Поэзия английского романтизма XIX века

Скотт Вальтер

21

Так, значит, все, что мы любили в нем, То, что любых сокровищ драгоценней, Похищено одним жестоким днем, Который смертен сам на этой сцене? А кто же мы? В кровопролитной смене Актеры или зрители? В долгу У смерти жизнь: чем зеленей, тем тленней. Всех встречных губит время на бегу, Подобно самому свирепому врагу.

22

Нет, никогда ему не пробудиться! «Откликнись, мать бездетная! Рыдай! — Взывает скорбь. — Какая боль гнездится В груди твоей! Слезам пролиться дай! — Его страдание перестрадай!» «Воспрянь!» — донесся хор немых отзвучий С мольбой мечтаний в безутешный рай, И,

памятью терзаемая жгучей, Она воспрянула в своей тоске могучей.

23

Воспрянула, как на востоке ночь, Которая землею завладела, Когда, гонимый, улетает прочь Осенний день, как дух, покинув тело, И, словно труп, земля похолодела. Так скорбный страх Уранию настиг, И мгла распространилась без предела, И путь угрюмый безнадежно дик Туда, где в темноте сияет мертвый лик.

24

Покинула Эдем свой потаенный И, в мире не найдя другой тропы, Вступила в этот город непреклонный, Где сталь, где камень, где сердца толпы Ей ранили незримые стопы; За нежность языки и мысли мстили, Исподтишка язвили, как шипы, И капли крови, сёстры красных лилий, Цветами вечными бесплодный путь мостили.

25

Как будто в склепе строгий судия, При ней, всевластной, смерть сама смутилась И покраснела до небытия; И, кажется, дыханье возвратилось К нему на губы, так что засветилась Жизнь бледная… «Побудь! Повремени, Чтобы во тьме звезда не закатилась!» — Урания вскричала, — и они Со смертью ласковой одни в ее тени.

26

«Ответь! Заговори со мною снова! Хоть поцелуем только мне ответь! Пусть будет поцелуй короче слова, В пустой груди твоя частица впредь — Для памяти достаточная снедь, Мой Адонаис, если в этом склепе С тобою не дано мне умереть, Хотя не жаль мне всех великолепий И время для меня подобно вечной цепи.

27

Зачем же ты покинул торный путь, Мой нежный сын, в своей мятежной вере Осмелившись до срока посягнуть На змея ненасытного в пещере? Возрос бы ты, как месяц в горней сфере, Копье-насмешку и зеркальный щит, Щит мудрости обрел бы, так что звери Бежали бы, как в ужасе бежит Олень от них самих, чудовищных на вид.

28

Голодный волк, отважный лишь в погоне, Крикливый вран, который трупам рад, Гриф, зоркий страж бесчисленных агоний, Жестоких победителей собрат, Который на крылах разносит смрад, Спешили скрыться, стоило герою Лук натянуть, смеясь, и супостат, Напуганный недетскою игрою, В смятении пяту лизал ему порою.

29

С восходом солнце ясное царит, И в ласковых лучах плодятся гады. Закат — кончина всех эфемерид, И пламенеют в небе мириады Бессмертных звезд, и люди свету рады, Когда восходит гений ради них, В пути своем не ведая преграды; Поник — и больше нет роев земных; Лишь родичи его среди пространств ночных».

30

Шли пастухи с гирляндами сухими, Волшебные одежды разорвав; Паломник Вечности пришел с другими, Столь рано в жизни восторжествовав; В своем небесном нимбе величав, Облек он песню сумрачным покровом, Как молнию среди глухих дубрав; В Ирландии рожден, в краю суровом, Нежнейший лирик шел с певучим скорбным зовом.

31

Как призрак бледный в сборище людском, Как туча в миг прощанья с небосклоном, Когда последний отдаленный гром Тревожит землю похоронным звоном, Был

тот, кто зваться мог бы Актеоном, Увидев обнаженные красы Самой природы вопреки законам; С тех пор несутся годы, как часы, И мысли гонятся за ним, как злые псы.

32

Как барс в роскошном царственном движенье, Дух некий дивный, словно красоту Любовь снедает; мощь в изнеможенье, И этот миг ему невмоготу; Так меркнет свет, впадая в темноту; Надломлена волна; и на востоке Смеется солнце, жизнь губя в цвету; Дождь высох в небесах, скудеют соки, И тлеет в сердце смерть, но пламенеют щеки.

33

Увенчанный фиалками пришел, Хотя венок его поблек в тумане. Тирс, весь в плюще росистом, не тяжел, Но трепетал он в этой слабой длани, Как сердце вопреки смертельной ране. Не глядя на попутчиков иных, Пришел последний в этом скорбном клане; Так, раненный, на пастбищах лесных Олень сторонится оленей остальных.

34

Не требуя других примет и знаков, Услышав этот неумолчный стон, Все поняли: над мертвецом заплакав, Свою судьбу оплакивает он. Мучительный, непостижимый тон! «Кто ты?» — вздохнула мать. В ответ ни слова, И только лоб высокий обнажен, Откуда вновь закапать кровь готова, Как с Каинова лба и как со лба Христова.

35

Чей нежный вздох над мертвым приглушен? Чей лоб замаскирован черной тканью? Как будто самый грустный приглашен, Чтоб монумент подвергся нареканью. И если места больше нет стенанью В груди Того, чья мудрая мечта Учила кротко жертвенному знанью, Да будут сомкнуты мои уста: Он сердцем жертвовал, и жертва принята.

36

Дерзнувший опоить отраду нашу, Убийца, разве только был он глух, Когда подлил отравы в эту чашу, Свой собственный обкрадывая слух, Червь безымянный, ибо певчий дух Заранее смиряет злобу мира, И тех Заворожив, кто сердцем сух; И сдавлен вой в груди пустой и сирой, Когда безвременно осиротела лира.

37

Ославленный в бесславии своем! Живи, не бойся! Не раздавят гада. Позором упивайся день за днем. Страшнее казни для тебя пощада, Когда самим собой остаться надо, Разбрызгав ядовитую слюну, И ты стыдишься собственного смрада, Запятнанный, пятнаешь всю страну И, как побитый пес, влачишь свою вину.

38

Нет, мы не будем плакать! Наш любимый От коршунов прожорливых вдали. Спит или бодрствует неистребимый, Недосягаем дух для здешней тли. Тебе не оторваться от земли; Он, чистый, взмыл в свой пламень первородный, Откуда светочи произошли; Он там сияет, вечный и свободный, Твой чадный стыд покрыт золой твоей холодной.

39

Не умер он; он только превозмог Сон жизни, сон, в котором истязаем Мы все самих себя среди тревог; Сражаться с привиденьями дерзаем, Ничтонеуязвимое пронзаем Ножом духовным; это мы гнием Здесь, в нашем затхлом склепе; исчезаем, Терзаемые страхом день за днем. Надежды-черви нас готовы съесть живьем.

40

Он воспарил над нашим наважденьем, В котором оставаться мы должны, Горячку называя наслажденьем В ночи, где ложь и злоба так сильны, И жизнью безнадежно мы больны; Он воспарил над миром, исцеленный, И не узнает ранней седины; Вовеки не узнает, окрыленный, Как цепенеет прах, забвеньем оскорбленный.