Поэзия Африки

Коллектив авторов

Монотонные ритмы

Перевод Н. Горской

Лежу, дремлю на дне челна, скольжу, ленивых ритмов полный, и плачет сердце, как волна; расколот звоном летний полдень. Скользит, ленивых ритмов полный, мелодий медленных наплыв. Расколот звоном летний полдень — многоголосый перелив. Мелодий медленных наплыв в тяжелых ароматах молкнет. Многоголосый перелив струится, словно лента молний. В тяжелых ароматах молкнет лиловых волн легчайший плеск. Вдали струятся ленты молний, до слез слепит разлитый блеск.

Над чем властвует любовь?

Перевод Н. Горской

Над сутью всех вещей, над смыслом слов, над зыбкостью неповторимых снов, над тишиной, тяжелой, как смола, и над вопросами, которым нет числа; над плачем, заглушенным тишиной, над тяжкой тишиной души больной, над болью, приходящей вдруг, когда вдвоем молчат, не разнимая рук; над местом

встреч — началом всех начал, над словом, столько значащим для двух, над словом, не произнесенным вслух, над нервами, чей яростен накал, и над ленивой негой вечеров, когда смолкают голоса ветров.

Мудрость

Перевод Н. Горской

Желанья, гнев и боль отброшу прочь, из дальних стран вернусь домой, пускай сожжет пылающая ночь мою тоску и бред последний мой. Желанья, гнев и боль отбросив прочь, я подниму с земли кровавый ком — остатки сердца моего, растоптанного вашим каблуком, и, если сердце не совсем мертво, я подниму с земли кровавый ком. Ко мне придет без сновидений сон, и прилетят в рассветный час четыре ветра с четырех сторон — коснутся ласково усталых глаз, и снизойдет без сновидений сон.

Анимизм

Перевод Н. Горской

Когда проснется спящая страна, — несбыточному сбыться суждено! — забродит гнев, как старое вино, и возвестит иные времена. И кости, побелевшие давно, восстанут и стряхнут остатки сна — вот так душа истлевшего зерна живет и входит в новое зерно. И боги маски черные сорвут, их голоса прокатятся, как гром, и запылает ночь большим костром. И неживые вещи оживут, и в темных дебрях прозвучат слова, что Африка по-прежнему жива!

Диалог

Перевод Н. Горской

Перекличку волны и весла подхватил расшалившийся бриз, и над веслами наши тела, словно яркая бронза, зажглись. Раскалился песок добела, и валы набегают на мыс, и пирога в тоске замерла, океан умоляет — вернись! Колыбельная песня морей… Хоть бы вечер пришел поскорей и, ласкаясь, к пироге прилег! Голос прошлого в сердце проник, нам понятен печали язык — и волны и весла диалог.

Запустение

Перевод Н. Горской

В джунглях под черной листвой труб оголтелых вой, буревой, грозовой, и тамтам — зловещей совой. Черная ночь, черная ночь! Плачет тыквенная бутыль — ядом стала вода, и превратилась в пыль в чаше еда, в чаще — беда, страшно в домах, страшно впотьмах, черная ночь, черная ночь! Под мертвой луной факел в ночи, свет, как больной, бледнее свечи, тусклее свечи. Только дым смоляной, черная ночь, черная ночь! Чья-то душа бродит в тиши; тише, чем вздох камыша, — шепот души, черная ночь, черная ночь! Цыпленок ни мертв, ни жив — хоть бы малейшая дрожь! Хоть бы черная кровь из багровых жил — камень — сломаешь нож! Черная ночь, черная ночь! Труб оголтелых вой, буревой, грозовой, и тамтам — зловещей совой, черная ночь, черная ночь! Прочь с берегов реки ушел народ, стонет вода в порыве тоски, и тростники вонзают в небо клинки. Черная ночь, черная ночь! Покинул саванну древнейший род, в пустыне гудят пески, труб оголтелых вой, буревой, грозовой, и тамтам зловещей совой — черная ночь, черная ночь! На деревья взгляни — сок застывает в стволе, сохнут корни в земле, и предков огни погасли в густой тени. Черная ночь, черная ночь! Страшно в домах, страшно впотьмах, факел слабей ночника, плачет река, в чащах больных поселился страх, ветка дрожит, как рука старика. В джунглях под черной листвой труб оголтелых вой, буревой, грозовой, и тамтам — зловещей совой… Черная ночь, черная ночь!

Дыхание предков

Перевод Н. Горской

Голоса вещей слушай чаще, к ним обрати свой слух: голос огня шипящий, голос воды стеклянный, рыдание чащи, шелест поляны— это предков нетленный дух. Мертвые не уходят из привычных мест: родные края озирая, они блуждают окрест. Их домом не стала земля сырая: они населяют лес, стоном ветра летят с небес, в заводи вместе с водой молчат, в водопаде водой играют, бродят в толпе, стерегут очаг — мертвые не умирают. Голоса вещей слушай чаще, к ним обрати свой слух: голос огня шипящий, голос воды стеклянный, рыдание чащи, шелест поляны— это предков нетленный дух. Предки не умирают. Мертвые никуда не ушли, мертвым тесно в лоне земли — мертвые не умирают! Мертвые не уходят из родных мест: они в материнских

сосках, в плаче младенца, в смехе невест, в тлеющих угольках. Их домом не стала земля сырая: они шелестят в траве, пляшут в огне костров, тучей плывут в синеве. Мы с мертвыми делим кров — мертвые не умирают! Голоса вещей слушай чаще, к ним обрати свой слух: голос огня шипящий, голос воды стеклянный, рыдание чащи, шелест поляны— это предков нетленный дух. Крепнет день ото дня наш союз, крепче связь, расстоянье короче — все ближе пальцы незримых рук, все тесней наших душ круг, вставшие с нами в круг — мертвые — не умрут, предки с жизнью связаны прочно. Тончайшая нить самых прочных уз тянется к нам от них: они утесы крушат, по дорогам ветром спешат, и стонут в травах сухих, и на крышах соломой шуршат, оживают в сгущенье теней, в сплетенье корней, в стоне пней, в заводи спят, в водопадах играют… Их дыхание в нас все сильней, дыхание мертвых, которые не умирают, мертвые никуда не ушли, мертвым тесно в лоне земли! Голоса вещей слушай чаще, к ним обрати свой слух: голос огня шипящий, голос воды стеклянный, рыдание чащи, шелест поляны— это предков нетленный дух.

Песня гребца

Перевод Н. Горской

Что поет у причала темнокожий гребец? Есть ли в песне начало и есть ли конец?.. Я однажды спросил у болтливых сорок, как рождается песня летящих пирог, и сказали они: подхватив на лету, ее бросил в волну озорной ветерок, но хотела вода сохранить красоту, и волну, как морщину, разгладил поток. Что поет у причала темнокожий гребец? Есть ли в песне начало и есть ли конец?.. Я однажды спросил у зеленых лиан, кто мелодию весел уносит в туман, и сказали они: подхватив на лету, подарил баобабу ее ураган, но кудрявый старик наводил красоту и стряхнул эту песню с волос в океан. Что поет у причала темнокожий гребец? Есть ли в песне начало и есть ли конец?.. Я однажды спросил у стеблей тростника, как рождается нежный напев челнока, и сказали они: подхватив на лету, его птица с собой унесла в облака, но потом уронила на землю в цвету и суровым гребцам отдала на века. Мой певец, мой кудесник, темнокожий гребец! Как рождается песня, я узнал наконец.

Миропомазание

Перевод Н. Горской

В три кувшина, в три кувшина крепких, близ которых ночью бродят души предков — духи добрые, как легкий ветер, духи светлые, как небо утром, души пращуров и братьев, души наших предков мудрых, — погрузила мать три темных пальца, — руку левую, — три пальца в три кувшина крепких: указательный, большой и средний; погрузил я руку правую в кувшины, пальцы темные, один, другой и третий: указательный, большой и средний. Пальцами, багровыми от крови — кровь быка, и кровь козла, и кровь собаки, — мать меня коснулась трижды. След большого пальца — вдоль надбровий, указательный груди коснулся, к сердцу ближе, средний прикоснулся к животу. Я простер багровую от крови руку — кровь быка, и кровь козла, и кровь собаки, — и над пальцами по кругу пронеслись четыре ветра, как четыре друга, — ветры запада, востока, севера и юга; а потом дрожали пальцы под луною полной, под луной прохладной, голой, и луна в кувшин упала. А потом в песок, остывший в полночь, погрузил я руку — три холодных пальца алых. И сказала мать: «Иди, броди по свету! Души предков за тобой пойдут по следу». Я ушел, и я бродил по тропам, по звериным тропам и проторенным дорогам, я ушел за море, за морские дали, я ушел за море, в край заморский, дальний; и когда встречал я злых и черствых, злых людей с душою черной, и когда встречал завистливых и лживых, злых людей с душою черной, духи предков были мне опорой.

Диптих

Перевод Н. Горской

Солнце, оранжевый перезрелый плод, обрызганный синевой, упадет вот-вот в котел кипящего дня. Убегает тень от лучей — сыновей огня — под солому крыш, где дремлет древний фетиш. Саванна, раздетая догола, в своем бесстыдстве чиста, режут глаза несмешанные цвета. Тишина и звук связаны крепче узла, хранимые тишиной, ранимые тишиной, бесконечные звуки творят недоступный уму обряд… На ложе своем расстелила ночь покрывало, расшитое искрами звезд. Убегает свет от теней — дочерей темноты, кони храпят, завывает пес, и человек под соломой крыш дрожит, как мышь. Саванна, стыдясь наготы, в черную тень легла. Тишина и звук связаны крепче узла, звуки, отточенные тишиной, по заросшим тропам скользят, и брезжит восход для тех, кто придет, и для тех, кто уйдет.