Поле Куликово
Шрифт:
– Каменнай ты, што ль?
– прохрипел кузнец.
– Я ить... раздавлю, коль што...
– Раздави, - в голосе деда прозвучал смешок.
Из-под ногтей кузнеца показалась сукровица, пальцы Таршилы были белыми, казалось, кровь в них высохла.
– Будя!
– крикнул Колесо.
– Нет победителя.
Кузнец дул на пальцы.
– Ить надоть, а? Чистый мерин... Копыто - не десна.
– Спытал?
– ухмылялся дед.
– Теперича я метну в энтого "басурмана". Сеньша, подай-ка сулицу.
Отойдя шагов на полсотни, Таршила сделал пробежку, копьё свистнуло, куль качнулся и устоял - сулица вошла в него по древко. Мужики, галдя, бросились вытаскивать.
– Слышь-ка, - кузнец тронул старика за локоть.
– Ты того, не держи на сердце. Скую ишшо, как ту, вот те крест.
– Благодарствую, Гридя. Главное, штоб она по
...Скоро в кузне снова заговорили молотки, а на Гридином подворье Таршила учил ратному искусству молодых мужиков. Не первый раз он это делал, но сегодня таким зычным голосом наставлял "детушек ратных", что проходящие мимо бабы разносили слух, будто приехал от боярина десятский начальник учить мужиков биться с татарами.
Через три дня, на утренней заре, из села Звонцы выступил на Коломну отряд из двадцати ратников с десятком подвод. В версте от села, у моста через речку Каменушку, староста приказал прощаться. А едва хлынули слёзы, схватил за душу бабий вой, велел побыстрее трогать обоз, чтобы не рвать людям сердца. И всё же в речке Каменушке в тот день прибыло воды. Мужики и теперь шли, тайком утирая глаза, и не могли насмотреться на тёмно-зелёные рощи и леса, на пестроту березняков, на ручьи и озёра. Всю-то жизнь за крестьянской работой оглядеться некогда, а разогнул спину, подивился: "Боже милостивый, до чего - искусна Твоя рука, за какие заслуги жалуешь этакой красотой?" - уходить уж надо и, может, навсегда...
Староста, шагая рядом с первой подводой, пытался заставить себя поразмыслить над приказом боярина: взять продовольствия и фуража, сколько можно. Семь больших подвод нагрузили рожью, просом, ячменём, вяленой рыбой, солониной, жбанами с маслом и мёдом. Рожь в этом году припозднилась, но, слава Богу, жатва начата, не придётся бабам и ребятам есть древесную кору, да и овощ пошёл к столу. Но в какую же даль собрался Дмитрий Иванович, если велит ратникам запасаться кормами на долгие месяцы?
Время от времени на хмурое лицо Фрола набегала улыбка - думал о своей преемнице Меланье, виделась она ему вся и в подробностях - то являлись прямые брови, то глаза, светлые, с зеленоватым сиянием, то губы, запёкшиеся, алые, а чаще - руки, не по-женски сильные, белые, с загорелыми кистями, горячие и ласковые...
Он возил её по полям в тот же день, после схода, объяснял, где и когда начать работы, как лучше распределить лошадей, куда осенью посылать ребятишек ставить силки на рябчиков, тетеревов и зайцев, в каких местах озёр в августе и сентябре табунится дичь и сбивается рыба, а также многое другое, что доселе знали только мужики. Под вечер задержались на краю берёзового околка, чтобы попоить коня в ручье. Пока староста подводил упряжку к воде, отпускал чересседельник, разнуздывал Савраску, Меланья сошла на лужайку, сорвала купальницу, вертя её в пальцах, следила за мужиком зеленоватыми глазами. Её взгляд смущал Фрола - в нём жили слова не о хлебе насущном, но что за слова - поди, пойми, если брови женщины так сдвигаются к переносью, будто она сердится. Фрол краем глаза видел её сарафан, запутавшийся подолом в траве, и казалось, вышитые синие, розовые и красные цветочки перешли на холст с лужайки. "Однако чего она вырядилась нынче?" - он лишь теперь заметил, что Меланья в обнове. И сборчатая душегрея из светло-синей крашенины с матовыми блестящими пуговицами из перламутра - тоже новая, а красный убрус из тонкого полотна, повязанный поверх волосника, придавал женщине праздничный вид. Редко видел её такой, однако открытие лишь сильнее смутило Фрола.
– Будет дуть, бочка бездонная, - сказал Савраске.
– Ещё вон сколь трусить до села, брюхо лопнет.
– Пусть напьётся вволю, - сказала Меланья.
– Да травки бы ему пощипать, измаялся на бездорожье.
Заслоняясь ладонью от лучей, она осмотрела луг, ивняки по краю недальнего болотца, клин проса на взгорке.
– Господи, хорошо-то как! Уж и не помню, когда последний раз без дела была в поле аль в лесу - чтобы и руки, и глаза свободные... Думки и те другие становятся, лёгкие да пустые.
Напившийся конь потянулся к кустику клевера. Фрол не мешал ему, но делать стало нечего, он постукивал кнутовищем о колено, хмурился, оглядываясь.
– Тише...
– На плечо Меланье села стрекоза, женщина, скосив глаза, потянулась к ней. "Как девчонка. Поди, наиграться в девках не успела", - подумал Фрол. Шмели гудели в траве, потрескивали стрекозы, позванивал
– Ой!
– спугнув стрекозу, Меланья качнулась к мужику, указывая на кущи ивняка за ручьём. Оттуда выскочил пятнистый зверёк, замер, тараща на людей глаза, вертя ушами.
– Не бойсь, - Фрол улыбнулся.
– Это - козлёнок. Вон - и мать.
Косуля, вытянув шею над кустами, топнула копытом, и козлёнок кинулся к ней.
– Ишь, какой послушный, - Меланья посмотрела в лицо мужика, и её брови распрямились, в зелёных потемневших глазах проглянул упрёк. Запёкшиеся от ветра и солнца губы её приоткрылись, и Фролу показалось, что он издали ощущает, какие они - горячие. Не уж то перед ним та Меланья, что уложила на месте двух разбойников, а однажды в риге, на просеивании проса, разукрасила бабника Сеньку за охальство так, что тот с месяц совестился показывать на людях распухшую рожу?
– Мелаша, что ты?
– спросил, почувствовав в её фигуре напряжение.
– Фролушка... как же твои сыночки останутся?
Он вздохнул и уставился на сапоги.
– Останутся, што ж делать? Старшему уж пятнадцатый, другому четырнадцатый. Проживут как-нито.
– А коли не воротишься?..
– Женщина затаила дыхание, испугавшись собственных слов, но мужик повторил:
– Проживут. Боярин не даст в обиду. Я ему верно служил.
У старосты было шестеро сыновей, старшему - пятнадцатый, младшему - шестой. Трое первенцев становились помощниками в работе, средний приглядывал за меньшими - обходились без няньки и росли крепкими, смышлёными. Судьба пока щадила его детей, что в ту пору было редкостью, но своё она взяла. Три лета назад жена старосты, весёлая статная бабёнка, взятая из сенных девушек боярыни - та, говорят, побаивалась её красоты и спровадила подальше от глаз мужа, - любимая жена старосты попила холодного кваску после баньки, слегла, да и не встала. Фролу заново жениться бы поскорее, но больно горевал он, на других смотреть не мог, и не просто найти мать для шестерых детей. За тиуна, даже многодетного, без разговору выдали бы и девку, но Фролу нужна была мать для его ребятишек. Счастье, что старшие уже на ноги становились. Звонцовские женщины, жалея сирот, приглядывали за ними, случалось, и в доме прибирали, и обеды варили, пока хозяин мотался по работам. Фрол был строгим хозяином, но не жестоким, к розгам и продажам прибегал в крайних случаях, за то мужики его уважали, дорожили своим тиуном, подати платили без нажима - чтобы не прогневался боярин и не прислал тиуна-зверя. Звонцы богатели год от года, строились, везли на торг излишки хлеба и овощей, мёд и масло, холсты и кожи. В Звонцах росли мастера, о которых даже в Москве знали. Тот же Гридя - он скуёт всё, что можно сковать из железа, ему боярин даже мечи заказывает. Или Юрко Сапожник. Ещё пушок на щеках пробивается, а он и сапоги стачает, и сбрую смастерит - глаз не оторвёшь. С пяти лет к сапожному и шорному делу приставлен. Как только отойдут осенние заботы, Юрку от боярина привозят заказы на всю зиму. Да не от простых людей, всё - от бояр, знакомых Ильи Пахомыча: полные сани сафьяна, опойки, замши, добротных ремней и бахромы, медных, серебряных, золочёных бляшек для сбруи. Вот-вот боярин заберёт Юрка в Москву - как только новый дом в посаде поставит. Шутка ли - сапоги, им пошитые, великий князь носит! Боярин подарил их государю в день крестин, хвалил Дмитрий Иванович мастера, велел в Москве поселить. Кто первый заметил способности Юрка? Всё он, староста. Справил парню инструмент, приставил к делу. Да что там!
– в Звонцах что ни мужик - то и мастер в своём деле, а известно: в ремесле по мастерам равняются. Так и учатся сельчане друг от друга. И всякую добрую наклонность в человеке староста Фрол пестует. С того и прозвище у него Пестун. Как же было жителям Звонцов оставить такого хозяина в беде? С неприкаянными ребятишками забедует вконец, дело запустит да и, глядишь, сопьётся...
– Проживут, - повторил Фрол.
– Прежде тяжеле бывало, да Бог миловал.
– Фролушка, - голос Меланьи задрожал.
– Приведи ты их ко мне. Вот ей-Богу, не обижу, и бабка моя - ещё бойка, приглядит за младшими-то. И дом у меня - просторный... Фролушка, приведи, мне ведь легче будет хозяйствовать, коли твои сыны за мной останутся.
Фрол смотрел в потемневшие глаза женщины, не находясь, как ответить.
– Мелаша...
Он взял её за плечи, привлёк, и тело женщины, обмякнув, прильнуло к нему.