Поле Куликово

Иванов Сергей Иванович

Тихо стало в думной. Шутка ли - пятьдесят тысяч воинов! Не городских и удельных "тысяч" во главе с тысяцкими воеводами, в которых редко бывает более трёх-четырёх сотен ратников, но пятьдесят тысяч вооружённых бойцов!

– Тверского полка ждать уж нечего, - сказал Бренок.
– Михаил ждал случая показать норов, вот и дождался.

Дмитрий глянул на Тупика и промолчал.

– Из Нижнего тоже полка не будет, - отозвался Боброк.
– Может, только какие охотники. Там, правда, и не с чего собирать большой полк после всех разоров. С Рязанью - тоже ясно.

– Новгородские бояре

молчат - вот што непонятно!
– возмутился один из окольничих.

– Непонятно?
– Дмитрий сверкнул глазами.
– Новгородские толстосумы на любой беде готовы наживаться. Чего им рисковать - Мамай-то Москве грозит, не им. Они и моего прадеда, Александра Невского, звали, когда уж немцы их городки и погосты жгли. Да и то ещё неизвестно, позвали бы, али нет, кабы городской люд не взял их на вече за горло. У нас родина - Русская земля, у них - тугая мошна. Для них Москва - только торговый соперник.

– Так, где же мы возьмём пятьдесят тысяч, государь? Кто даст нам такое войско?

– Народ! К нему ныне шлю гонцов.

– Смерды? Холопы?

– Холопу и смерду Родина - не меньше дорога. А то и дороже. Не в обиду тебе говорю, а в назидание.

– Я - и не в обиде, государь, да ты не понял меня. Дайте-ка смерду меч, а хотя бы вон Ваське Тупику - лапоть, да поставьте их друг против друга. Не думаю, штоб смерду меч здорово помог.

Тупик улыбнулся:

– Это, смотря, какой смерд. Я видел под Ордой одного чернобородого казака - он молотильным цепом так по татарской башке съездил, что она со шлемом в плечи ушла.

– Слышал?
– засмеялся Дмитрий.
– И вот что, бояре, запомните и другим передайте: коли кто из владетельных господ хотя бы последнего холопа не пустит в войско охотником - голову отрублю. Вот этой рукой!

И все поверили: отрубит. И, может, впервые русские бояре увидели в думной князя тень грозного русского царя. Не с того ли часа стали называть московских государей "грозными"? Вплоть до последнего потомка Дмитрия - Четвёртого Ивана?..

– Ты, Василий, три дня отдыхай да подбери себе десяток добрых кметов. Снова пошлю тебя под Орду. Не обессудь за труды, то не мне - Родине надобно.

– О том мечтаю, государь, и на сборы дня хватит.

Дмитрий проводил воина взглядом, посмотрел на бояр.

– С такими витязями да Мамайку не сломать?!

На крыльце терема князя Тупику встретился человек в дорожной одежде. Вроде обыкновенный человек, благообразный, седоватый, видом не богатырь, но Васька остановился и посмотрел ему вслед. Светлые, проникающие в душу глаза этого человека словно брали часть твоего существа и уносили. И смотрел он так, словно всё знал о тебе. Тупик будто встречал его где-то...

Постоял Васька, подумал. Его ждала в посаде двадцатидвухлетняя вдовушка Анюта, пышногрудая, белотелая, с вишнёвыми глазами певунья и хохотушка, недолго поплакавшая об утонувшем по пьяному делу муже, отдавшая сердце лихому десятскому князя. Можно бы сбегать на час-другой - она уже сведала о возвращении Васьки, передала через стражу: блины печёт, медок откупоривает, - но не тянуло Ваську нынче в посад, в тихий переулочек, к той не скрипучей калитке. "Сроку мало, - сказал он себе.
– Пойду подбирать дружину".

V

Вотчинное

село служилого московского боярина Ильи Пахомыча одним боком прижалось к лесу, с другой стороны отгородилось от мира озером с низкими берегами, где в тальниках не умолкают ключевые ручьи. За озером - поля. На одних рожь созрела, на других дозревает овёс, спеют ячмень и пшеница, третьи - под горохом, репой, подсолнечником и капустой, а есть поля незанятые, чёрные, в редкой поросли сорняков. Эти поля отдыхают. Ни к чему бросать кулиги, вырванные у лесов тяжёлым трудом и после того истощённые ежегодными посевами. Взял добрый хлеб с поля, так не спеши сеять рожь по ржи, овёс по овсу. После хлебов хорошо горох посеять или подсолнечник, на третий год дать земле отдохнуть под паром, воздухом надышаться, дождями напиться вдосталь - тогда она снова добрый хлеб родит. Трудно вводил этот порядок Илья Пахомыч, но едва мужики убедились, что боярин доброе дело затеял, горой за него встали. Боярин бывает в селе наездами - до Москвы-то не ближний свет, вёрст сорок, поэтому делами вершит боярский староста Фрол Пестун. Мужик он - серьёзный, своему господину - преданный, и боярин - спокоен при таком тиуне, справляет службу князю, не бегая лишний раз в вотчинные деревни.

Днём в селе - пусто, одни ребятишки шумят, да от кузни несётся звон молотков. Говорят, будто дед нынешнего кузнеца Гриди открыл это место, первым поставил горн на берегу озера, у скрещения просёлков - на равном удалении от четырёх деревушек, - чтобы никому не было обидно ездить лишние вёрсты к кузнецу за нуждой. От кузни, видно, и родилось название села - Звонцы.

Шло к полудню, когда с подворья неказистой избёнки выглянула бабка Барсучиха и позвала игравших ребятишек.

– Эй, хто там, Татьянка, што ль? Глянь, детка, глазками вострыми - што за топ конский? Сенька, поди, оглашенный носится?

Длиннокосая девчонка в пёстрой набойчатой рубашке до пят всмотрелась из-под ладошки в конец села.

– Ктой-то чужой, бабушка, кафтан зелёный на ём...

Народ в московских землях - непугливый, но тут ребятишки порхнули с дороги - конь под всадником шёл рысью, как не ходят кони крестьян. Над верховым покачивалась пика, на её конце трепетал огненный клочок. Рысак стал, бабка, разглядев красный лоскут, перекрестилась,

– Скажи, мать, где мне старосту найти?

– В поле, батюшка, все нонче в поле, - затараторила бабка, - и мужики, и бабы, и староста. Хлебушко уж доспел, а он, Фрол-то, на работы народ снаряжает.

Всадник спешился, прошёлся, разминая ноги.

– Ну-ка, мальцы, кто мужиков позовёт, тому пряник.

Ребятишки замялись. Дорога в поле шла урманом, мимо озера, где минувшим летом утоп пастух - водяной его подманил и утащил в воду. По ночам деревня слышит голос водяного, похожий на бычий, но озёрный хозяин может его менять. Утопленника тоже видели в урмане - что-то ищет в коряжнике, а то сядет на берегу да играет на свирели, детей подманивает.

– Война, што ль, батюшка?

– Она, проклятая.