Поэзия английского романтизма XIX века

Скотт Вальтер

ВОРОТА РАЯ

(Для обоего пола)

Перевод В. Потаповой

Вступление

На свете жить, грехи прощая Друг другу, — вот Ворота Рая, В противовес тому влеченью, Что бес питает к обличенью. Персты Иеговы Закон Писали. И заплакал Он, И под Престол свой милосердный, Дрожа, сложил свой труд усердный. О христиане! Для чего Вам в храмах пестовать его?

Ключи от ворот

Ест гусеница плоть листка, Ест сердце матери тоска. ¹ Когда Бессмертный Муж лег спать, Меня под мандрагорой Мать Нашла и спрятала в слепой Покров, что стал мне скорлупой. Змей, умствуя, будил в нас тягу К добру и злу, к порокам, к благу. ²О, зависть к самому себе, ³Дурь волн — с хандрой Земли в борьбе! ⁴Гол на ветру и слеп — в огне. ⁵Страх, стыд! Копье и щит — при мне… Две умствующих половины, — Стою, разъятый, двуединый, Как сумрачный гермафродит. Добра и зла здесь корень скрыт. Над нами круговертью грозной — Меч огненный и вихрь морозный. Я рву завесу мертвецов, ⁶Ломаю ледяной покров, Мирскую скорлупу, обитель, Где возлежит в гробу Спаситель. Входящий в этот склеп вселенский, Найдет наряд мужской иль женский — Приятный: двух полов одежды — Не саван для смеживших вежды! ⁷Кто — жив, кто умер, кто убит, Кто спасся бегством, кто лежит. ⁸Мой сын! Тщеславье и проклятье Двух призраков — твое зачатье. Ты мне отмщаешь, в свой черед, Как я учил тебя, мой плод! ⁹Сквозь полночи зенит я лез Под сень луны, с ночных небес ¹⁰ В пучину Времени срываясь; Седым невеждой оставаясь, ¹¹ Холодный, благостный, — отсек В подлунной крылья

всем навек; ¹²Замкнул, как в ледяных гробницах, Отца и сыновей в темницах. ¹³Но, Вечного увидя Мужа, Его Бессмертье обнаружа, ¹⁴Замыслил я в ночную тень Уйти, чтоб завершить свой день. ¹⁵Дверь Смерти я нашел открытой, И червь прядет в земле разрытой. ¹⁶О мать, мне дом — твоя утроба! Жена, сестра и дочь — у гроба, Над паутиной жизни, вам без слов Рыдать и в сны вплетать борьбу полов.

Эпилог

К обличителю, что является богом мира сего Не отличаешь, будучи тупицей, Людей от их одежды, Сатана! Хоть шлюха каждая была девицей, Кэт в Нэн не превратишь ты, старина. Пускай в ряду божественных имен Есть и твое — ты лишь небес изгнанник, Сын утра [86] на ущербе ночи, — сон, Что видит под холмом уснувший странник.

86

Сын утра— Люцифер (одновременно планета Венера и Сатана).

ИЗ СТИХОВ РАЗНЫХ ЛЕТ

Радушье старой Англии

Перевод В. Потаповой

С дубовой кафедры у нас, усердствуя сверх меры, Законы любят оглашать бесчисленные мэры. От эля крепкого темны их лица, как орех: Радушья в старой Англии достаточно для всех. Для мантий пурпурных не раз крестьянин пот утер. Черней агата — башмаки, чулки — по этих пор! С говядины и пива стать дородными не грех: Радушья в старой Англии достаточно для всех. Вот заседают за столом наш мэр и олдермены. Ест каждый за десятерых, — законник преотменный. Тут входят бедняки: им жрать охота! Смех и грех… Радушья в доброй Англии хватило ли на всех?

«Навеки мы будем у этой загадки в плену…»

Перевод В. Потаповой

Навеки мы будем у этой загадки в плену: Солдат проповедует мир, а священник — войну.

«Он век соблюдал золотое правило…»

Перевод В. Потаповой

Он век соблюдал золотое правило, Что его в золотых дураках оставило.

«За образец — ты мудреца огрехи…»

Перевод В. Потаповой

За образец — ты мудреца огрехи Возьми себе, а не глупца успехи.

«Жить как хочешь — выдумка, и баста!..»

Перевод В. Потаповой

Жить как хочешь — выдумка, и баста! Создали ее лишь для контраста.

ВАЛЬТЕР СКОТТ

Замок Смальгольм,

или Иванов вечер

Перевод В. А. Жуковского

[87]

До рассвета поднявшись, коня оседлал Знаменитый Смальгольмский барон; И без отдыха гнал, меж утесов и скал, Он коня, торопясь в Бротерстон. Не с могучим Боклю [88] совокупно спешил На военное дело барон; Не в кровавом бою переведаться мнил За Шотландию с Англией он; По в железной броне он сидит на коне; Наточил он свой меч боевой; И покрыт он щитом; и топор за седлом Укреплен двадцатифунтовой. Через три дни домой возвратился барон, Отуманен и бледен лицом; Через силу и конь, опенен, запылен, Под тяжелым ступал седоком. Анкрамморския битвы барон не видал, [89] Где потоками кровь их лилась, Где на Эверса грозно Боклю напирал, Где за родину бился Дуглас; Но железный шелом был иссчен на нем, Выл изрублен и панцирь и щит, Был недавнею кровью топор за седлом, Но не английской кровью покрыт. Соскочив у часовни с коня за стеной, Притаяся в кустах, он стоял; И три раза он свистнул — и паж молодой На условленный свист прибежал. «Подойди, мой малютка, мой паж молодой, И присядь на колена мои; Ты младенец, но ты откровенен душой, И слова непритворны твои. Я в отлучке был три дни, мой паж молодой; Мне теперь ты всю правду скажи: Что заметил? Что было с твоей госпожой? И кто был у твоей госпожи?» «Госпожа по ночам к отдаленным скалам, Где маяк, приходила тайком (Ведь огни по горам зажжены, чтоб врагам Не прокрасться во мраке ночном). И на первую ночь непогода была, И без умолку филин кричал; И она в непогоду ночную пошла На вершину пустынную скал. Тихомолком подкрался я к ней в темноте; И сидела одна — я узрел; Не стоял часовой на пустой высоте; Одиноко маяк пламенел. На другую же ночь — я за ней по следам На вершину опять побежал, — О творец, у огня одинокого там Мне неведомый рыцарь стоял. Подпершися мечом, он стоял пред огнем, И беседовал долго он с ней; Но под шумным дождем, но при ветре ночном Я расслушать не мог их речей. И последняя ночь безненастна была, И порывистый ветер молчал; И к маяку она на свиданье пошла; У маяка уж рыцарь стоял. И сказала (я слышал): «В полуночный час, Перед светлым Ивановым днем, Приходи ты; мой муж не опасен для нас; Он теперь на свиданье ином; Он с могучим Боклю ополчился теперь; Он в сраженье забыл про меня — И тайком отопру я для милого дверь Накануне Иванова дня». «Я не властен прийти, я не должен прийти, Я не смею прийти (был ответ); Пред Ивановым днем одиноким путем Я пойду… мне товарища нет». «О, сомнение прочь! безмятежная ночь Пред великим Ивановым днем И тиха и темна, и свиданьям она Благосклонна в молчанье своем. Я собак привяжу, часовых уложу, Я крыльцо пересыплю травой, И в приюте моем, пред Ивановым днем, Безопасен ты будешь со мной». «Пусть собака молчит, часовой не трубит, И трава не слышна под ногой, — Но священник есть там; он не спит по ночам; Он приход мой узнает ночной». «Он уйдет к той поре: в монастырь на горе Панихиду он позван служить: Кто-то был умерщвлен; по душе его он Будет три дни поминки творить». Он нахмурясь глядел, он как мертвый бледнел, Он ужасен стоял при огне. «Пусть о том, кто убит, он поминки творит: То, быть может, поминки по мне. Но полуночный час благосклонен для нас: Я приду под защитою мглы». Он сказал… и она… я смотрю… уж одна У маяка пустынной скалы». И Смальгольмский барон, поражен, раздражен, И кипел, и горел, и сверкал. «Но скажи наконец, кто ночной сей пришлец? Он, клянусь небесами, пропал!» «Показалося мне при блестящем огне: Был шелом с соколиным пером, И палаш боевой на цепи золотой, Три звезды на щите голубом». «Нет, мой паж молодой, ты обманут мечтой; Сей полуночный мрачный пришлец Был не властен прийти: он убит на пути; Он в могилу зарыт, он мертвец». «Нет! не чудилось мне; я стоял при огне, И увидел, услышал я сам, Как его обняла, как его назвала: То был рыцарь Ричард Кольдингам». И Смальгольмский барон, изумлен, поражен, И хладел, и бледнел, и дрожал. «Нет! в могиле покой; он лежит под землей, Ты неправду мне, паж мой, сказал. Где бежит и шумит меж утесами Твид, Где подъемлется мрачный Эльдон, Уж три ночи, как там твой Ричард Кольдингам Потаенным врагом умерщвлен. Нет! сверканье огня ослепило твой взгляд; Оглушен был ты бурей ночной; Уж три ночи, три дня, как поминки творят Чернецы за его упокой». Он идет в ворота, он уже на крыльце, Он взошел по крутым ступеням На площадку и видит: с печалью в лице, Одиноко-унылая, там Молодая жена — и тиха, и бледна, И в мечтании грустном глядит На поля, небеса, на Мертонски леса, На прозрачно бегущую Твид. «Я с тобою опять, молодая жена». — «В добрый час, благородный барон. Что расскажешь ты мне? Решена ли война? Поразил ли Боклю иль сражен?» «Англичанин разбит; англичанин бежит С Анкрамморских кровавых полей; И Боклю наблюдать мне маяк мой велит И беречься недобрых гостей». При ответе таком изменилась лицом И ни слова… ни слова и он; И пошла в свой покой с наклоненной главой, И за нею суровый барон. Ночь покойна была, но заснуть не дала. Он вздыхал, он с собой говорил: «Не пробудится он; не подымется он; Мертвецы не встают из могил». Уж заря занялась; был таинственный час Меж рассветом и утренней тьмой; И глубоким он сном пред Ивановым днем Вдруг заснул близ жены молодой. Не спалося лишь ей, не смыкала очей… И бродящим, открытым очам, При лампадном огне, в шишаке и броне Вдруг явился Ричард Кольдингам. «Воротись, удалися», — она говорит. «Я к свиданью тобой приглашен; Мне известно, кто здесь, неожиданный, спит, Не страшись, не услышит нас он. Я во мраке ночном потаенным врагом На дороге изменой убит; Уж три ночи, три дня, как монахи меня Поминают —

и труп мой зарыт. Он с тобой, он с тобой, сей убийца ночной! И ужасный теперь ему сон! И надолго во мгле на пустынной скале, Где маяк, я бродить осужден; Где видалися мы под защитою тьмы, Там скитаюсь теперь мертвецом; И сюда с высоты не сошел бы… но ты Заклинала Ивановым днем». Содрогнулась она и, смятенья полна, Вопросила: «Но что же с тобой? Дай один мне ответ — ты спасен ли иль нет?..» Он печально потряс головой. «Выкупается кровью пролитая кровь, — То убийце скажи моему. Беззаконную небо карает любовь, — Ты сама будь свидетель тому». Он тяжелою шуйцей коснулся стола; Ей десницею руку пожал — И десница как острое пламя была, И по членам огонь пробежал. И печать роковая в столе вожжена: Отразилися пальцы на нем; На руке ж — но таинственно руку она Закрывала с тех пор полотном. Есть монахиня в древних Драйбургских стенах: И грустна и на свет не глядит; Есть в Мельрозской обители мрачный монах: И дичится людей и молчит. Сей монах молчаливый и мрачный — кто он? Та монахиня — кто же она? То убийца, суровый Смальгольмский барон; То его молодая жена.

87

Замок Смальгольм, или Иванов вечер. — Впервые опубликовано в третьей части сборника «Песни шотландской границы» (1803).

88

Боклю— шотландский род, члены которого много раз принимали участие в пограничных битвах.

89

Анкрамморския битвы барон не видал… — Битва при Анкрам-Муре произошла в 1545 г.; английские войска возглавлял лорд Эверс, шотландские — Баклю и Дуглас.

1799

Серый Монах

Перевод В. Топорова

[90]

В день святого Петра собирались с утра Богомольцы бессчетно во храм. Папа римский, в чьей власти наше вечное счастье, О заблудших воззвал к небесам. Папа римский, в чьей власти наше вечное счастье, Начал мессу — и в благоговенье, От восторга слепа, опустилась толпа, Как один человек, на колени. И внимавшие рьяно грозным звукам органа Онемели, уже предвкушая Милосердие божье и с великою дрожью Прах священный лобзая. Замер каждый вокруг, кто свой грех иль недуг В Рим влачил — и смятенье, и страх; Но запнулся Отец, чашу выронил вдруг, И румянец взыграл на щеках. «Паства! мессу не смею продолжить мою! Есть во храме преступник такой, Что злодея и тут небеса проклянут, Не сужден ему вечный покой. Я не знаю, кто он, что за грех совершен, И зачем он явился сюда, Но, в толпе вашей скрыт, на коленях стоит Тот, кого не простят никогда! Прочь, убийца! Прочь, изверг!.. Несчастный, уйди! Не тебе уготована наша Всепрощенья святого и крови Христовой Не скудеюще полная чаша!» И в толпе перед ним побледнел пилигрим, Взыскан взорами тысячеоко, Лишь сегодня добредший в сиятельный Рим Из страны, бесконечно далекой. В грубый плат облачась, в путь-дорогу пустясь, Сорок дней и ночей он постился И, преследуем роком, шел в молчанье глубоком — Но напрасно он в путь свой пустился. Когда в День Покаянья раздалися рыданья, Он со всеми мечтал о спасенье, Но проклятье упало, и оно означало, Что грехам его — нет отпущенья. Грешник встал в тот же миг, безутешен и дик, Храм покинул, не молвив ни слова, И пустился назад, в край утесистых гряд, В край озер, — под шотландские кровы. Был в лице его мрак, тяжек был его шаг, Когда брел он понуро домой — В край, который сверкал меж утесов и скал Ослепительной голубизной. Но пришел пилигрим — и склонился пред ним, В плат одетым, народ гордецов. Таны вышли к нему, кланы вышли к нему, Лишь вернулся на землю отцов. Властью был наделен, был отважен, силен; Победителем в жарком бою Он не раз выходил — но теперь он уныл И стыдится за доблесть свою. Ото всех он ушел, неприкаян и зол, Он ушел и растаял вдали — На шотландских просторах, где в бездонных озерах Красота повторилась земли. О шотландские земли! Ветру вешнему внемля, Вас шотландский поэт воспоет! То лесистые тропы, то доверчивый ропот Ручейка, что сквозь рощу течет. Где в долинах нездешних краше сыщешь орешник, Где хрустальней в горах родники, Где поет пересмешник чище в чащах кромешных, Где вполстолько дубы высоки? Где бродить — наслажденье, где слова утешенья Шепчут воздух, вода и листва? Где закаты багряней, мох пышней на поляне, Где дыханье во всем волшебства? Но, отчаянью предан, там оставил свой след он, Мрачный путник, лишь там он ступал, Где любой ужаснется и, крестясь, отвернется, — Там, где страшный пожар отпылал. Это место — лихое; в замке Барндэйла, воя, Только вьюга порою гостит, Крыша вся сожжена, покосилась стена, И другая — лишь чудом стоит. Этот дом ясным днем вспыхнул жарким огнем, Подожженный злодейской рукой, И весь вечер пылал, и всю ночь, — а потом Пламя смыло небесной водой. Но никто не избег, ни один человек, Смерти огненной в этом дому Без торжеств похоронных… И отчаянный стон их Пилигриму звучит потому. Не с шотландских ли гор грянул горестный хор Иль донесся с небес? Все равно: На пожарище гонит злодея позор — И другого пути не дано. О содеянном мысли над убийцей нависли, Память злобно послала туда, Где пустынные стены вырастают из тлена, Где на всем опочила Беда. Вечным ужасом мучим и раскаяньем жгучим, Глаз, несчастный, поднять он не смел На руины… А глянул — и в смятенье отпрянул: Там монах в серой рясе сидел. «Здравствуй, брат! — Ибо так молвил Серый Монах. — Здравствуй, милый мой брат во Христе!» Но лорд Альберт в ответ слабо вскрикнул: «О нет! Ты слова избираешь не те!» «Но, помилуй Господь, ты казнишь свою плоть И, видать, не с вчерашнего дня! Разве ты не из Рима? Не из Ерусалима? Почему ты стыдишься меня?» «О, нет сил отвечать! Плоть казню я давно. Я и вправду из Рима иду… Но проклятье одно мне произнесено В светлом Риме и в черном аду!» «Не тужи, о паломник, и грехов своих темных Не таи, но поведай их мне! Опустись на колена и скажи откровенно О своей сокровенной вине!» «Темен грех мой и тяжек!.. Ты бессилен, монашек, Мне помочь. Ведь меня, ты слыхал, Папа римский, в чьей власти наше вечное счастье, Проклиная, из храма изгнал!» «Милый брат, не печалуй; сам я властью немалой За великую скорбь наделен. Ты гоним отовсюду, ты не веруешь в Чудо, Но покайся — и будешь прощен!» И паломник несчастный, начиная ужасный Свой рассказ, зарыдал тяжело, И Монаха рука, холодна и легка, Опустилась ему на чело.

90

Серый монах. — Баллада не была окончена Скоттом, но тем не менее опубликована — в упомянутом выше сборнике.

1801

Умирающий бард

Перевод Ю. Петрова

[91]

Дайнс Эмлин, плачь, стенай, ведь близок этот час, Когда умрет в лесах рождавший эхо глас — Над Тэйви не бродить Кэдволлэну и впредь, Бушуя, в лад с волной неистовой не петь. Никто не воспоет цветы в лесной тени, Без славы расцветут и отцветут они, Ведь должен онеметь восторженный язык Того, кто видеть их и воспевать привык. Дайнс Эмлин, Сакс падет — его твои сыны Прогонят с берегов родимой стороны; Но где же арфа та, что обессмертит их? Где бард, чей храбрецов прославит звонкий стих? И дочери твои, чья грудь — как вешний сад, Чьи волосы блестят, как темный водопад, — Как будут знать о них, о прелести земной, Когда о чарах песнь умрет, умрет со мной? Прощай, о Тэйви! Я в те ухожу края, Где ждет меня певцов печальная семья: Там Льюарк, и Мерлин, и Мейлор [92] собрались, Чтоб арфой оглашать заоблачную высь. Дайнс Эмлин мой, прощай! Прощай, зеленый рай. Край доблестных бойцов, дев несравненных край, И ты, чей стон гласит о пройденном пути, Ты, Арфа, жизнь моя, любовь моя, — прости!

91

Умирающий бард. — Дата первой публикации не установлена с достаточной точностью.

92

Льюарк, Мерлин, Мейлор— имена бардов и кудесников, упоминаемые в древнекельтских легендах.

Охотничья песнь

Перевод А. Сендыка

[93]

Лорды, леди! Вскачь пора! Стала розовой гора. Ждут добычи, ждут погони Люди, соколы и кони. Морды гончих в снежной пене, И рогов призывно пенье, — Весела пойдет игра… Лорды, леди! Вскачь пора! Лорды, леди! Вскачь пора! Был туман из серебра, Но росой он пал, и разом Заблестеть пришлось алмазам. Чтобы след найти охоте, Егеря давно в работе, Нам вступить пришла пора… Лорды, леди! Вскачь пора! Лорды, леди! Вскачь пора! Хорошо в лесу с утра. Мы покажем лог укромный, Где залег олень огромный. Славно взять его с наскока, — Поглядите, как высоко След рогов хранит кора… Лорды, леди! Вскачь пора! С нами в лад гудят ветра: Лорды, леди! Вскачь пора! Дерзость, юность и веселье На коней сегодня сели, Поднимайтесь же, дерзая Стать как сокол, как борзая. Кто отстал — не жди добра… Лорды, леди! Вскачь пора!

93

Охотничья песнь. — Опубликована в 1808 году.