весь эмигрантскiй Парижъ собрался сюда. Какой създъ!.. Этотъ докладъ событiе въ нашей бженской жизни.

У нихъ мста были на хорахъ. Оттуда все было отлично видно. Залъ былъ небольшой, но помстительный. На невысокой эстрад стоялъ, какъ полагается, длинный столъ, накрытый зеленымъ сукномъ, для президiума. На немъ лежали листы блой бумаги, стоялъ графинъ со ржавой водой и стаканъ для оратора. Точно тутъ ожидался судъ. Кого будутъ судить на немъ: — Россiю, или эмиграцiю?..

Подъ гомонъ голосовъ и стукъ шаговъ залъ быстро наполнялся. Въ переднихъ рядахъ

усаживались старые генералы. Они, какъ и вс, были въ скромныхъ пиджакахъ. Кое кто изъ чиновъ постарше надлъ сюртукъ ласточкой, или потертый «оффицiальный» смокингъ.

На краю перваго ряда въ длинномъ черномъ сюртук слъ красивый старикъ едоровъ, другъ учащейся молодежи, взявшiй на себя тяжелую и неблагодарную работу стучать въ черствыя людскiя сердца и заставлять людей открывать тяжелые, набитые и легкiе скудные кошельки, чтобы помогать Русской молодежи, жаждущей знанiй. Его лицо, обрамленное сдою бородой было скорбно и устало. He легокъ былъ взятый имъ на себя крестъ помощи ближнему. Годъ отъ года оскудвала рука дающаго, и сколько было нужно силы воли, характера, изобртательности и любви къ учащейся молодежи, чтобы добывать средства! Новая нива росла, поднималась и требовала помощи. Полчища молодежи Русской устремлялись въ университеты и политехникумы, и кто имъ поможетъ?

Рядомъ съ нимъ слъ, рзко выдляясь на фон штатскихъ костюмовъ своей черной черкеской съ блыми гозырями, генералъ Баратовъ, предсдатель союза инвалидовъ. Одинъ просилъ для будущаго Россiи, другой просилъ поддержать тхъ, кто до конца исполнилъ свой долгъ передъ Родиной и, проливъ за нее кровь, сталъ инвалидомъ. Баратовъ медленно вытянулъ раненую ногу и положилъ вдоль нея черную палку съ резиновымъ наконечникомъ. Онъ снялъ съ сдой головы большую блую папаху и, привтливо, ласково оглянувъ залъ, сталъ раскланиваться со знакомыми, а знакомыми у него были вс слушатели.

Нордековъ, всхъ положительно знавшiй, называлъ Ранцеву писателей: — 3. Н. Гиппiусъ, философа Д. С. Мережковскаго, М. А. Алданова, чьими романами онъ зачитывался, И. С. Сургучева, С. Яблоновскаго… представителей партiй и политическихъ группировокъ. А. Н. Крупенскiй по странной случайности оказался рядомъ съ П. Н. Милюковымъ, а подл молодого и задорнаго Каземъ-Бека услся старый Зензиновъ.

На лекцiю пришли Великiе Князья, и была одна Великая Княгиня, давнишнiй кумиръ Ранцева и Нордекова. Въ шелковыхъ рясахъ и въ строгихъ черныхъ пиджакахъ были и духовныя особы обихъ расколовшихся церквей.

Стасскiй, всю свою жизнь всхъ разъединявшiй, теперь объединилъ своею интересною лекцiей людей самыхъ различныхъ направленiй.

Залъ своимъ видомъ, не блестящимъ — нтъ, онъ былъ тусклъ и не наряденъ костюмами, но онъ блисталъ именами, каждое войдетъ со временемъ въ исторiю, — одни, какъ разрушители Императорской Россiи, другiе, какъ смлые и неутомимые борцы за великую Россiю, создатели Добровольческой армiи и всего «благо» движенiя, — показывалъ, что тутъ былъ весь Русскiй Парижъ.

Не мало было и иностранцевъ.

Рядомъ съ Нордековымъ высокiй красивый французъ по старинному съ длинной и узкой сдой бородкой говорилъ сопровождавшему его Русскому. Нордековъ невольно прислушался къ его словамъ.

— L'Europe est promise au plus douloureux avenir. Elle refuse de s'en rendre compte. C'est une aveugle volontaire. Qui pourrait lui dessiller les yeux? La presse

ne peut plus remplir le r^ole pour qui elle avait ^et^e nagu?re cr^e^ee. Les juifs ont magnifiquement travaill^e. Contre leur puissance et leur action, nous sommes totalement d^esarm^es. Dans notre sph?re individuellement, nous tenons de formuler la v^erit^e. Mais nous sommes consid^er^es comme des prophкtes de mauvaise augure. Vous savez que le peuple n'aime pas `a entendre la v^erit^e. Les mensonges flattent son desir de s^ecurit^e.