Погоня за судьбой
Шрифт:
— Согласен. Будет честным начать с момента, когда люди осознали, что живут на шаре. Так вот, шесть веков мы копошились на матушке-Земле, прежде чем выйти в открытый космос. А что потом?
— Что? — спросила я.
— Потом мы за какие-то четыре десятилетия вытоптали несколько планет! Кое-где нагадили, кое-что разбомбили… Миры, которые стали нам домом, но в которых мы не рождались! Даже я, сорокалетний мужик, не родился на Пиросе. Когда мне было три года, родители переехали сюда с Земли.
— Не говори за всех, друг. В отличие от тебя, некоторые уже успели родиться
— Ты всё прекрасно понимаешь, не нужно меня подлавливать. Я говорю вот о чём – мы едва вышли за пределы Солнечной системы, но нам уже мало. Мы только встали на ноги после Большой Войны, а люди в деловых костюмах уже взялись за старое. Они сидят за обеденным столом и стучат по дереву ложкой. — Рамон стукнул ладонью по алюминиевой столешнице. — Они требуют добавки!
— Нам, людям, всегда всего мало. Мы всегда хотим выйти за существующие пределы, — сказала я, неожиданно вспомнив профессора Агапова, искренне и беззаветно верующего в человечество. — Может, именно поэтому мы сумели выползти с крошечного шара за горизонт, во Вселенную?
— Мы – нахлебники. Мы сидим на всём готовеньком и сучим ножками – потому что нам мало. Нам дали Врата – немыслимую технологию! А мы вместо того, чтобы сделать жизнь каждого человека лучше, гребём под себя. Изо всех сил стараемся, у кого насколько хватает длины и цепкости рук.
— Рамон, откуда такой негатив? — спросила я.
Нахмурившись, он задумчиво разглядывал блистер.
— Не знаю, Лиза, не знаю. Но вот одно мне известно точно. — Он ухмыльнулся и посмотрел мне в глаза. — Ты всегда всё делаешь наоборот. Помню тебя ещё девчонкой – вечно хмурую и недовольную. Тебе слово скажи – сразу изойдёшь злобным сарказмом. А теперь, поди ж ты, рассказываешь мне о вере в человечество, о горизонтах каких-то… Это из вредности, да? Потому, что тебе просто не хочется со мной соглашаться?
— Не будь я собой, если соглашусь с твоим скепсисом, — усмехнулась я. — Даже если внутренне его разделяю.
— Знаешь, в чём главная ошибка людей? Те грабли, на которых они скачут не переставая.
— В чём?
— Не в том, что люди придумали себе бога. Это неплохо, а иногда даже хорошо. — Он прищурился и тихонько постучал блистером по столешнице. — Беда в том, что они возомнили себе, будто стоят у него на пороге. Что стоит только протянуть руку и постучать в дверь – как их тут же впустит всемогущий бог, признает равными и даст порулить Вселенной.
Я молчала, переваривая услышанное, а наставник продолжал.
— Именно поэтому мы, людишки, не ценим того, что у нас есть. Мы это всё считаем каким-то досадным мусором. В лучшем случае – расходным материалом, который поможет нам взломать жилище бога и с ногами взобраться на его трон. И окружающих нас людей мы считаем помехой, а то и врагами, потому что трон только один, и вдвоём на него не влезть, а желающих на нём посидеть легион.
Воцарилась тишина, нарушаемая какими-то отдалёнными звуками – постукиваниями, шорохом. Эмиль и Оливер вместе с Василием затерялись где-то в комплексе. Катрин Адлер после нашей первой встречи тоже не попадалась
Я вдруг подумала о Софи – как она там? Что сейчас чувствует? Что делает? В безопасности ли она? Я точно знала – она совсем не такой человек, о которых говорил Рамон Гальярдо. Ей, как, впрочем, и всем тем, кто меня сейчас окружал, совсем не чуждо сострадание, милосердие, доброта. Я не могла принять слова наставника – они казались мне плодом какого-то внутреннего, глубоко сокрытого отчаяния.
— Я не могу с тобой согласиться, — тихо сказала я. — Как минимум, все люди разные.
— Да, Лиза, разные, — кивнул он. — Но наверх, к рулевым механизмам человечества, всплывают именно такие. Самые цепкие, самые жадные и ушлые, готовые поедать себе подобных… Слушай, я пойду прилягу, что-то мне совсем нехорошо. А ты можешь побродить, здесь внутри безопасно. Только не открывай гермодвери.
— Хорошо, отдыхай, Рамон. Утром увидимся.
— Спокойной ночи.
Мой друг тяжело поднялся и ушёл, а я решила прогуляться по коридорам. Под самой крышей петляющего перехода темнели прямоугольники небольших смотровых окошек. Снаружи царила кромешная тьма – лишь по крыше стального туннеля иногда пробегал то ли ветерок, несущий ворохи песка, то ли чьи-то быстрые когтистые лапы…
Выбравшись из очередного коридора под свод гигантского купола, я встала, как вкопанная. Я не верила своим глазам, я стояла и тёрла их ладонями – передо мной развернулась огромная оранжерея, искрящаяся зеленью. Под самым сводом на многометровой высоте раскинулись верхушки высоких пальм; по сторонам от выложенной каменными плитами дорожки распушились диковинные бирюзовые кусты; густые пучки салатовой травы торчали из коричневой земли. Буйство красок даже сейчас, ночью, в тусклом свете галогенных ламп, ослепило меня после однотонных серо-чёрно-коричневых с вкраплениями красного пейзажей.
Стоя на каменной тропинке, извилисто уходящей куда-то в заросли, я разглядывала этот сад под зеркальным стеклом посреди безжизненных пустошей, а снаружи, по поверхности купола на фоне чёрного ночного неба ползали полдюжины гигантских силуэтов, постукивая по стеклу мощными шипастыми лапами. Крепкое многоногое тело добрых полутора метров в длину обрамляли четыре острых крыла, что придавало чёрным силуэтам сходство со стрекозами. Фасеточные глаза зловеще зыркали прямо на меня – словно они видели меня сквозь зеркальное стекло. Чудовища появлялись и исчезали, а на их место с едва различимым стрёкотом усаживались другие. Это была их земля, и они были здесь полноправными хозяевами…
Из глубины оранжереи навстречу мне вышел молодой мужчина азиатской наружности и улыбнулся. Он был совершенно бледен, чёрные аккуратные волосы с пробором были зачёсаны по сторонам.
— Эти существа не смогут сюда пробиться, — сказал он. — Стекло бронированное и многослойное.
Я в некотором оцепенении уставилась на его лицо – вместо одного глаза на нём чернел окуляр оптического визора.
— Как вам удалось вырастить такой чудесный сад в пустыне?! — спросила я, обводя помещение взглядом. — Ему же наверняка нужна уйма воды! Где вы её берёте?