Поглощенное время
Шрифт:
– Даже о Пожирательнице?
– Да. Она не услышит. А я сейчас уйду. Спи, человечек, спи, спи...
Гусь взлетел. Шванк повалился в гамак и не смотрел на бога. Так он лежал и слушал стук падалицы, думал о том, что можно жить здесь всегда. Потом пришла пушистая белая кошка с зелеными глазами и замурлыкала у него на груди. Поднялась почти полная луна, и Гебхардт Шванк сладко заснул вместе с кошкою.
Утром он оказался в самом обыкновенном саду, под яблонею-китайкой. Но в пестрой шутовской шапочке и с белой кошачьей шерстью на носу. Он, неожиданно бодрый и свежий,
***
А вот дальнейшие события его странствий пришлось восстанавливать по памяти из отдельных фрагментов. Несколько дней спустя Гебхардт Шванк проснулся поздним утром в храмовой гостинице, в знакомой комнате. За время его отсутствия переменили салфетку на столе и вышитые занавески, а все остальное было по-прежнему. Его разбудил толстый и яркий солнечный луч - хотя еще накануне и раньше погода была какая-то серая, пасмурная и с мелкими дождичками.
Итак, он лежал в условно своей постели, в относительно чистой одежде. Он помнил, что накануне вечером смотрелся в зеркало черной бронзы у дверей преддверия и видел там большой фингал под глазом и кровоподтеки поменьше на скулах. Левый глаз и в самом деле открывался с трудом, а над правой бровью обнаружилась длинная ссадина. Шванк открыл глаза - их не резало. Помотал головой - она не болела. Да и тело было спокойным и радостным.
Он сел и осмотрел руки - кончики пальцев намозолены о струны, а костяшки пальцев немного сбиты. Нож все еще болтался на поясе, незаточенный и девственно чистый, даже покрытый пленкою масла от ржавчины. Значит, драка была не опасной - но где же она происходила?
Осмотревшись, он увидел две новые вещи - лютню и овчинную безрукавку на завязках. Кошель лежал под подушкою, и в нем оставалось еще достаточно, чтобы прожить безбедно этак полгода. А вот кошелек у пояса звенел несколько иначе. Он высыпал содержимое, и это оказалась в основном мелкая медь. Новые деревянные башмаки у порога совсем растрескались - значит, он пел и танцевал где-то на мостовых. Как он помнил, песен, танцев и мостовых было очень много, денежки он собирал в шапку с бубенчиками, и она теперь совсем перепачкалась. Чем все это кончилось - боги ведают. Но им это скучно.
Меховая безрукавка, да... После ночи в гамаке трезвый Шванк шел себе, шел и вышел в холмы, к овечьим пастухам. Они носили такие же безрукавки и куртки. Но свою Шванк не купил и не украл. Пастухи встретили его, с ходу обозвали валухом и позвали на "помочь" - строить очень большой крытый загон, чтобы следующей весною там смогли котиться овцематки. Сколько-то дней ушло на это строительство, а потом все пили брагу и сквашенное молоко. Наутро пастухи поехали в город продавать свои сыры и молочные напитки и взяли с собою Шванка. У рынка они душевно простились с ним, подарили маленькую головку сыра и безрукавку, просили приходить еще. Песни он им, как водится, пел - в основном, непристойные; им понравилось.
На базаре Шванк раздобыл хорошую лютню и почему-то отправился петь и танцевать, тогда и башмаки разбил. Площадей и мостовых было очень, очень много, денег и хмельного - тоже. То
Наутро он хотел для чего-то навестить Скопаса, но в лечебницу его, пьяного с вечера и кроткого, как агнец, не пропустили - вот откуда взялись следы пальцев на запястьях. Тогда он уселся возле солнечных часов и до вечера играл на лютне романсы для женских голосов. Пришел в себя совершенно и исполнил "Кошачий концерт", сочинение пациента, маэстро Пиктора. Тут к нему подошли сразу три незнакомых лекарских ученика в косынках, велели заткнуться и обозвали педерастом. Он же патетически принял их за хорошеньких девушек. Тогда ему ответили еще непристойнее, и у парней явно зачесались руки. Жонглер напыжился и серьезно объяснил: он не педераст, а очень редкий кастрированный певец; кроме того, ему покровительствуют неведомый бог, епископ Панкратий, а также сам лекарь Скопас. Имя Скопаса подействовало - мальчишки заявили, что тот как раз сейчас на операции и, ворча, удалились. Он запустил вслед головкою пастушьего сыра - а они не напали, подобрали ее и унесли.
Упоминание о трех девушках навело Шванка на кой-какие забавные мысли; после заката пошел дождь, и он отправился в купеческие бани. Там-то и началось самое интересное.
Милосердным (без похмелья) нынешним ясным утром Гебхардт Шванк вывернул наизнанку свой кошелек. Так, расписка - куплена пряжа и вязальные спицы, но где они? Из рукава выпала маленькая вязаная куколка - красный шут в рогатом колпачке. Где пряжа и спицы? Подарил банщице. Ага, а вот и счет - на горячую и холодную воду, щелок, масло, красную соль, травяные отвары, трех блудниц, четыре полотенца, большой кувшин красного вина, на четыре фляжки стоялого меду, рыбу и фрукты.
Купеческие бани - роскошное заведение. Вот пришел к ним мужик, похожий на поросенка - в шапке шута, потрескавшихся деревянных башмаках и в пастушьей безрукавке, а его принимают как ... кого? Не короля, не рыцаря - словом, так, будто у него с собою не пара-тройка золотых монет, а будто бы это он сам отлит из чистого золота, и притом без единой лакуны.
Помывочные отделения облицованы мрамором, а парные - душистым деревом. Крючки для одежды бронзовые, в виде змеиных головок; ванны, столы и креслица - на бронзовых совиных и львиных лапах. Прислуживают опрятные веселые ребята в белых полотенцах вокруг бедер.
Правда, тот, кто привел блудниц, выглядел очень страшно. Шванк специально позвал троих - совсем юную, зрелых лет и увядающую. Рыжую, брюнетку и блондинку разного телосложения. Пусть три женских возраста укладываются у блудниц в семь-десять лет, если повезет, но вели-то все трое себя одинаково, деликатно и весело.
Сопровождающий сумрачно поглядел и решил, что слабосильный клиент трех блудниц при всем желании обидеть не сумеет. А, задумай он что нехорошее, три молодых женщины сами смогут оборониться.