Подвиг
Шрифт:
Нифонтъ Ивановичъ, сосредоточенно нахмурясь, моталъ рукою съ шиломъ, сшивая кожу. Фирсъ пересталъ работать и внимательно, не мигая, смотрлъ на Леночку. Въ мастерской было тихо и только рядомъ негромко плескала вода и мокро шлепало блье…
Леночка подняла опущенную головку и негромко запла:
— Схоронили яблочко, Остался только кончикъ, А теперь вся наша жизнь — Кисленькiй лимончикъ…— Вотъ, помню, маму хоронили… Вотъ ужасъ то
Въ мастерской стало томительно тихо. У Нифонта Ивановича сосало подъ ложечкой. Слышно было, какъ за стной и совсмъ недалеко непрерывно гудлъ Парижъ. Иногда по rue de la Gare протрещитъ мотоциклетка, и стихнетъ вдали за поворотомъ. Вдругъ громко прошумитъ грузовикъ, стны домика затрясутся и опять станетъ тишина, сопровождаемая немолчнымъ гуломъ города гиганта.
— Много и вы повидали, барышня, — какъ то проникновенно, съ большимъ уваженiемъ и глубокою сердечною жалостью сказалъ старый Агафошкинъ.
Леночка посмотрла на него. Золотыя искры зажглись въ ея глазахъ. Она погладила Топси, лежавшую на полу между нею и Нифонтомъ Ивановичемъ и сказала съ нескрытою насмшкою:
— Послушайте, что вы мн все «барышня», да «барышня»… Какая я барышня?… Или еще того смшне, дядю «ваше высокоблагородiе» называете? Такого и слова то нтъ… Смшно ужасно и дико…
Нифонтъ Ивановичъ растерялся. Онъ не зналъ, что и отвтить. Хмуро и со злобою пробурчалъ Фирсъ:
— Потому въ васъ голубая кровь… Слыхали, можетъ быть?
Леночка безтрепетно взглянула прямо въ узкiе, сосредоточенные, такiе же упорные, какъ у Мишеля Строгова, глаза Фирса.
— Это то я давно слышала… Еще тамъ… Помню… Только большевики давно всю голубую кровь повыпускали… Нтъ ея больше.
— Видать… Осталась… Нифонтъ Ивановичъ уже нашелся.
— Скольки разовъ я грворилъ теб, обормотъ, что никакой голубой крови нтъ. Каждый могётъ своего достигнуть… Очень даже просто… Кажный… Отъ солдата до генерала дорога одна: — усердiе къ служб, рвенiе передъ Государемъ, вра въ Господа, молитва и храбрость… А голубая кровь очищается черезъ образованiе. Понялъ?…
Фирсъ весь вскиплъ. Оиъ съ сердцемъ бросилъ на кирпичный полъ колодку и сказалъ со злобою:
— Ежели образованiе, то подавай его всмъ равно… Ты инженеръ и я инженеръ… Ты офицеръ и я офицеръ… A то однимъ ниверситетъ съ профессорами, a другимъ начальная школа съ учительшей, что ни бэ ни мэ не мэмэкаетъ.
Фирсъ былъ такъ взволнованъ, что вышелъ изъ мастерской и поднялся въ садикъ. Слышно было черезъ окно, какъ онъ тамъ шумно вздыхалъ и чиркалъ спичку — курить собирался.
— Онъ у васъ такой, ддушка? — прикрывая маленькой смуглой ручкой ротъ тихо спросила Леночка.
— Какой такой?…
— Большевикъ!..
— Ну да, — недовольно проворчалъ ддъ. — Какой онъ большевикъ? Дуракъ стоеросовый и все… Обормотъ!..
Леночка вскочила со стула и стремительно прошмыгнула изъ мастерской.
— Фирсъ Петровичъ, пожалуйста, снизойдите къ намъ. Устроимъ смычку между голубою и алою кровью. Я вамъ псню про ваше сапожное дло спою.
Фирсъ, мрачный, накурившiйся, нарочно стуча сапогами, спустился въ мастерскую и взялъ колодку. На дда онъ не смотрлъ. Ворочалъ колодку подъ самымъ носомъ, точно облизать ее хотлъ. Леночка стала у окна. Низъ ея тла былъ въ тни. Только стройный станъ и головка съ растрепавшимися волосами были освщены голубоватымъ свтомъ. Кончики волосъ свтились какъ бы окруженные ореоломъ. Леночка подняла голову и запла весело и звонко, не боясь разбудить «мамочку».
— Растоптала я ботинки, А мой милый сапоги. Каждый день ходи на сходки, Митинги, да митинги…XV
Вотъ и разгадай ее, эту Леночку? Ни «мамочка», ни Ольга Сергевна, ни полковникъ, ни даже самъ премудрйшiй Нифонтъ Ивановичъ понять ее не могли.
— Ну, какъ ты нашла Шуру? — спросила Леночку Ольга Сергевна.
— Ахъ, тетя… Я его совсмъ не узнала, такъ онъ перемнился. Прелесть. Настоящiй человкъ. Онъ пробьетъ себ дорогу… И что мн особенно нравится — что онъ — Мишель Строговъ!.. Значитъ — безъ предразсудковъ. Отказался отъ отцовской фамилiи и имени. Онъ таки завоюетъ себ мсто на земл.
Леночка искала случая оставаться вдвоемъ съ «настоящимъ человкомъ». Она ходила встрчать его на станцiю и провожала его до дома. Она брала въ свою маленькую ручку его большую сырую отъ работы и усталости руку и такъ шла съ нимъ какъ ходятъ дти. Мишель смущался, краснлъ, но руки не отнималъ и шелъ, надутый и важный. Они больше молчали. Леночка смотрла на него восторженными глазами и не знала, что сказать. Однажды, во время такого шествiя она вдругъ и совершенно неожиданно выпалила:
— Мишель!.. Я хотла бы, чтобы вы мн сдлали ребенка.
Она сказала это совершенно серьезно, почти строго, прямо глядя въ немигающiе глаза Мишеля. Сказала съ такою откровеиною наивностью, что Мишель смутился и совершенно растерялся. Онъ выдернулъ свою руку изъ ея руки и почти побжалъ къ дому. Дома онъ заперся въ своей комнат.
Онъ считалъ себя «безъ предразсудковъ». Но и ему это показалось слишкомъ грубымъ.
Въ эти, какъ разъ дни Топси вдругъ пополнла, и Ольга Сергевна сказала, что она щенная, что у нея дти будутъ, а полковникъ доказывалъ, что это потому, что она кушаетъ слишкомъ много.
И Мишелю Строгову пришла на память Топси. He эстетъ онъ былъ, конечно, но сопоставленiе собаки съ тмъ, что ему «выпалила» Леночка было ужасно. Онъ не хотлъ спускаться къ ужину, но матерiальныя соображенiя, что за ужинъ имъ заплачено взяли верхъ и онъ сошелъ къ столу.
Леночка была въ рдкомъ настроенiи возбужденiя, когда ее вдругъ точно прорывало и она говорила затверженные въ школ уроки и проповдывала новую мораль. Ея лицо пылало. Золотыя искры сверкали въ ея глазахъ. Полковникъ оперся лицомъ на ладони и съ нескрываемой тоскою слушалъ ее. Ольга Сергевна плакала. «Мамочка», не мигая, смотрла на внучку маленькими, хищными глазками.