Поглощенное время
Шрифт:
– Гроб не нужен?
– Ага! Висельника-вора помиловали!
Шванк решил не говорить, где теперь тот вор и что ему угрожает.
– Ты что, его родственник?
– Нет. Я - подмастерье палача.
– Так чего радоваться? Вам же не заплатят.
– Понимаешь, я боюсь покойников.
– Ничего себе!
– Ну да. Снятся, проклятые, понимаешь?
– Жалко. А тебе обязательно быть палачом? Может, выкупишься?
Рыжий почесал поясницу и глубоко вздохнул:
– Нет, нельзя. Кто же будет иметь дело с бывшим палачом?
– Н-да...
– Не скажу, стыдно. Я ведь палач. Заметь, и тебя про имя не спрашиваю. А ты кто, жонглер?
– Откуда знаешь?
– Видел тебя когда-то, ты показывал историю про Красного Бастарда.
– Так это когда было-то?
– Грустный ты для жонглера. Хотел попросить тебя спеть, да уж не буду. Сиди себе так. Здорово все-таки, что никого вешать не надо!
– Да, здорово. А если ты с ума сойдешь от страха?
– Сам про это думаю. Может, мне отпроситься клейма ставить или пороть, как думаешь?
– Хорошо бы. От этого хоть не умирают...
– Не-ет. Пороть - это сложно, тут искусство надобно...
Так они и ехали в черной телеге, на бледных одрах, вели какой-то разговор, то ли пустой, то ли безумный. Давно удлинились тени, тянулись вдоль дороги яблоневые сады. Яблоки то зеленели, то розовели. Гебхардт Шванк высмотрел садик, где невысокие яблоньки показывали уже совсем спелые маленькие желтые яблочки, китайку; взглядом прилип к этим золотистым сладким огонькам и попросил ссадить его:
– Все. Я приехал. Спасибо, друг.
– Давай, счастливо, грустный жонглер. Да нам, смотри, не попадайся, ладно?
Шванк спрыгнул на ходу. Палач хлестнул лошадей и заржал сам, задрав лицо к небесам. Белые клячи унесли его, а шут свернул в сад.
***
Шванк сорвал один сладкий огонек и съел. Липкий сок был словно готовый сидр. Подбирая редкую падалицу, жонглер вошел в зеленый сумеречный сад. Там он постоял, выслушивая птиц - но они молчали. Поэтому он от нечего делать сгрыз еще несколько яблочек. Тогда знакомый голос позвал его:
– Э-эй! Э-эй!
Гебхардт Шванк обернулся и увидел, как тень мелькнула за зеленым кустом. Странная тень, словно бы вся в бликах. Он шагнул туда, но тень исчезла.
– Иди сюда.
Шванк подбежал к самой крупной из яблонь - с иными плодами, большими и светло-зелеными. Тогда из-за ее ствола выступил человек.
– Филипп! Ты что здесь делаешь?
Да, то же лицо - театральная маска: раскосые глаза, длинный нос, верхняя губа углом. Да вот только не было у Филиппа этих румяных уст, этих изумрудных очей, этих каштановых локонов. Шванк посмотрел еще - на встречном его же, шута, пестрая шерстяная шапочка с бубенцами; опустил глаза - вот он, его же жонглерский плащ в красно-зеленую косую клетку.
– Боже?.
– Ага, узнал! Идем же, покажу кое-что.
– Что ты делаешь со мною, боже?
– Ничего опасного.
– Ничего опасного?!
– разъярился Шванк, - Да я живу меж двух огней. Твой
– Так я этого и хочу!
– бог уже оправдывался, - Туда тебя и веду.
– Не пойду!
– затопал ногами Шванк, - И отдавай мою шапку!
– А плащ не хочешь?!
– поддразнил бог.
Гебхардт Шванк надулся и зашипел.
– Нет, плаща я тебе не отдам - ты же потерял мой, синий. Ты потерял и мое перо.
– Им все равно нельзя писать! А плащ был холодный!
– Ладно, ладно!
– и вязаная шапочка зазвенела у Шванка на макушке, - Ох, как же я не люблю пива!
– пробормотал бог.
Пока шла эта несмешная перепалка, бог все пощелкивал длинными пальцами. И теперь не было ни сада, ни огоньков-яблочек, да и снизу потянуло соленой сыростью. Шут огляделся: позади была белая глиняная мазанка, запертая почему-то на замок. Ее окружали очень высокие, толстые и прямые яблони с очень большими, розово-алыми плодами. Один плод сорвался, глухо стукнул в траве и покатился по склону. Склон был из камней дикого цемента, ступенями, и на каждой ступени кто-то разбил то карликовые грядочки, то клумбочки ярких незнакомых цветов. Яблоко отскочило от ступени и упало вниз, в море. И к морю по крутому склону вела лишь узенькая, скользкая от пыли тропа; путник, спускаясь или поднимаясь, мог хвататься за медные позеленевшие прутки, вбитые в скалу.
У Шванка закружилась голова. Он обернулся и увидел, что перед мазанкой есть большая легкая конура на сваях, выкрашенная синею краской. С яблони спрыгнула полосатая кошка, поджарая и длинноногая; из травы прокралась точно такая же, только черная и с мышью в зубах. Серая услышала писк из конуры и прыгнула внутрь; черная осталась доедать свою мышь.
Впервые в жизни Гебхардт Шванк не захотел уйти куда-то еще. Но мазанка была заперта.
– Так живут люди твоей веры на Побережье, - сказал бог, и его кудри тут же растрепало ветром.
– Мои предки выращивали розы, - почему-то обиделся жонглер.
– Так вот они!
– широко махнул рукою бог. И в самом деле, чуть в стороне от яблонь расцветала целая стана ароматных роз, красных, желтых и розовых.
– Пойдем.
Бог, прямо как лекарь Скопас, подхватил Шванка под локоток и увел под яблони. Там, меж двух каменных столбиков был натянут гамак из обрывка рыбацкой сети, и в траве валялся глиняный поплавок. Шванк сел, покачался, отталкиваясь пальцами ног, но бог не оставил его в покое и уселся рядом.
– Смотри, смотри, - приговаривал бог, и Шванк смотрел.
А потом закрыл глаза и попросил:
– Боже, уйди! Тебе плевать, что я видеть тебя не хочу?
– Совершенно верно!
– рассмеялся бог, - Мне на это и правда наплевать!
– Ты хочешь украсть мой талант!
– Оставим это!
– грозно повелел бог, и Шванк был вынужден открыть глаза, - Это место - твое. Тут безопасно. Можешь приходить сюда сам, когда захочешь. Приводить тех, кого захочешь, но они без тебя сюда не попадут. Здесь можно беседовать о чем угодно.