Поэзия социалистических стран Европы

Коллектив авторов

МОЛЧАНИЕ

Дим. Светлину

С опустошенной головою молчал я годы напролет. Сегодня в бытие живое вхожу, стряхнув могильный гнет. Еще грозит в тупом усердье, витая над душой моей, неотличимое от смерти молчание ночей и дней. Оцепеневшая от страха - хоть вольная на этот раз - не может мысль моя, как птаха, из клетки вырваться тотчас. Мой стих, как после долгой хвори, идет-бредет едва-едва, но гнев бессильный, ярость горя вдохнули жизнь в мои слова. Пусть краток путь их вдохновенный,- огонь бесстрашья их согрел, как те, что на стене тюремной писал идущий на расстрел.

К РОДИНЕ

Я не избрал тебя, но в летний зной когда-то здесь родился на свет, увидел утро жизни, и ты мне дорога не тем, что ты богата, но тем, что на земле –

лишь ты моя отчизна. Я сын твой оттого ль, что впрямь подобны чуду и подвиги твои, и слава бранной силы? Нет, только оттого, что я не позабуду об ослепленных встарь солдатах Самуила. Пусть ищет кто другой путей к преуспеянью и к почестям идет дорогою любою,- меня всего сильней роднит с тобой страданье и то, что твой удел моею стал судьбою.

МЛАДЕН ИСАЕВ

БАЛЛАДА

На смертный рубеж, как велел им приказ, пришли они трое в полуночный час. Сумели бесшумно к врагу заглянуть, бесшумно в обратный отправились путь. Над Дравой большая мерцала звезда. Свинцово и тихо лежала вода. Их лодка по Драве во мраке несла - бесшумно взлетали два крепких весла. Но свистнула пуля, пронзившая мрак,- сразил одного притаившийся враг… Как долго их нет… Воротиться пора б… И двое идут с донесением в штаб… Над ширью венгерской свобода и мир. Там спит под холмом молодой командир.

ДОРОГИЕ ГОСТИ

Дай нам, солнце, сок небесный, Виноград взрастим чудесный, Да наполним чаши новым Молодым вином медовым, Да заздравным грянем тостом Мы от моря до Огосты! В эту осень на Балканах Встретим мы гостей желанных, Долгим маршем утомленных, Жарким солнцем опаленных. Дорогим гостям мы рады, Что идут от Сталинграда! Нам несут они свободу, В их сердцах – любовь к народу, А звезда с пятью лучами Ярко блещет над очами. Уж четвертый год герои Жизнь ведут от боя к бою. Не одним вином пьянящим - Напоим гостей мы счастьем! Честь и слава за победу Храбрым внукам храбрых дедов! Освежи их, вольный ветер, Расскажи, как мы их встретим! Дай нам, солнце, сок небесный, Виноград взрастим чудесный, Да наполним чаши новым Молодым вином медовым, Да заздравным грянем тостом Мы от моря до Огосты!

ГОРЕНИЕ

От ласки солнца и дыханья ветра земля вновь молода. Любой цветок в росистой чаше копит свой аромат, свой мед и сок. Прижмись лицом к земле, и ты оттуда услышишь пламя, запах теплоты. Животворящее большое чудо свершаешь, солнце, ты! Жизнь – это непрерывное горение, ему ни смерти, ни покоя нет. Прошла зима – опять цветение, и снова дышит молодостью ветвь. Земля! Когда в объятиях руками меня сожмешь и смолкнет все во мне, я все же буду жадными глотками пить воздух леса и в последнем сне. Мне чудится, что даже в том безмолвии твоей груди тепло услышу я, услышу твои реки переполненные, и смерть не будет смертью для меня!

БОГАТСТВО

Тот человек, что, персики сажая, их, как детей, шершавою ладонью поглаживает ласково при том; тот человек, который садит розы и, как детей, уснувших в колыбели, от стужи укрывает их потом; тот человек, что раннею весною самозабвенно делает скворечник, как будто для детей он строит дом,- он властен вьюгу взваливать на плечи, прозрачные отыскивать ключи, и леса понимать простые речи, и со звездой беседовать в ночи. Его богатства подлинно несметны, хотя порой скудна его еда. Они неисчислимы. И бессмертны. И цену не теряют никогда.

ЧЕЛОВЕК

Воет ветер протяжно и дико - пригибается долу трава. В тучах молния блещет, как пика. Ио идет человек против бури, не покрыта его голова. Где-то рядом, то справа, то слева, синей молнией подожжено, наземь падает старое древо, и горит еще долго оно. Словно гром этот в небе – от века и никак не устанет греметь… Но спокойно лицо человека, а в движеньях - тяжелая медь. Мне близка эта страсть к не покою - вот и мне не уйти от нее… О безумец, я каждой строкою прославляю безумство твое.

* * *

Люблю это небо, где синему цвету сиять над иными цветами дано, и землю мятежную, добрую эту, где спят мои предки давно. Люблю над лугами дыханье озона, и запахи вишен, дождя и смолы, и эти вершины, парящие сонно в тумане, как будто орлы. Мне дороги старые эти дороги, где медные гильзы ржавеют в пыли. Над ними деревья торжественно строги, и реки рокочут вдали… Земля моя, жизнь моя, первооснова всего, что еще мне достигнуть велишь. И матери голос мне слышится снова, когда ты со мной говоришь.

НИКОЛА ВАПЦАРОВ

ВЕРА

Вот

я живу - и тружусь, и дышу. Эти стихи (как умею) пишу. Жизни в глаза исподлобья гляжу я. Сколько есть сил, ей не уступлю я. Как бы со мною жизнь ни была зла, я не питаю нисколько к ней зла. Наоборот, наоборот! Жизнь, что нас в лапы грубо берет, как ни тяжка эта лапа стальная, и умирая, буду любить! Буду любить! Скажем, накинут мне петлю на шею, спросят: «Хочешь прожить хоть полдня?» Я заору: «Снимайте, злодеи, рвите скорее веревку с меня!» Все бы я сделал для Жизни – вот этой,- с опытной, пробной взлетел бы ракетой, сам бы в мотор обреченный полез - новые звезды искать меж небес. Было бы мне хорошо на душе - видел кругом бы небес синеву я. Было бы мне хорошо на душе, хоть от того, что покуда живу я и существую! Но отнимите зерно, не более, зерно пшеничное от моей веры! Я бы тогда заревел от боли, как в сердце раненная пантера. Если враги разлучат меня с нею, веру отнимут - прикончат меня. Можно сказать и прямее, яснее: мне без нее не прожить и полдня. Может, хотите сразить мою веру в счастье грядущее и мою веру в то, что завтра жизнь станет лучше, станет умнее? А как вы сразите ее, скажите? Пулями? Нет! Бесполезно! Осадой? Не выйдет! Вера в груди моей сталью покрыта, и для нее бронебойные средства еще не открыты! Еще не открыты!

ПИСЬМО

Ты помнишь ли то море, и машины, и трюмы, что наполнил липкий мрак? И дикую тоску по Филиппинам, по звездам, что горят над Фамагустой? Ты помнишь, был ли хоть один моряк, который бы не бросил взора туда, где в голубых просторах дыханье тропиков ты чувствовал? Ты помнишь ли, как нас мало-помалу обуревали смутные сомненья, как постепенно вера исчезала в добро, в людей, в романтику, в стремленья? Ты помнишь? Жизнь так быстро и так просто поймала нас… И, зубы сжав от боли, опомнились мы. Поздно! Мы связаны, и мы в неволе. Как у зверей, сидящих в тесной клетке, глаза блестели жадно, блестели, умоляя о пощаде. Как молоды, как молоды мы были! И после… после… зло и беспощадно в больное сердце ненависть впивалась; как черная гангрена, как проказа, она росла и душу растравляла. Та ненависть сетями оплела нас, сетями пустоты и мрака, она сжигала кровь и угрожала. Но было рано, было слишком рано… А там, высоко в небе, в час заката опять дрожали крылья белых чаек, и небо было светом вновь объято, и голубела даль морская… Опять на горизонте вечерами терялись паруса в белесом дыме, и мачты колыхались над волнами, ты помнишь ли? Но были мы слепыми! Все это позади. Но мы, как братья, с тобой тюфяк соломенный делили. И вот тебе хотел бы рассказать я, как верю я и как я полон силы! И это Новое теперь мне помогает покончить с тьмою прошлых заблуждений и злобу мне в груди переплавляет в священный гнев сегодняшних сражений. Оно вернет мечту о Филиппинах, и звезды, что горят над Фамагустой, и радость ту, что вытеснило горе, и нашу прежнюю любовь к машинам, и эту синюю безбрежность моря, где ветер тропиков лелеял наши чувства. Глухая ночь. Спокойно и ритмично стучит машина, пробуждая веру… О, если бы ты знал, как жизнь люблю я! Как ненавижу праздные химеры! И верю я: сквозь мрак и ночь пройдем мы, ломая льды могучими руками, и солнце вновь на горизонте темном заблещет животворными лучами. И пусть, как мотыльку, лучи, сияя, сожгут мне крылья. Их не прокляну я, не буду сетовать,- ведь я же знаю, что срок придет - и мертвый упаду я. Но умереть в тот час, когда смывает с себя земля столетний яд и плесень, когда мильоны к жизни воскресают, да, это будет лучшая из песен!