Поэзия английского романтизма XIX века

Скотт Вальтер

Вино фей

Перевод А. Ибрагимова

[410]

Опился я влаги медвяно-хмельной Роз, распустившихся под луной. С чашами, полными дивным нектаром, Феи летают над замком старым. В глубоких щелях, в бойницах, под крышей Прячутся сони, летучие мыши, Кроты затаились в своем подземелье. Едва над землей расплеснется вино, — Их смутные сны наполняет веселье. Феи так редко нисходят. Давно Сердце томилось по ним не одно.

410

Вино фей. — Отрывок опубликован Мэри Шелли в 1839 году.

1819

Росток Мимозы

Перевод В. Рогова

[411]

Часть первая

Росток Мимозы в саду возрастал, Ветер юный росою его питал, Листьев раскидистых веера Он складывал ночью, раскрыв их с утра. И в сад прекрасный пришла Весна, Как дух Любви, что всем дана, И, с темного лона земного встав, Сны зимы забыл рой цветов и трав. Но никто от блаженства не млел сильней В чаще, в саду, в просторе полей, Оленем, что в жажде любви изнемог, Как одинокий Мимозы Росток. Подснежник сначала, фиалка потом С земли поднялись под теплым дождем, С их дыханьем слился запах земной, Как голоса звук со звонкой струной; Возносился тюльпан, пестрел анемон, Рос нарцисс, красотою своей опьянен: Собой он любуется в зеркале вод, Пока, истомленный вконец, не умрет; Цвел там ландыш, подобный наяде лесной, — Страсть его одарила такой белизной, Что сиянье его серебристой главы Проникало сквозь нежную зелень листвы; Гиацинты, лиловы, лазурны, белы, Что взошли средь зеленой густой полумглы, Издавали чуть слышный сладостный звон — Как неясный намек, ощущался он; Роза тайну, сокрытую в лоне своем, Открывала, как нимфа, глядясь в водоем, Воздух, нежен и тих, вкруг нее изнывал И ее красоту и любовь узнавал; И лилия там, стройна и бела, Как менада, лунный фиал вознесла, И ока ее огневая звезда Сквозь росу в небеса взирала, горда; И хрупкий жасмин там застенчиво рос, И тончайший парил аромат — тубероз… Цветы со всех концов земли В том саду роскошно

цвели. Резво струился журчащий ручей, Лоно зыбкое скрыв меж цветущих ветвей, — Слит с мерцаньем зеленым был свет золотой, И смыкались они в пестрый свод сплошной; Трепетала, из влаги прозрачной восстав, Белизна лилей, желтизна купав, И струи вкруг них заводили пляс, Переливно плеща, переливно искрясь. Аллеи, обсажены дерном и мхом, Вились повсюду в саду густом, Лучам и ветрам открыты одни, Другие же крылись в древесной сени, И везде расстилался цветочный ковер, Как в Элизии, ярок его узор, И любой из росших в саду цветов — Поникал на закате, вплетаясь в покров, Что от рос ночных спасал светлячков. Улыбались цветы в том безгрешном раю (Так дитя, просыпаясь, улыбку свою Шлет в ответ на песню, которою мать Баюкать способна и пробуждать), И, словно алмаз, в подземной сени Рудокопом открытый, сверкали они, Небеса восхваляя, сияли ясней, Восторгались потоком небесных лучей; И каждый из них овеян был Ароматом, что брат его рядом струил, — Так влюбленные в пору своей весны Дыханьем друг друга упоены. Но любовь, что ведал Мимозы Росток, Лишь в ничтожной мере он выразить мог: Копил он любовь, богатство свое, Но не был способен излить ее. Ибо скромен Мимозы Росток: не душист, Не красив его цвет, не свеж его лист, Но жажда того, чего нет у него — Прекрасного, — полнит его существо! Ветерок, что с легкими взмахами крыл Переливчатой музыкой землю кропил, Лучи, что цветка любая звезда Посылает, свой цвет им даря всегда, Насекомые, что пролетают, вольны, Как на солнечном море златые челны, И сеют ликующий отблеск живой Над волнистой, полной сиянья травой, Как огонь потаенный, в ночные часы Лепестками сокрытые тучи росы, Что под солнцем, как духи, в небо летят, И дурманит их собственный аромат, Марево полдня, чей трепетный дым Над землей расстилался разливом морским, Каждый луч, каждый блик, каждый запах, сквозь тишь Проходивший, дрожа, как на влаге камыш, — Словно ангел-хранитель, из них любой Ростку Мимозы был дан судьбой, Когда часы замедляла лень, Как легкие тучки в безветренный день. А когда опускался вечер немой И любовью был воздух, земля — тишиной, И восторг не ярче, но глубже пленял, И мир лишался дневных покрывал, Заливало зверей, насекомых и птиц Море тихое сна — без брегов, без границ; Бесплотна волна его, хоть глубоки Следы, что метят сознанья пески; (Только пел соловей нежней и нежней С угасаньем поспешным дневных огней; Были райские песни его вплетены В виденья Ростка, в его сладкие сны.) И первым в саду Мимозы Росток На лоне покоя забыться мог — Младенец, сморен восторгом немым, Слабейший, но более всех любим, Надежно укрыт объятьем ночным.

411

Росток Мимозы. — Стихотворение написано в Пизе (в рукописи датировано мартом 1820 года), впервые опубликовано тогда же, вместе с «Освобожденным Прометеем».

Часть вторая

А в этом Эдеме Ева жила, Некая Сила, властна и мила, — Цветам ее облик чудесный был, Что бог для семейства небесных светил, — Дева, всем девам иным не чета; Постепенно души ее красота Нежный облик ее создавала и стать — Так в море кораллу дано вырастать, От утренней до вечерней зари Сад она берегла; как в ночи фонари, Улыбались цветы, метеоры земли, Куда бы Деву шаги ни вели. Из смертных никто не сопутствовал ей, Но ее дыханье и взор очей Рекли, чуть светлел небосвода край, Что грезы ее — не дрема, но Рай. Казалось, некий сияющий Дух К ней спустился, пока свет звезд не потух, И плавно ее овевал, храня, Хоть был сокрыт покрывалом дня. Было жаль ей, бродя, и травинку пригнуть; По тому, как вздымалась прекрасная грудь, Было ясно: дыханье для лучшей из дев Несло отраду, страсти презрев. И там, где стопы ее легкие шли, Кудри ее, опустясь до земли, Следы заметали — так ветер благой Тучи уносит над бездной морской. Конечно, для всех садовых цветов Отраден был шелест ее шагов, Конечно, перстов ее тонких тепло Каждый листок насквозь прошло. Давал ей прозрачную влагу ручей Для цветов, утомленных от знойных лучей, Чаши тех, что клонились долу главой, Избавляла она от воды дождевой, Цветок, что под собственной тяжестью сник, Укрепить умела в единый миг — Заботой она окружала их, Как нежная мать — детей родных. Злых насекомых и жадных червей, Пагубных для стеблей и ветвей, В корзину индийскую клала она, Даже к ним состраданья полна, И в корзине, полной цветов и трав, Их несла на опушки дальних дубрав, К тем изгнанникам доброй она была, Что вред приносили в неведенье зла. Жребий лучше у пчел, у эфемерид, Мотыльков, чье лобзанье цветы не язвит: Как служители-ангелы, в летние дни Были приняты в свиту Девы они. И много предродовых могил, Где мотылек, жизнь предчувствуя, стыл, Она оставляла висеть до поры Меж трещин душистой кедровой коры. На сад были ласково устремлены Заботы прекрасной с начала весны, Она все лето его блюла И до первых желтых листов… умерла!

Часть третья

Три дня цветы были неги полны, Как звезды в час пробужденья луны Или волны Байи, когда средь вод Она сквозь Везувия дым плывет. На четвертый — Мимозы Росток, обомлев, Почуял глухой похоронный напев, И звуки шагов тех, кто гроб понес, И вопли скорбящих, полные слез, И унылый звук, и тяжелый вздох, И смерть, колыхавшую травы и мох, И запах, что, мерзок, знобящ, уныл, Доски гроба насквозь проходил. Сверкали в слезах цветы и трава От горя по той, что навек мертва, И ветер, горем их заражен, Отвечал им в соснах стоном на стон. Как труп, стал ужасен тот сад большой — Труп той, что саду была душой: Сначала мила, как будто спала, А после вздулась и прогнила, Так, что самых стойких в дрожь вогнала. Стать Осенью быстрое Лето спешит, И мороз в предутренней дымке сокрыт, Хоть в полдень сияют солнца лучи, Скрывая разор, что таится в ночи. Багровый буран всю землю занес — То лепестки опавшие роз, И лилии каждый цветок поник, Бел, как пред смертью страдальца лик. Цветы с Востока, чей запах и цвет Таков, что равных им в мире нет, День за днем и лист за листом Мешались с глиной, с грязью, с гнильем. Желтела, бурела, алела листва, Белела, седела, гнила и мертва, Гонимая ветром, как призраков рать, Свистела и птиц не могла не пугать. И ветер понес мириады семян Оттуда, где рос безобразный бурьян; Осели они на цветочных стеблях И гнули, тянули их в землю, в прах. А цветы водяных лилей и купав Ручей усыпали, в воду упав, И струи, вращаясь, их понесли, Как ветер — цветы, что на суше росли. Тут ливень хлынул и в землю аллей Ударами вбил обломки стеблей, И цветы с паразитами массой сплошной Смешались тогда и пошли в перегной. Меж порой ветров и порой снегов Начала подниматься орда сорняков; На их листьях шершавых — пятно на пятне, Как на брюхе змеином, на жабьей спине. Чертополох, белена, чистотел, Щавель, крапива с тысячью стрел Повсюду тянулись, их строй густел, И мертвый ветер мерзко смердел. И растенья, что гадко в стихах назвать, Поднимались густо опять и опять, Ноздреваты, колючи, все в язвах гнилых, И кропила роса ядовитая их. И гнилые грибы в изобилье взошли, Как туман, вставая с влажной земли, — Плоть их мясиста, бледна, тяжела, Как будто падаль вдруг ожила! Сорняки, что покрыли грязь и парша, Ручей заболотили, гнусно шурша, И его поток сплетенья корней Заградили, свиваясь клубками змей. А в часы безветренной, мертвой поры Ядовитые расстилались пары, Утром видны, в полдень душны, По ночам непрозрачны для звезд и луны. И ползла, все растенья сада скверня, Зараза, незрима средь бела дня, И каждый сучок, где ей сесть удалось, Был проеден отравленной язвой насквозь. Всеми покинут, Мимозы Росток Плакал, и слез его горький ток Лился, густея, все тяжелей И листья слеплял, как застывший клей. Листья опали, и ветра топор Стебли срубил, беспощаден и скор, И в корни стек, леденея, сок, Как в мертвое сердце — крови поток. Был путь Зиме биченосной отверст, Прижимавшей к губам заскорузлый перст, И каждый поток, что мороз оковал, Стан обвивал ей с лязгом кандал. А дыханье Зимы — беззвучная цепь, Для земли, для воды и для воздуха крепь; Как царица была в колеснице она Вихрем арктическим вознесена. И плевелы, образы смерти живой, Скрылись от заморозков под землей — Едва наступили холодные дни, Растаяли, как привиденья, они! У Мимозы под корнем, среди темноты, Отощав, умирали сурки и кроты: Птицы падали с неба, где холод злей, Застревая меж голых, промерзлых ветвей. Недолгую оттепель дождь принес, Но снова капли сковал мороз, И роса выпадала, знобя и дымясь, И крупными каплями разлилась. Как волк, что умершее чует дитя, Северный ветер зарыскал, свистя, Закоченелые ветви тряс, С треском ломал их по сотне враз. Когда ж возвратилась Весна в свой срок, Был сломан, безлиствен Мимозы Росток, А крапива, щавель, мухоморы, волчцы Поднялись, как из темных могил мертвецы.

Заключение

Вправду ль Росток Мимозы иль то, Что было в его существе разлито, Ощутили конец своего бытия, Поведать вам не в силах я. И вправду ль, только, не дыша, Простерлась Дева, то душа, Что всем любовь, как свет, лила, Вслед радостям печаль нашла, — Гадать не смею; но когда Кругом незнанье, мрак, вражда, Когда все суще лишь извне И мы — лишь тени в зыбком сне, Вот мысль моя; хотя скромна, По размышлении она Приятна будет для ума: Что кажимость — и смерть сама. И Дева, и цветущий сад С цветами, что его живят, Свои не завершили дни: Мы изменились, не они. Прекрасному не страшен тлен, Любовь не знает перемен, Но нам вовек незрим их свет: Ведь силы в ощущеньях нет.

Март 1820

Облако

Перевод В. Левика

[412]

Я влагой свежей морских прибрежий Кроплю цветы весной, Даю прохладу полям и стаду В полдневный зной. Крыла раскрою, прольюсь росою, И вот ростки взошли, Поникшие сонно на влажное лоно Кружащейся в пляске Земли. Я градом хлестну, как цепом по гумну, И лист побелеет и колос. Я теплым дождем рассыплюсь кругом, И смех мой — грома голос. Одену в снега на горах луга, Застонут кедры во мгле, И в объятьях метели, как на белой постели, Я сплю на дикой скале. А на башнях моих, на зубцах крепостных Мой кормчий, молния ждет. В подвале сыром воет скованный гром И

рвется в синий свод. Над сушей, над морем по звездам и зорям Мой кормчий правит наш бег, Внемля в высях бездонных зовам дивов влюбленных, Насельников моря и рек. Под водой, в небесах, на полях, в лесах Ночью звездной и солнечным днем, В недрах гор, в глуби вод, мой видя полет, Дух, любимый им, грезит о нем И следит, как бегу я, грозя и ликуя, Расточаясь шумным дождем. Из-за дальних гор, кинув огненный взор, В красных перьях кровавый восход Прыгнул, вытеснив тьму, на мою корму, Солнце поднял из дальних вод. Так могучий орел кинет хмурый дол И взлетит, золотясь, как в огне, На утес белоглавый, сотрясаемый лавой, Кипящей в земной глубине. Если ж воды спят, если тихий закат Льет на мир любовь и покой, Если, рдян и блестящ, алый вечера плащ Упал на берег морской, Я в воздушном гнезде дремлю в высоте, Как голубь, укрытый листвой. Дева с огненным ликом, в молчанье великом Надо мной восходит луна, Льет лучей волшебство на шелк моего Разметенного ветром руна. Пусть незрим ее шаг, синий гонит он мрак, Разрывает мой тонкий шатер, И тотчас же в разрыв звезды, дух затаив, Любопытный кидают взор. И гляжу я, смеясь, как теснятся, роясь, Миллионы огненных пчелок, Раздвигаю мой кров, что сплетен из паров, Мой ветрами развеянный полог, И тогда мне видна рек, озер глубина, Вся в звездах, как неба осколок. Лик луны я фатой обовью золотой, Алой ризой — солнечный трон. Звезды меркнут, отпрянув, гаснут жерла вулканов, Если бурей стяг мой взметен. Солнце скрою, над бездной морскою Перекину гигантский пролет И концами на горы, не ища в них опоры, Лягу, чудом воздвигнутый свод. Под сияюще-яркой триумфальною аркой Пролечу, словно шквал грозовой, Приковав неземные силы зыбкой стихии К колеснице своей боевой. Арка блещет, горит и трепещет, И ликует мир подо мной. Я вздымаюсь из пор океана и гор, Жизнь дают мне земля и вода. Постоянства не знаю, вечно облик меняю, Зато не умру никогда. Ибо в час после бури, если солнце — в лазури, Если чист ее синий простор, Если в небе согретом, создан ветром и светом, Возникает воздушный собор, Я смеюсь, уходя из царства дождя, Я, как тень из могилы, встаю, Как младенец из чрева, в мир являюсь без гнева И сметаю гробницу мою.

412

Облако. — Точная дата написания неизвестна, впервые опубликовано в 1820 году, вместе с «Освобожденным Прометеем». Стихотворение стало хрестоматийным и породило ряд подражаний в мировой литературе.

Жаворонок

Перевод В. Левика

[413]

Здравствуй, дух веселый! Взвившись в высоту, На поля, на долы, Где земля в цвету, Изливай бездумно сердца полноту! К солнцу с трелью звучной, Искрой огневой! С небом неразлучный, Пьяный синевой, С песней устремляйся и в полете пой! Золотятся нивы, В пламени восток. Ты взлетел, счастливый, От забот далек, Радости надмирной маленький пророк. Сквозь туман пурпурный К небесам родным! В вышине лазурной, Как звезда, незрим, Ты поешь, восторгом полный неземным. Ты не луч ли диска, Что для смертных глаз Ал, когда он низко, Бел в полдневный час, Еле видим в блеске и лишь греет нас. Звон твой полнит воздух, Высь и глубь до дна И в ночи при звездах, В час, когда, ясна, Мир потопом света залила луна. Кто ты? С кем в природе Родственен твой род? Дождь твоих мелодий Посрамил бы счет Струй дождя, бегущих с облачных высот. Ты как бард, который, Светом мысли скрыт, Гимны шлет в просторы, Будит тех, кто спит, Ждет ли их надежда, страх ли им грозит; Как в высокой башне Юная княжна, Что леса и чащи Видит из окна И поет, любовью и тоской полна; Как светляк зеленый, Вспыхнувший в тени Рощи полусонной, Там, где мох да пни, Разбросавший в травах бледные огни; Как цветы, в которых Любит ветр играть, — Роз охватит ворох, Станет обрывать, Пьяный их дурманом легкокрылый тать. Шорох трав и лепет Светлого ручья, Все, в чем свет и трепет, Радость бытия, Все вместить сумела песенка твоя. Дух ты или птица? Чей восторг людской Может так излиться, С нежностью такой Славить хмель иль гимны петь любви самой? Свадебное пенье Иль победный хор — Всё с тобой в сравненье Неумелый вздор… Твой соперник выйдет только на позор. В чем исток счастливый Песенки твоей? В том, что видишь нивы, Ширь долин, морей? Что без боли любишь, без людских страстей? Словно утро, ясный, Светлый, как рассвет, Скуке непричастный Радости поэт, Чуждый пресыщенья, чуждый бурь и бед, В вечной круговерти Даже в смертный час Думаешь о смерти Ты мудрее нас, Оттого так светел твой призывный глас. Будет или было — Ни о чем наш стон! Смех звучит уныло, Болью отягчен. Вестник мрачных мыслей наш сладчайший сон. Гордостью томимы, Смутным страхом гроз, Если рождены мы Не для войн и слез, Как познать нам радость, — ту, что ты принес? Больше книг, цветущих Мудростью сердец, Больше строф поющих Дар твой чтит певец, Ты, презревший землю, бардов образец. Дай мне эту радость Хоть на малый срок, Дай мне блеск и сладость Сумасшедших строк, Чтоб, как ты поэта, мир пленить я мог.

413

Жаворонок. — Стихотворение написано в Ливорно, опубликовано вместе с «Освобожденным Прометеем».

1820

Аретуза

Перевод В. Рогова

[414]

Аретуза, вольна, Восстала от сна Средь акрокеравнских круч [415] — От гор и снегов, Чей тяжек покров, Помчался искристый ключ. По скалам вниз Ее кудри вились Пестрой радугой в струях воды, Аретуза летела, И Земля зеленела, Где она оставляла следы. Молодая, живая, Текла, напевая Нежней, чем услышишь во сне, — Ее Небо любило, Земля хранила, И стремилась она к глубине. И Алфей лихой С высоты ледяной Трезубец в горы вонзил; Разверзся провал, Эвриманф [416] задрожал, Трепеща от избытка сил, И черный Нот [417] Замедлил ход, Где снегов саркофаги спят, И дрожала земля, И вода, бурля, Метнулась, не зная преград. Заспешил тогда Бог речной — борода Видна сквозь потока бег; Он за нимфой вослед, Где горит ее свет, На дорийский врывается брег. [418] «О, спаси! Уведи! Укрой на груди — Он за кудри меня ухватил!» Океан громогласный От погони опасной Тогда Аретузу укрыл, Чтобы ей, молодой, Скользнуть под водой, Словно ясный солнечный луч; Чисты, воды текли — С нежной дщерью Земли Не сливался дорийский ключ; Но снова за ней Спешил Алфей На сапфирной глади пятном —  Так, жаден и зол, За голубкой орел Несется, вихрем влеком. В сени зыбей, Где Морских Царей Жемчужные троны стоят, Коралловой чащей, Под волною кипящей, Над хаосом каменных гряд, Там, где света рука, Тускла, неярка, Разноцветную сеть сплела, Там, где волна, Как листва, зелена, Там, где нет пещерам числа, — Акул проворней, Где рифов корни Окутал покров водяной, В пенной сени Промчались они В дом дорийский родной. Поток их пенный, Уйдя от Энны [419] , В долине обрел водоем; Как друзья, что в разлуке Изведали муки, Теперь они вечно вдвоем. Пробудясь на рассвете, Как в зыбке дети, Под горою в пещерной тени, В полуденный зной — В прохладе лесной И в лугах асфоделей они. Ночью кончится бег: Ортигийский брег Им дремоту навеет вновь — У четы этой жребий, Как у духов на небе, Что вкушают не жизнь, а любовь.

414

Аретуза. — Стихотворение написано в Пизе, опубликовано посмертно, в 1824 году.

Аретуза— одна из нереид, нимфа одноименных источников в Элиде и Сицилии. По поздним греческим мифам, речной бог Алфейвлюбился в Аретузу и преследовал ее. Спасаясь, Аретуза превратилась в источник, но Алфей стал рекой, и его воды соединились с водами Аретузы. По другому варианту мифа, Аретуза, преследуемая речным богом Алфеем, перешла из Элиды по дну моря в Сицилию, и на острове Ортигии богиня Артемида обратила ее в источник.

415

Акрокеравнские кручи— горная цепь в Эпире.

416

Эвриманф— горный кряж на юге Греции.

417

Нот— бог южного ветра, приносившего грекам туманы и дожди.

418

На дорийский врывается брег… — Имеется в виду горная река в Италии — Дора Бальтеа, несущая свои воды к морю через многочисленные пороги.

419

Энна— горная цепь в Сицилии.

1820

Песнь Прозерпины

Перевод В. Микушевича

[420]

Ты, Земля, Богиня-мать, Ты, родящая во мраке, Чтоб могли существовать Боги, люди, звери, злаки, Сил целебных не жалей Ты для дочери своей! Ты, вскормившая росой Всех детей земного года, Чтобы вешнею красой Расцвела в цветах природа, Сил целебных не жалей Ты для дочери своей!

420

Песнь Прозерпины. — Написано в 1820 году, впервые опубликовано Мэри Шелли в 1839 году.

Прозерпина(Персефона) — дочь богини земного плодородия Деметры, владычица преисподней, богиня произрастания злаков. По послегомеровскому мифу, зимой Прозерпину похищает бог подземного царства Плутон, весной он разрешает ей вернуться на землю к матери, и тогда счастливая Церера обильно украшает землю пышной растительностью.

1820

Гимн Аполлона

Перевод В. Рогова

[421]

Пока я, звездным пологом сокрыт, Простерся спящий, сонм бессонных Ор За мною с неба лунного следит, Но ото сна освободит мой взор, Чуть повелит Заря, седая мать, Что время и Луне и снам бежать. Взбираюсь я на купол голубой; Я шествую по волнам и горам, Отбросив плащ на пенистый прибой; Я тучи зажигаю; даже там, Где тьма пещер, зрим свет моих лучей, И снова Гея [422] ласки ждет моей. Я стрелами-лучами поражу Обман, что, Ночь любя, страшится Дня; Я злым делам и помыслам грожу; В сиянье, исходящем от меня, Любовь и честь по-новому жива, Пока не вступит Ночь в свои права. Несу для туч, для радуг, для цветов Я краски нежные; мой ярый жар, Как ризой, мощью облачить готов И звезды чистые, и лунный шар; И все лампады Неба и Земли, Подвластны мне, огни свои зажгли. В полдневный час достигну я высот, И к горизонту нехотя сойду, И, покидая темный небосвод, Повергну в плач вечерних туч гряду — Но что со взором ласковым моим Сравнится, если улыбаюсь им? Я — Мирозданья око; им оно Узрит свою бессмертную красу; Искусство с жизнью мною рождено, Целенье и прозренье я несу; Вам песнь моя гармонию лила, За это ей — победа и хвала.

421

Гимн Аполлона. — Впервые опубликовано Мэри Шелли в 1839 году.

422

Гея— древнегреческое олицетворение земли.