Поэт и проза: книга о Пастернаке

Фатеева Наталья Александровна

Вращательные движения и «ветряные тени» «ДЛ» нашли стихотворное воплощение в «Мельницах» «ПБ». « Мельницы»у Пастернака, во-первых, фиксируют круговорот природных и исторических циклов (в древности они были символом солярного круга), во-вторых, круговращение растущего сознания и «бормотания». Мы уже писали, что «мельницы» приводятся в движение водой и ветром. Именно их природное вращение позволяет поэту осуществить в своем мире плавный переход от верха к низу, от света к тени, от живого к неживому, от объекта к субъекту, от внешнего к внутреннему, от крупного к мелкому, от начала к концу и наоборот. Именно «мельница» у Пастернака порождает «дроби ассоциаций» (Р. Якобсон) или «кванты смысла» (см. раздел «Зеркало и Мельница»), которые преломляются в «зеркале». Недаром в ранних стихотворных текстах «глаз» соединен у поэта с «зерном».

«Мельницы» у поэта также наделены отражательной способностью, в них есть свой внутренний источник тепла и света, и, как и «зеркало», они уподоблены глазам, отражающим природу в вечном «шевелении», а их звук ассоциируется с «шепотом губ». Однако в «мельницах» обнаруживаются и другие, отличные от «глаза-зеркала», признаки. Прежде всего это соотносимая с ‘движением мысли’ идея ‘круговращения’, результатом которого и становится ‘измельчение’. Во внешнем мире этому вызываемому ветром и светом «крутящемуся измельчению» соответствуют «звезд, Как сизых свечек шевеленье»и снежная буря(по аналогии мука/снег),которая,

собственно, и инициирует движение мельничных теней.Так, «мельницы», благодаря преобразованию природной энергии «воздуха» в «стихотворную», приобретают в первом варианте стихотворения с одноименным заглавием «голову» и «крылья» (И веянье крыльев у надкрыльев Жуков и головокруженье голов),во втором, подчиняясь водной «стихии», «парят», как степей паруса,и оба превращения связаны с идеей движения, вызываемого «ветром».

По внутреннему свойству отражения внешней энергии и способности порождать тексты «мельницы» и «зеркало» попадают в единый круг преобразований «живой энергии»: Глаз <-> Зеркало <-> Свеча <-> Душа <-> Источник тепла <-> Мельницы <-> Ветер <-> Свет <-> Глаз….Эта их связанность отражена в «Душе ₂»: Все виденное здесь, Перемолов, как мельница, Ты превратила в смесь.При этом «мельницы» и «зеркало», являясь «рукодельными» орудиями познания (отражения, преломления мысли) естественного мира, по внутренним свойствам сопрягаются с природными сущностями (свет, вода, ветер, живые существа)и образуют с ними единую концептуально-композиционную связку метатропов. Благодаря им природные сущности претворяются в слово, обретают язык. Мотив «измельчения», дробления ассоциаций для последующего их «склеивания» видит Ю. Н. Тынянов [1977, 161] в «ДЛ»: «Все дано под микроскопом переходного возраста <…> разбивающим их на тысячи абстрактных осколков, делающих вещи живыми абстракциями.<…> Вещь должна была раздробиться на тысячи осколков и снова склеиться, чтобы стать новой вещью в литературе». Но благодаря «воде-слезам» у Пастернака любая вещь «ломается» только в «призме» и тут же связывается ветром: И только ветру связать, Что ломится в жизнь и ломается в призме И радо играть в слезах.А далее, при помощи «стекла» и подобно «мельницам-жукам», живая жизнь оказывается на «циферблате»: Текли лучи. Текли жуки с отливом, Стекло стрекоз сновало по щекам. Был полон лес мерцаньем кропотливым, Как под щипцами у часовщика(«В лесу»).

Говоря о «мельнице» и «зеркале», нельзя не упомянуть и об «игре»как важном концептуально-композиционном МТР Пастернака. «Игра», наряду со «всеобщей одушевленностью», превращает ситуации-картины в «живые». Драматическое при этом синкретизировано с детской игрой, в которой участвуют «свет» и «тень», «звук» и «тишина» и все объекты внешнего мира, которым постепенно даются имена. И этот синкретизм удваивается языковой игрой самого автора, вступающего в диалог со своим детским сознанием. Ср. в «ДЛ»: Это было похоже на бред, но у этого бреда было свое название, известное и Жене: шла игра[4, 35].

В «Зиме» «НИ» эта игра приобретает вид святочной игры, которая открывает путь к еще одному ситуативно-концептуально-композиционному МТР — «зимним праздникам».Прежде всего это Рождество,которое соединено в детском сознании с Городом, формирующим вокруг себя еще один ситуативный МТР. Рождествов мире Пастернака образует целый пучок расходящихся линий памяти. Во внешнем пространстве Рождествопрежде всего связано с ветроми метелью(ср. «Метель»), с круговращением времени вокруг Рождества, символом которого является Рождественская ель (Там детство рождественской елью топорщится),и это круговое движение заложено в «вальсе»еще с первых стихов (О как отдастся первой гирляндой Свечам и вальсу россыпь синих бус).«Вальс» затем слышится и в «Вальсе со слезой», и «Вальсе с чертовщиной», его же мы слышим и в романе «ДЖ» на «Елке у Свентицких», где пары кружатся по залу. В этом «вальсе» вписан рисунок общего движения в мире Пастернака.

Во внешнем мире круговращенье Рождествасвязывается с метельюи снегом,которые становятся персонифицированными стихиями памяти: ср. Снег припоминает мельком, мельком(«ТВ»). Нити памяти соединяют Рождество с Блоком, с его «вторым крещением» в снеге и ветре. Блок покажется Живаго «явлением Рождества во всех областях русской жизни<…> под звездным небом современной улицы и вокруг зажженной елки в гостиной нынешнего века» [3, 82]. В связи с Блоком зарождается и параллель Поэт — Иисус — Рождественская звезда,которая основана не только на музыкальных ассоциациях, но и на «памяти зрения» иконописи и картин религиозного содержания [Bodin 1976, 74]. Интересно, что в романе размышления молодого Живаго об особенностях человеческого зрения органично переходят в мечту написать статью о Блоке. Затем он решает, что «никакой статьи о Блоке не надо, а просто надо написать русское поклонение волхвов, как у голландцев, с морозом, волками и темным еловым лесом»[3, 82]. И он пишет «Рождественскую звезду», с которой связаны Все елки на свете, все сны детворы,и «Зимнюю ночь», где Мело, мело, По всей земле.В библейских стихах Живаго РОЖДЕСТВОсвязано паронимической аттракцией со словами СВЕТ, ДЕТСТВО (ДЕТВОРА)и ВСТАВАЛ(О) [63] эти же слова открывают и первые строки первых стихотворений поэта книги «НП». Ср.: Сегодня с первым светом встанут Детьми уснувшие вчера….

63

Ср.: И странным виденьем грядущей поры Вставаловдали все пришедшее после. Все мысли веков, все мечты, все миры<…> Все елки на свете, все сны детворы(«Рождественская звезда»,); И бегство в Египет, и детствоУже вспоминались как сон.<…> И спуск со свечою в подвал, Где вдруг она гасла в испуге, Когда воскрешенный вставал…(«Дурные дни»).

Анализ показал, что «ель» в мире Пастернака чаще всего упоминаемое дерево (всего — 50) [64] , она и символ «мирового дерева» и, как и мельница, оси вращения. Ель, как и сосна, у поэта

прежде всего связана с литургией. Наряд же «ели» на рождественских праздниках, по цвету (синее, золотое, зеленое) подобен в описаниях Пастернака богородичным иконам эпохи Возрождения [Юнггрен 1984, 107]. Это сближает «ель» как с идеей «возрождения», так и с образом Богородицы} а через Богородицу с женским архетипическим началом женщины-роженицы и «вечной женственности». Поэтому женское начало в Рождественской ели связано с Вечностью: Надо, чтоб елкою святочной Вечность средь комнаты встала(«Зимние праздники»). «Зимние праздники» открывают круг Рождество <-> Жизнь <-> Смерть <-> Воскресение,который получает отражение в природных циклах времен года, и чтобы «до воскресенья дорасти», надо пройти все круги Жизнии Смерти.Идеи «роста» и «воскресения» у Пастернака также связаны с рождественской елью: Ей небывалая участь готовится: В золоте яблок, как к небу пророк, Огненной гостьей взмыть в потолок.Так в образе рождественской ели с детства в сознании поэта соединены Бог, Жизньи Женщина,а женщина у поэта, как мы уже знаем, связана с белым светоми воскресением.В романе «ДЖ» Живаго получает «в дар из рук творца эту богом созданную белую прелесть»[3, 302] — Лapy. Эта «белая прелесть», подкатывающая навстречу, «как первая волна моря»в «ДЖ», как и в «Зиме» «НП» [65] , связана у Пастернака и с всадником «на белом коне» ( Юрий Андреевич<…> обнял коня за шею, зарыл лицо в его гриве[3, 302]). Память об этих «скрещениях» восходит к Откровению, где появляется не только «белая волна» и «шум вод многих», но и «конь белый, а на нем всадник <…> Имя ему „Слово Божие“» (Откр. 6.2; 19.14) [66] .

64

Подсчеты проводились следующим образом. Абсолютная частота для поэтических текстов определялась по изданию «Библиотеки поэта»: Пастернак Б.Стихотворения и поэмы. М.; Л.: Сов. писатель, 1965. Единственным отступлением явилось то, что «Стихи к роману» были обработаны нами в полном объеме, а не в том усеченном виде, в каком они представлены в этом издании. Для некоторых подсчетов — например, для части «Краски мира», релевантным считалось деление книги на «основной корпус стихотворений» (все, что опубликовано в данном издании до раздела «Стихотворения, не вошедшие в основное собрание») и «боковую линию» (включающую как раз последний раздел); последняя дает наиболее наглядный материал, так как в ней все творческие искания «раскрыты настежь». Абсолютная частота для ранней прозы от «ДЛ» до «ОГ» подсчитывалась нами по изданию: Пастернак Б.Воздушные пути. М., 1982; для «ДЖ» по изданию: Пастернак Б.Доктор Живаго. Кн. 1–2. Вильнюс, 1988. В заключительных таблицах этой главы представлены частотные показатели по всем рубрикам в отдельности: поэзия, ранняя проза (РП) и роман «ДЖ», а потом суммирующие показатели. По таблицам можно проследить приверженность Пастернака к тем или иным представителям растительного и животного мира в каждой из форм словесности. В тексте же работы, если нет специальных указаний (например, частота в лирике или в «ДЖ»), приводятся суммирующие показатели.

65

Ср.: Черным храпом карет перекушен, В белом облаке скачет лихач.

66

Эти «скрещения» также берут свое начало в символизме Блока и Белого; в «Кубке метелей» как раз связываются в единый композиционный комплекс «музыка», «поэзия», «метель», «любовь к женщине» и «христоподобный» всадник св. Георгий.

Белый,так же как «ель», — самый частый цвет у Пастернака (см. 3.5). Зима-Женщина,заглядывая в дом из сада, шепчет поэту «Спеши!» губами, белыми от стужи,и падает на землю белой женщиной мертвой из гипса.К ней обращены, как к спящей царевне в белом мертвом царстве,слова: «Благодарствуй, Ты больше, чем просят, даешь»(«Иней»). С ней связаны и представления об обманчивости порядка творенья,как сказки с хорошим концом.

Этой «царевной», «княжной» в «Сказке» «СЮЖ» выступает Лара, синкретизцрующая в себе и Деву, и Деву Марию, и Магдалину. Если мы теперь посмотрим на последовательность стихотворений в цикле «СЮЖ» — «Сказка» (бой св. Георгия за Деву) -> «Август» (смерть, Преображение) -> «Зимняя ночь» ( Мело, мело по всей земле<…> Свеча горела на столе) -> «Разлука» ( В ушах с утра какой-то шум. Он в памяти иль грезит? И почему ему на ум Все мысль о море лезет? Когда сквозь иней на окне…) -> «Свидание» ( За дверью ты стоишь…) – >«Рождественская звезда» ( Морозная ночь походила на сказку<…> с порога на Деву, Как гостья, смотрела звезда Рождества) – >«Рассвет» ( Ты значил все в моей судьбе…), — то увидим, что все они образуют обозначенный нами круг (всадник, смерть, преображение, метель, свеча, шум моря, окно, дверь, зима, сказка, Рождество, Дева, Ты-Бог), связанный триединством Я <-> Бог <-> Женщинаво всех «преображениях» рождения, жизни, любви и смерти, а звезда Рождественской ели оказывается Рождественской звездой.

Что касается самого Города,то он таит для поэта не меньше сказочности, чем Сад, и через звезды так же раскрывает свой « городской гороскоп».Для Пастернака город — это прежде всего Москва, место, где он вырос и где «растут» герои романа «ДЖ». Именно на гербе Москвы «написан» св. Георгий — лесной бог поэта, связывающий воедино город — пригород — природу.Этот «город» часто дан у Пастернака с точки зрения лирического субъекта, приближающегося к нему сверху, с «птичьего полета»: ср. «Город» (1916), «Пространство» (1927), «Ночь» (1956). Поэтому не случайно Вокзалу поэта связан с «Воздушными путями»и «Высокой болезнью»,которые и составляют поэтическое творчество. В ранней редакции «Вокзала» (1913) он даже сравнивается с «бабочкой», символом «души», а поезд с ангелом: И в пепле, как mortum caput, Ширяет крылами вокзал <…>, кто же тогда, как не ангел, Покинувший землю экспресс?В прозе о Реликвимини раскрываются истоки «воздушных путей», ведущих к «вокзалу»: Но душа покинула вокзал для того, чтобы ее остановили в пути.<…> Реликвимини сидел у окна. Ширь нового весеннего воздуха вела к недалекому вокзалу. По этому простому душистому пути, не касаясь земли, доносило раскаты прибывающих поездов[4, 735].