Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.

Киреевский Иван Васильевич

Это одно слово, нсколько разъ повторенное и еще несправедливо приведенное (потому что мнніе, которое я утверждалъ, совершенно согласно съ основными положеніями Гегелевской системы) — это одно слово показываетъ человка. Не смотря на наши споры, мы познакомились довольно хорошо, и передъ прощаньемъ онъ подарилъ мн свою диссертацію о преступленіи и наказаніяхъ, съ надписью: Nobilissimo viro Jean v. Kireiwsky, — неправда ли, что и здсь пахнетъ Германіей? Спасибо, милый другъ Петерсонъ, за von. Гегель далъ мн письмо въ Парижъ къ одному изъ своихъ пріятелей, и поручилъ кланяться Cousin. — Вы видите уже изъ того, что я усплъ разсказать вамъ о своей Берлинской жизни, что каждая минута моя здсь занята, отчего я не усплъ писать ни къ кому въ Россію. Напомните всмъ, кого увидите, обо мн, особенно моему милому Баратынскому. Я нехотя виноватъ передъ нимъ: я причиной глупой Булгаринской выходки. Надюсь однако, что онъ уметъ платить презрньемъ за покупную брань и корыстную хвалу. Сейчасъ принесли мн Телеграфъ. Я еще не читалъ и не знаю, успю ли прочесть критику на меня, потому что ду посл завтра въ 6 часовъ утра, а сегодня 18/30 Марта. Мн смшно видть, какъ они горячатся. Изъ Дрездена буду писать къ кому успю, а къ папеньк непремнно. Папенька перенесъ свою мнительность изъ міра физическаго въ нравственный; и какъ прежде сомнвался въ своемъ здоровь, такъ теперь сомнвается въ моей любви къ нему. Если бы онъ хотя на минуту могъ переселиться въ мою душу, то врно раскаялся бы въ своемъ несправедливомъ мнніи, которое для меня тмъ тяжеле, чмъ я дальше отъ васъ, чмъ меньше способовъ имю высказаться вамъ вполн, чмъ съ другой стороны ясне и полне представляются мн и его любовь и все, что онъ сдлалъ для меня, и все, что онъ мн и намъ. Если бы онъ подслушалъ хоть разъ, какъ я, всякій день, въ сердечныхъ мысляхъ объ васъ съ любовію, благодарностію и дружбою благословляю его внутри души, онъ врно бы мысленно прижалъ меня къ груди своей, какъ достойнаго сына. Пришлете ли вы мн портретъ сестры? Я къ ней не пишу особенно потому, что мн бы хотлось, чтобы письма мои были ко всмъ вамъ вмст. Но кром васъ пожалуйста не показывайте ихъ никому, иначе я стану ихъ сочинять. Это письмо вы получите къ Свтлому Воскресенью. Ради Бога сдлайте его для себя праздникомъ; я встрчу его съ братомъ въ Мюнхен. Намъ будетъ вмст не такъ грустно или лучше сказать намъ будетъ лучше грустно. Отвтъ на это письмо пишите въ Парижъ poste restante, пишите больше и подробне. — Держишь ли слово, милая сестра? Но Богъ знаетъ еще, что у васъ длается. Здоровы ли вы? Это письмо толсто. Но за то я заплатилъ за прошедшее. За ваши письма я не плачу ни копйки. Не скупитесь только вы, а больше всего не давайте воли такимъ чувствамъ, которыя мшаютъ счастію. Я съ этой стороны предъ собою и передъ вами правъ. Слово счастіе я перевелъ на свой языкъ: дятельность и бодрость духа, и въ этомъ смысл оно мн кажется доступнымъ, т. е. въ томъ случа, если съ вашей стороны будетъ искреннее содйствіе. Для васъ же я бы хотлъ оставить счастіе безъ перевода. И отчего бы въ самомъ дл не знать вамъ его въ оригинал? — Къ Жуковскому еще не писалъ изъ Берлина; если успю, то напишу сегодня, а то изъ Дрездена. Къ вамъ же буду писать черезъ 2 недли вмст съ братомъ. Прощайте, любите меня, т. е. будьте веселы и крпки.

Милый папенька! Выпишите, если нтъ въ Москв: Encyclopedie der Philosoph. Wissenschaften von Hegel. Здсь вы найдете столько любопытнаго, сколько не представляетъ вся новйшая Нмецкая литература, вмст взятая. Ее трудно понять, но игра стоитъ свчь. — Сейчасъ прочелъ статью въ Телеграф. Полеваго критика на меня не такъ желчна, какъ я думалъ. Неужели это можетъ васъ сердить?

Апрля 5/17, Мюнхенъ.

„Здравствуйте! Черезъ часъ у васъ ударятъ въ колоколъ, и теперь вы уже проснулись и приготовляетесь къ заутрен. Какъ живо я вижу

всхъ васъ, ваши сборы, одванье, кофей; даже, кажется, отгадалъ бы разговоры ваши, еслибъ былъ увренъ, что у васъ все такъ, какъ было при послднемъ письм вашемъ, что вы здоровы и спокойны. Думая объ насъ, вы знаете, что наши мысли теперь съ вами, и если вы вс не сомнваетесь въ этомъ, то бьюсь объ закладъ, что Машенька это сказала. Напишите, пробилъ ли я? У насъ здсь, не смотря на Греческую церковь, заутрени нтъ, но это не мшаетъ намъ слышать Русское: Христосъ воскресе и присутствовать при вашемъ христосованьи. Завтра, однако, мы будемъ у обдни реально. Посл послдняго письма моего изъ Берлина, я не усплъ отдать вамъ отчета о томъ, что я длалъ и что со мною длалось. Постараюсь вознаградить это теперь, сколько возможно. 31-го Марта по н. с., простившись съ моими Берлинскими знакомыми, я возвратился домой въ 8 часовъ вечера и началъ укладываться, чтобы на другой день отправиться въ 6 часовъ утра. Юлій Петерсонъ, сынъ Рижскаго, съ которымъ мы видались въ Берлин почти каждый день, милый, дльный и, что рдко, вмст gem"uthlicher малый, — докторъ Нордманъ, объ которомъ я писалъ къ Максимовичу, отмнно интересный человкъ, — и еще нсколько другихъ нмцевъ и русскихъ, пришли меня провожать, помогли уложиться и просидли до 2-хъ часовъ, потому что я не хотлъ ложиться спать, боясь прогулять время отъзда почты, которая буквально не ждетъ 2-хъ минутъ посл назначеннаго срока. Когда они ушли, то мы съ Юліемъ велли сдлать себ кофею, и такъ заговорились, что не замтили дня и чуть-чуть не пропустили роковой минуты. По счастію, хозяинъ мой напомнилъ намъ часъ, и мы успли придти на почту за 5 минутъ до отъзда кареты. Если Юлій прежде меня воротится въ Россію и будетъ въ Москв, то постарайтесь, сколько можно, отплатить ему за его обязательность и, можно сказать, дружбу ко мн. Сутки халъ я до Дрездена, гд, чрезъ часъ по прізд, свидлся съ Рожалинымъ. Рожалинъ совершенно тотъ же, выключая длинныхъ волосъ (которые, однако, онъ сегодня остригъ) посл двухъ лтъ уединенной жизни. Онъ занимается много, и дльно; привыкъ къ сухому, не потерявъ нисколько внутренней теплоты. Выучился по Англійски и по Польски; послдній языкъ особенно знаетъ онъ прекрасно; читалъ съ выборомъ, и никогда не терялъ изъ виду главнаго предмета своихъ занятій: филологіи и древностей. Кругъ его знакомства не широкій, но выборъ длаетъ честь его характеру. Вообще, однако, можно сказать, что во все это время онъ былъ почти одинъ; это, однако, не имло невыгоднаго вліянія на его обыкновенное расположеніе духа и дало его образу мыслей и выраженіямъ б`oльшую оригинальность, безъ односторонности. Завидное качество, такъ какъ и вообще его поведеніе въ отношеніи ко вншнимъ обстоятельствамъ его цлой жизни. Въ первый часъ нашего свиданія мы съ радости усидли бутылочку за ваше здоровье и за лучшее на родин. Это развязало немножко наши языки, такъ что мы тутъ же приступили къ переговорамъ о его перезд въ Мюнхенъ, соображаясь съ вашими письмами. Отъздъ его изъ Дрездена сейчасъ же былъ ршенъ, но онъ колебался еще, хать ли ему со мною или ждать Кайсарову, и остановился на мысли — хать только въ день моего отъзда. Собраться было не долго, и вотъ мы въ Мюнхен. Въ Дрезден пробылъ я три дня, видлъ галлерею, слышалъ славный концертъ и лучшихъ пвцовъ и музыкантовъ, но театра не видлъ по причин поста, и не познакомился ни съ кмъ изъ интересныхъ литераторовъ и ученыхъ, живущихъ въ Дрезден. Городъ самый и описывать вамъ не стану, потому что скучно, да къ тому же вы можете разспросить объ немъ у Пушкиныхъ... Музыку описывать нельзя, галлерею описывать много. Скажу только, что Рафаэлевой Мадонны я не понялъ, въ Корреджіевой Магдалин хотя искалъ, но не могъ найти ничего новаго и отличнаго отъ копіи К. и крпко подозрваю послдняго, что онъ не самъ скопировалъ, а укралъ свою копію у какого нибудь отличнаго мастера. За то другія картины произвели на меня тмъ большее впечатлніе; но еслибъ я хотлъ вамъ разсказать впечатлніе этихъ картинъ, то говорилъ бы не объ нихъ, а потому оставляю это до свиданія. Къ брату пріхали мы въ Субботу передъ здшнимъ Свтлымъ Воскресеніемъ, т. е. въ нашу Лазареву Субботу, и застали его за обдомъ, который сейчасъ увеличился двумя порціями и бутылкою вина за свиданье и за васъ. Я писалъ уже вамъ о перемн, которая такъ счастливо произошла въ его вншней сторон. Впрочемъ, въ отношеніи къ прежнему, но она только начало для будущаго. Мн не нужно прибавлять, что это счастливая перемна только вншняя, и что внутри онъ еще счастливе: остался тотъ же глубокій, горячій, несокрушимо одинокій, какимъ былъ и будетъ во всю жизнь. При этой сил и теплот души, при этой твердости и простот характера, которыя длаютъ его такъ высокимъ въ глазахъ немногихъ, имвшихъ возможность и умнье его понять — ему не доставало одного: опытности жизни, и это именно то, что онъ теперь такъ быстро начинаетъ пріобртать. Необходимость сообщаться съ людьми сдлала его и сообщительне и смле, уменьшивъ нсколько ту недоврчивость къ себ, которая могла бы сдлаться ему неизлчимо вредною если бы онъ продолжалъ еще свой прежній образъ жизни. Конечно вншняя сторона его никогда не достигнетъ внутренней, даже и потому, что ей слишкомъ далеко было бы гнаться, но все таки это вншнее образованіе будетъ одна изъ главнйшихъ пользъ его путешествія. Занимается онъ здсь много и хорошо, т. е. сообразно съ своею цлью. Особенно въ его сужденіяхъ замтно то развитіе ума, которое даетъ основательное занятіе философіей, соединенной съ врожденною врностью взгляда и съ нкоторыми сердечными предразсудками, на которые можетъ быть сводится все достоинство человка, какъ человка. Вотъ самое интересное изъ видннаго мною въ Мюнхен, — я хотлъ сказать изъ всего, что видлъ, разставшись съ вами. Мы покуда поселились у брата; я останусь здсь еще около недли, а потомъ они наймутъ другую квартиру, гд имъ будетъ просторне и за ту же цну, вроятно, потому что квартиры здсь отмнно дешевы и хороши, а братъ платитъ за свою дорого, по здшнему, хотя она и хороша, т. е. была, покуда лучшая изъ двухъ комнатъ не загромоздилась лишними двумя кроватями. — 2 часа. Теперь уже вы въ сбор и можетъ быть уже у всенощной. Думайте объ насъ весело. Обнимаю васъ крпко до завтра. Петръ и Рожалинъ уже спятъ давно. Петръ что-то говоритъ сквозь сонъ, можетъ быть христосуется съ вами. Попробую, не удастся ли мн повидаться съ вами во сн. Покуда прощайте.

„18 Апрля. Не знаю, что у васъ сегодня длается, и потому не знаю, праздникъ ли для васъ сегодня. Эта мысль мшаетъ еще больше, чмъ разлука съ вами. Какая скверная вещь — разстояніе! Въ каждую мысль объ васъ она втирается незваннымъ гостемъ, похожимъ на Варвиковаго сосда. Сегодняшній день старались мы сколько возможно сдлать нашимъ Свтлымъ Воскресеньемъ, по крайней мр съ вншней стороны. Въ 9 часовъ отправились въ Греческую Церковь. Но здсь ни что не напоминало намъ даже Русской обдни, потому что, кром Греческаго языка, въ здшней церкви еще и та особенность, что попъ вмст дьячокъ и дьяконъ и попъ. Зрителей, любопытныхъ Нмцевъ, собралась непроходимая толпа, а изъ Русскихъ, кром насъ, были только Тютчевы, у которыхъ мы сегодня и обдали. Оба брата и жена едора Ивановича очень милые люди, и покуда здсь, я надюсь видться съ ними часто. Жаль, для моего брата, что они дутъ въ Россію. Они нравятся и ему, что впрочемъ вы могли замтить изъ его писемъ. — 26. Мы получили ваши милыя письма, которыя опять освжили душу. Что бы ни писали вы, даже то, что вы пишете объ моемъ разстраиваньи братниной и Рожалиновой дружбы, все читается съ наслажденіемъ. Каждое слово, каждый оборотъ фразы переноситъ меня передъ васъ. Смотря на васъ, говоря съ вами, я не всегда чувствовалъ ваше присутствіе такъ живо, какъ читая ваши письма. Ради Бога, не велите Маш трудиться надъ письмами къ намъ и учиться писать ихъ.... Пусть пишетъ, что придетъ въ голову и такъ какъ придетъ. Мн кажется, что для того, чтобы ей умть оцнить свои письма, она должна принять за правило то, что чмъ хуже написаннымъ письмо ей кажется самой, тмъ оно лучше въ самомъ дл. Не ужели все душевное, простое, милое, должно длаться безъ сочиненія! Посл этого въ чемъ же состоитъ мудрость? Теперь только чувствую, какъ глубоко чувствовалъ Рафаэль, когда вмсто всякаго выраженія своей Мадонн, далъ только одно выраженіе — робкой невинности. Но чтобы мн не заговориться, я начну отвчать на ваше письмо по порядку. Сначала объ Рожалин. Если я не совсмъ понялъ васъ изъ прежняго письма вашего объ немъ, то въ этомъ виноваты немножко вы сами. Вы не писали ко мн, что ему хочется хать въ Мюнхенъ, но что онъ соглашается хать туда за то, чтобы посл вы доставили его въ Россію. По крайней мр я такъ понялъ васъ. Если же житье Рожалина въ Мюнхен жертва, думалъ я, то это жертва безполезная, потому что брату онъ другой пользы не принесетъ, кром удовольствія быть вмст. Для этого не стоитъ ему жертвовать другими планами, если у него есть выгоднйшіе. (Я тогда не зналъ еще, что отъздъ Кирева оставлялъ его на 1-й тысяч рублей, и кром того думалъ объ В.). Но если Рожалинъ считаетъ поздку въ Мюнхенъ жертвою, то онъ долженъ видть въ ея результатахъ что нибудь больше простаго удовольствія. Что же! Быть учителемъ брата, и пр. и пр. — вотъ мысли, которыя заставили меня написать къ вамъ то, что я написалъ. Конечно я виноватъ, что не понялъ васъ, но и вы не правы, что положились слишкомъ на мою понятливость, а еще больше, что предположили, что я буду дйствовать противъ вашей воли. Я ни минуту не поколебался, когда узналъ ее, а еще больше, когда, увидвшись съ Рожалинымъ, я узналъ его обстоятельства. Напротивъ, только моя твердая ршительность могла преодолть его колебаніе. Но говорить объ дл сдланномъ не значитъ ли терять время? На вопросы ваши о Петруш я отвчалъ въ послднемъ письм. Объ уныніи его не могу ничего сказать, потому что теперь вмст намъ унывать некогда. Вообще я надюсь, что онъ слишкомъ занятъ для этого. А если бываетъ иногда грустно, думая на Востокъ — тмъ лучше! Это даетъ значительность жизни и дятельность. Я очень хорошо испыталъ это въ послднее время: вообразите, что свиданіе съ братомъ и Рожалинымъ отняло у меня безпокойство одиночества, отняло вмст почти всю ту дятельность, которой я самъ радовался въ Берлин. Я опять сплю посл обда, опять не чувствую каждой минуты, опять ничего не сдлалъ. До сихъ поръ не былъ ни у Шеллинга, ни у кого изъ примчательныхъ людей и кром театра, сада, концерта и ежедневной картинной галлереи — не видалъ ничего и ни кого. За то, картинная галлерея совсмъ овладла мною. Иногда мн кажется, что я рожденъ быть живописцемъ, если только наслажденіе искусствомъ значитъ имть къ нему способность; чаще однако мн кажется, что я никогда не буду имть никакого толка въ живописи и даже неспособенъ понимать ее, потому что именно т картины, которыя всего больше длаютъ на меня впечатлніе, всего меньше занимаютъ меня сами собою. Я до сихъ поръ еще не могу пріучить себя, смотря на картину, видть въ ней только то, что въ ней есть. Обыкновенно начинаю я съ самаго изображенія, и чмъ больше вглядываюсь въ него, тмъ больше удаляюся отъ картины къ тому идеалу, который хотлъ изобразить художникъ. Здсь поле широкое, и прежде чмъ я успю опомниться, воображеніе закуситъ удила и, какъ чортъ св. Антонія, унесетъ такъ быстро, что прежде чмъ успешь поднять шапку, она лежитъ уже за тысячу верстъ. Только тогда, когда матеріальное присутствіе картины напомнитъ о себ, узнаешь, что былъ далеко, почти всегда тамъ, гд всходитъ солнце. Мн самому смшно сознаваться въ этой способности наслаждаться въ картин тмъ, чего въ ней нтъ, и я очень хорошо чувствую всю странность этого качества, которое, чтобы быть совершенно cons'equent, должно больше всего радоваться золотою рамкою около пустаго мста. Еще странне мн видть это качество именно въ себ, у котораго оно не замняется даже творчествомъ воображенія, потому что воображенія собственно у меня нтъ, а его мсто заступаетъ просто память. Вообразите, что мн иногда случается долго смотрть на одну картину, думая объ другой, которая виситъ черезъ стну, подойдя къ этой, опять вспомянуть про ту. Это не врожденное, и я очень хорошо знаю — откуда”.

28 Апрля./10 Мая.

„Вотъ я уже цлый мсяцъ тутъ, и останусь, можетъ быть, весь семестръ; слдовательно пишите ко мн не въ Парижъ, а въ Мюнхенъ. Въ самомъ дл странно бы было ухать отсюда, не слыхавши Шеллинга. Онъ начинаетъ завтра. Я между тмъ слушаю уже Окена натуральную исторію и его же физіологію, и Шорна исторію новйшаго искусства. У Шеллинга и Окена я былъ, познакомился съ ними и надюсь быть не одинъ разъ. Но подробности всего въ слдующемъ письм. Кром ихъ и Тютчевыхъ я здсь еще не видалъ никого. День мой довольно занятъ, потому что, кром субботы и воскресенья, я четыре часа въ сутки провожу на университетскихъ лавкахъ; въ остальное время записываю лекціи. Если мн удастся ихъ записать, пришлю къ Погодину, если вы беретесь взять съ него честное слово, чтобы онъ не напечаталъ изъ нихъ ни одной буквы, потому что если Шеллингъ узнаетъ, что его слова тискаются, то готовъ сдлаться заклятымъ врагомъ. Этому были уже примры. Прощайте! Письмо къ Баратынскому пошлите въ деревню, если онъ еще не въ Москв. Пишите къ намъ чаще и больше и подробне, а пуще всего будьте здоровы. Врно еще письмо пришлемъ черезъ дв недли. Мы разочли, что такъ какъ мы вмст, можемъ писать вдвое чаще. Напишите мн все что знаете обо всхъ, кто помнитъ меня и кто забылъ. Перестали ли грызть мою статью?”

21-го Мая./2-го Іюня.

„Дятельность моя Берлинская нашла здсь на мель. Вмсто того, чтобы заниматься близкимъ, я пускаю мысли въ далекое, и отъ того 1/3 дня провожу на постели. Однако это не помшало мн прочесть много интереснаго. Пишу я мало, за то слушаю лекціи аккуратно и нкоторыя записываю. Шеллинговы лекціи легли довольно стройно, и потому я ихъ пришлю не къ Погодину, а къ папеньк, а то первый, боюсь, напечатаетъ. Вы за то прочтете ему то изъ нихъ, что вамъ понравится, потому что эти лекціи писаны такъ, что, кажется, и вы прочтете ихъ не безъ удовольствія. Система Шеллинга такъ созрла въ его голов съ тхъ поръ, какъ онъ пересталъ печатать, что она, какъ готовый плодъ, совсмъ отдлилась отъ той втви, на которой начинала образоваться, и свалилась кругленькимъ яблочкомъ между Исторіей и Религіей. Вроятно, однако, что яблочко будетъ началомъ новой Троянской войны между философами и нефилософами Германіи. Курносый Шеллингъ будетъ играть роль Париса, а въ пламенные Ахиллы, я не знаю, кто бы годился изъ Нмцевъ, если нашъ Л. не возьметъ на себя этой роли. Въ боги также можно навербовать изъ сотрудниковъ Телеграфа, Максимовича въ Марсы и пр. Только кто будетъ Венерою?.... Уврьте въ этомъ перваго слпаго и велите ему быть Гомеромъ, съ условіемъ однако, чтобы онъ смотрлъ на Венеру сквозь пальцы. Рожалинъ, которому я это прочелъ, говоритъ, что она Елена, изреченіе достойное ученика Тирша. Соболевскаго здсь еще нтъ, не смотря на то, что онъ общалъ быть къ намъ въ половин Мая. Тютчевы ухали 28 въ Россію. Если вы увидите ихъ отца, то поблагодарите его хорошенько за сына: нельзя быть миле того, какъ онъ былъ съ Петрухою, который не смотря на предупрежденіе, съ которымъ, помните? похалъ изъ Москвы, здсь былъ разомъ совершенно обезоруженъ Тютчевскимъ обхожденіемъ. Онъ могъ бы быть полезенъ даже только присутствіемъ своимъ, потому что у насъ такихъ людей Европейскихъ можно счесть по пальцамъ. Кром Тютчева, я здсь незнакомъ ни съ кмъ. У Шеллинга и у Окена былъ раза по 2 и только. Братъ съ ними знакомъ и больше уметъ мастерски обходиться. На дняхъ пришла намъ охота учиться по Итальянски; мы уже условились съ учителемъ и достали нсколько Итальянскихъ книгъ. Что вы скажете объ этомъ?”

30 Мая./11 Іюня.

„Папенька также разъ началъ учиться по Итальянски, маменька по Итальянски знаетъ, Машу мы выучимъ въ 2 мсяца, и вотъ у насъ языкъ a parte, языкъ Петрарки и Данте! Не знать такого легкаго языка такъ же стыдно, какъ стыдно бы было не перейти черезъ улицу, еслибы на Мясницкой показывали Альфьери и Петрарку. Авось и папеньк придетъ охота продолжать Итальянскій языкъ! Въ Тирол мы не были, потому что погода была скверная. За то были въ Шлейсгейм, который часъ зды отъ Мюнхена. Мы провели тамъ 7 часовъ, которыхъ едва достало, чтобы вскользь осмотрть 42 залы, гд больше 2000 картинъ, и почти все изъ древнихъ Нмецкихъ школъ. Особеннаго впечатлнія не произвела на меня ни одна, потому что ихъ было слишкомъ много; къ тому же я пріхалъ туда уже избалованный здшнею центральною галлереею, куда перенесены лучшія картины изъ Шлейсгейма. Не стыдно ли вамъ безпокоиться объ моей поздк будущей въ Парижъ? Я не только отважусь хать туда черезъ 2 мсяца, но еще имю дерзость везти съ собою брата. Какъ бы желалъ, чтобы вы хотя для того увидлись съ Тютчевымъ, чтобы получить отъ него врныя свднія обо всемъ, что васъ такъ напрасно безпокоитъ. Какой-такой ученый журналистъ уврилъ васъ, что вс путешественники вызжаютъ изъ Франціи? Это что-то пахнетъ Булгаринымъ”.

3/15 Іюня.

„Наконецъ третьяго дня удостоились мы приложиться къ явленному образу Соболевскаго, худаго, стройнаго, тонкаго, живаго, прямосидящаго, тихоговорящаго и пр. Онъ пробудетъ здсь около недли и отправится въ Италію. Вотъ вамъ просьба очень важная, которую исполнить попросите Петерсона съ помощью Яниша К. И. и всхъ тхъ, кого найдете къ этому способнымъ. Дло въ томъ, чтобы узнать наврное и аккуратно, есть ли въ нашихъ старинныхъ церквахъ своды или украшенія, или двери, или окна, выгнутые подковою, т. е. полукругъ съ продолжительными дугами называется подковою; если есть, то гд? какъ? когда? и проч. Объ этомъ проситъ меня справиться профессоръ Шорнъ, потому что этимъ однимъ фактомъ онъ можетъ опровергнуть цлую новую систему архитектурнаго вліянія Арабовъ. Если бы можно было прислать хотя только геометрическими линіями снятое изображеніе Успенскаго собора, то это было бы всего лучше. Въ такого рода занятіяхъ проходятъ вс наши часы здсь. Поэтому разсказывать остается почти ничего. Тмъ больше нетерпніе получать ваши письма. Соболевскій писалъ уже въ Парижъ, чтобы ваши (письма) оттуда прислали ко мн сюда; Александръ Тургеневъ уже ухалъ изъ Парижа. Досадно, что я не увижусь съ нимъ, тмъ больше, что кром его у меня не было ни къ кому писемъ въ Парижъ. Соболевскій даетъ нсколько писемъ къ какимъ-то мадамамъ, своимъ друзьямъ-пріятельницамъ, къ которымъ я могу здить въ халат, хотя он самыя почтенныя особы Французскаго языка. Чувствуете ли вы, какъ ловко мн будетъ?”

29 Іюня.

„Каковъ я умница! Какъ я славно обманулъ васъ! Общалъ писать черезъ 2 недли, а вотъ уже прошло съ тхъ поръ четыре. Впрочемъ безпокоиться вы не могли, зная насъ всхъ вмст, т. е. насъ трехъ плюсъ Соболевскаго, который пріхалъ на два дня и зажился

здсь цлый мсяцъ. Долго ли онъ здсь останется — еще не извстно, хотя онъ собирается каждый день. Думаю однако, что онъ удетъ не сегодня, потому что сегодня Петрушины именины. Мы начали день Итальянскимъ урокомъ, а кончить думаемъ въ театр, гд дается la Muette de Portici. Середину дня еще не знаемъ, хотя за обдомъ Рожалинъ уже предчувствуетъ пробочный выстрлъ. Итальянскій языкъ нашъ не идетъ впередъ, а бжитъ. Скоро мы надемся приняться за Данта и теперь уже это сдлали бы, еслибы нашъ Кавальеръ Мафей былъ не такъ глупъ. Братъ въ конц семестра можетъ быть подетъ мсяца на три въ Италію, между тмъ какъ я отправлюсь прямо въ Парижъ….. Рожалинъ остается еще здсь посл насъ, чтобы слушать Тирша, на которомъ онъ сходитъ съ ума и который ему альфа и омега для Греческихъ и Римскихъ. Въ самомъ дл, если гд нибудь онъ можетъ образоваться для своей цли, такъ это здсь, гд онъ къ этому иметъ вс способы. Впрочемъ я боюсь за него въ уединеніи. Уже Дрезденская жизнь много перемнила его характеръ, такъ какъ вообще характеръ всякаго перемняется въ безлюдіи, среди людей, которые близки только по мсту. Впрочемъ я надюсь, что когда воротится въ Россію, то скоро оботретъ съ себя эту корку, посреди тхъ, съ которыми можно жить спустя рукава и разстегнувши грудь, не боясь, что пріятели въ нее воткнутъ, не кинжалъ (это бы слава Богу), а иголку, которую замтишь только по боли. Не знаю кто, а врно были у Рожалина добрые пріятели, которые такъ его ласкали иголочками, потому что мы еще до сихъ поръ не можемъ навести на прежнюю колеину, хотя и стараемся каждый своимъ манеромъ, я — философствованіями, а Петруха — своимъ простымъ, дружескимъ, откровенно деликатнымъ обхожденіемъ. Вотъ un grand homme pour son valet de chambre. Такая одинаковость съ такою теплотою сердца и съ такою правдою въ каждомъ поступк, врядъ ли вообразимы въ другомъ человк….. Когда поймешь это все хорошенько, да вспомнишь, что между тысячами милліоновъ, именно его мн досталось звать братомъ, какая-то судорга сожметъ и расширитъ сердце. — 3/15 Іюля. Сегодня Соболевскій отъиде. Онъ прожилъ съ нами больше мсяца и отправился теперь въ Миланъ и оттуда въ Туринъ, гд останется мсяца два. Съ его отъздомъ точно будто ухало сорокъ человкъ. У насъ опять тихо, порядочно и трезво; что же касается до нашихъ главныхъ занятій, т. е. лекцій и проч., то имъ не мшалъ и Соболевскій, который бурлилъ только въ антрактахъ, но за то такъ, что бдный Рожалинъ всякій день принуженъ былъ откупаться отъ его крика слезами и виномъ, хотя и это не всегда помогало. Вообще, если бы надо было однимъ словомъ назвать нашу Мюнхенскую жизнь, нужно было бы сочинить новое слово между скукою и пустотою. Мы здсь плывемъ на корабл вокругъ свта, не входя въ гавани, по морю безъ бурь, и отъ нечего длать читаемъ Шеллинга, Окена и проч. Поблагодарите Языкова за его милую приписку въ прошедшемъ вашемъ письм и за Раупаха особенно [10] . Я не пишу ни къ кому теперь, боясь задержкою письма дать вамъ лишній день безпокойства, хотя вамъ, зная насъ всхъ вмст, безпокоиться нельзя по настоящему, но всегда ли у васъ бываетъ по настоящему? Извините меня передъ Погодинымъ если онъ сердится на мое молчаніе; скажите что отъ лекцій и отдыховъ у меня нтъ свободной минуты, и что въ слдующій разъ я непремнно буду писать къ нему. Шеллинговы лекціи врядъ ли и придутъ къ вамъ, потому что гора родила мышь. Въ сумм оказалось, что противъ прошлогодней его системы новаго не много. Не знаю, что еще будетъ; къ тому же пересылка была бы слишкомъ дорога, а переписка слишкомъ скучна. Баратынскаго обнимаю отъ всей души. Если я къ кому нибудь буду писать кром васъ, то врно прежде всхъ къ нему. Но до сихъ поръ, судите сами, когда въ Москв я не находилъ времени писать нужныя письма, бывши не занятъ цлый день, то здсь, гд мн на письма и на отдыхъ остается одинъ усталый вечеръ — найдти свободную минуту право родъ геройства. Особенно Баратынскому столько хочется сказать, что рука не поднимается начать. Не смотря на то, я уже изорвалъ одно письмо къ нему, потому что когда перечелъ его, то увидлъ, что все написанное въ немъ разумлось само собою и слдовательно не стоило всовыхъ. Я получилъ отмнно милое письмо отъ Шевырева, почти все объ моей стать, которую онъ читалъ, и похвалы, которыхъ она далеко не стоитъ. Это одно заплатило мн, съ жидовскими процентами, за вс брани Булгариныхъ. Надюсь, что теперь уже замолчали и почувствовали

10

Намекъ на эпиграмму Языкова на Раупаха.

Чмъ весь сія славна, вы знаете ль, друзья? Здсь сердце Русское невольно полно страхомъ, Здсь Софьей казнены Хованскіе князья, Убитые потомъ Нмцемъ Раупахомъ.

Que je n'ai point merit'e

Ni cet exc`es d'honneur, ni cette indignit'e.

Пожалуйста, напишите больше и чаще обо всхъ и даже не интересное”.

Въ Іюл.

„Посл долгаго ожиданія получить письмо, въ которомъ отъ маменьки нсколько строчекъ приписки. Маменьк некогда писать къ намъ! Впрочемъ мы потеряли право жаловаться посл того безпокойства, которое доставило вамъ долгое наше молчаніе. Хотя мы не такъ виноваты, какъ вы думаете. Условіе было писать черезъ мсяцъ, а Рожалинъ отправилъ свое письмо не сказавши намъ. Еслибы кто нибудь изъ насъ сдлалъ съ нимъ то же, то это было бы непростительно; но съ бднаго Рожалина взыскивать нельзя, что онъ не понимаетъ того, что нельзя расчесть умомъ, когда чувство не наведетъ на этотъ расчетъ. Впрочемъ это чувство безпокойства по напрасну мы въ семь нашей утончили до нельзя. Но хотя по напрасну, оно справедливо; это необходимый налогъ, который судьба кладетъ на великое счастіе, и еслибы счастіе дружбы освободилось отъ него, то нравственный міръ пришелъ бы въ неравновсіе. Вы однако, кром налога необходимаго, длаете еще добровольныя пожертвованія, и я не понимаю, зачмъ такое великодушіе. Уже потому что мы оба молчимъ, должны мы быть оба здоровы и живы, и еще къ тому заняты. Но вы, написать два слова между строкъ, при вашей легкости писать, зная какъ намъ дорого каждое лишнее слово вашего письма. — Даже длина папенькинаго письма, который будто сжалился надъ нами и хотлъ вознаградить насъ необыкновеннымъ усиліемъ за вашу короткую приписку. Вотъ письмо ваше отъ 24-го, которое залежалось на почт Богъ знаетъ отчего и которое своимъ милымъ содержаніемъ и полновсностію говорить мн: дуракъ, безпокоится по напрасну! Еслибы я только могъ найдти какого нибудь неподкупнаго протоколиста, который бы подъ каждою строкою вашею подписывалъ: съ подлиннымъ врно! — Если правда, что вы здоровы и веселы, зачмъ же безпокоятъ васъ сны? По настоящему они должны безпокоить не васъ, а насъ, какъ доказательство вашего несовсмъ здоровья. Но такъ и быть, я готовъ уступить вамъ это, только съ тмъ, чтобы, кром сновъ, цлую жизнь вашу не безпокоило васъ ничто на свт. Со мной 23 марта не было, сколько помню, ничего не обыкновеннаго, и до сихъ поръ мы вс безпрестанно здоровы совершенно. За именины мои благодарю отъ всего сердца. Если вамъ было весело, то это въ самомъ дл былъ мой праздникъ. Что ваши глазки! Отчего вы ничего не скажете объ нихъ? И за чмъ и къ чему хвалиться здоровьемъ? Даже и потому вы не можете быть довольно здоровы, что здоровье ваше нужно для всхъ насъ, слдовательно вамъ надобно его вдесятеро больше, чмъ каждому изъ насъ. Планы наши на Парижъ пошатнулись, хотя, кажется, тамъ опять все спокойно. Можетъ быть, мы подемъ въ Италію. Шевыревъ зоветъ въ Римъ. Я бы хотлъ, чтобы вы видли его милыя письма! Сколько въ нихъ дружбы и сколько жара завидной молодости. Да! для меня молодость уже качество чужое и завидное, и на всякое кипнье восторга я смотрю съ такимъ же чувствомъ, съ какимъ безногій инвалидъ глядитъ на удалыя движенья своихъ товарищей. Движенія Шевырева въ самомъ дл удалыя. Чмъ больше онъ работаетъ, тмъ больше становится сильне, и вмсто усталости все больше и больше набирается энтузіазма и духа. Онъ въ жизни какъ рыба въ вод, и еще такая рыба, которая можетъ не выплывать на воздухъ и не дышать чужимъ элементомъ. Это качество столько же драгоцнно, сколько оно рдко въ людяхъ съ талантомъ. Мицкевичь, говорятъ, былъ въ Смирн и уже опять возвратился въ Римъ. Если это правда, то вотъ новая туда приманка. Впрочемъ, во всякомъ случа, безъ писемъ въ Парижъ все равно что не хать. Съ Потемкинымъ я незнакомъ. Думая пробыть въ Мюнхен только 2 дня, я не сдлалъ ему визита; а черезъ дв недли уже было поздно. Теперь впрочемъ я радъ, что не въ Париж, иначе вы безпокоились бы обо мн еще больше. Италія же во всякомъ случа не будетъ безполезна и для языка, и для памяти, на которой она отпечатаетъ столько изящнаго. Рожалинъ остается здсь для того, чтобы учиться по Гречески. Въ деньгахъ онъ не нуждается. Что же касается до насъ, то мы не только себ ни въ чемъ не отказываемъ, но еще тратимъ много лишняго. Третьяго дня мы отъ 6 часовъ утра до часу за полночь провели за городомъ въ Штарренберг, катаясь по озеру, которое 5 часовъ длины и на горизонт сливается съ Тирольскими горами. Прогулка эта стоила намъ больше 25 рубл., и это была еще одна изъ всего меньше глупыхъ издержекъ нашихъ….. Извстіе о Баратынскомъ меня очень огорчило. Послдствія этого рода воспаленій всегда двусмысленны. Надюсь однако въ первомъ письм вашемъ видть его совсмъ здоровымъ. Между тмъ, какъ не выпросили вы у него новаго романа, какъ не прочли его до сихъ поръ, и не прислали къ намъ? Я бы теперь охотно написалъ ему разборъ; только побывши въ чужихъ краяхъ, можно выучиться чувствовать все достоинство нашихъ первоклассныхъ, потому что.... но я нехочу теперь дорываться до причины этого, которая лежитъ на дн всего вка. Общія мысли, какъ важныя дла, оставимъ до утра, то есть до свиданія. Вообще все Русское иметъ то общее со всмъ огромнымъ, что его осмотрть можно только издали. Еслибы вы видли, чмъ восхищаются Нмцы, и еще какимъ нелпымъ восторгомъ! Нтъ, на всемъ земномъ шар нтъ народа плоше, бездушне, тупе и досадне Нмцевъ! Булгаринъ передъ ними геній! Кстати: дайте мн какое нибудь понятіе объ эпиграммахъ на душегрйку. Какъ благодаренъ я вамъ, милый папенька, за то, что вы не забыли подлиться съ нами университетскимъ засданіемъ [11] . Знаете ли, что оно и насъ тронуло до слезъ. И народъ, который теперь можетъ быть одинъ въ Европ способенъ къ восторгу, называютъ непросвщеннымъ. Поцлуйте Погодина, поздравьте его и поблагодарите отъ насъ за подвигъ горячаго слова. Какъ бы я отъ сердца похлопалъ вмст съ вами! Но не ужели намъ до возвращенія не читать этой рчи? — Лекціи Шеллинга я пересталъ записывать; ихъ духъ интересне буквальности. Вмсто присылки ихъ самихъ, что стало бы дорого, я лучше напишу вамъ что нибудь объ нихъ, когда будетъ время, т. е. когда кончится семестръ. Это будетъ около 25-го этого мсяца по новому стилю. Что же касается до регулярности нашихъ писемъ, то ея лучше не требовать. Ожидая письма наврное въ извстный день, не получить его хуже, чмъ просто долго не получать. Къ тому же послднее, надюсь, не повторится. Это была съ нашей стороны точно непростительная втреность. Біографію Баварскаго короля писать для альманаха мудрено, особенно когда для этого надобно знать столько подробностей, которыхъ мы не знаемъ. Біографію Баженова писать изъ Германіи странно, когда вы можете написать ее въ Россіи, гд встрчный и поперечный скажетъ вамъ объ немъ что нибудь новое. Но если Языковъ хочетъ имть статью отъ меня, то я готовъ служить ему сколько въ силахъ. И лучше напишу объ чемъ нибудь, чт`o меня занимаетъ. Если же статья не понравится, то я напишу другую, третью и такъ дале. Зачмъ только онъ хочетъ назвать альманахъ свой душегрйкой? [12] Конечно, это былъ бы величайшій знакъ дружбы, который писатель можетъ оказать другому писателю, такъ открыто одобрить то, на что всего больше нападаютъ. Но благоразумно ли это? Не смотря на то, что онъ Языковъ, онъ Языковъ только для понимающихъ. Для Булгариныхъ онъ просто цль по выше другихъ. Пусть ихъ грязь не долетитъ до этой цли, но покуда летитъ, она заслоняетъ цль отъ взоровъ тхъ, кто внизу, а эти-то низкіе и дороги для альманаха. Отсовтуйте ему рыцарствовать, а лучше пусть его воротится къ своей Ласточк [13] . Уврьте его, что мн довольно знать его одобреніе, чтобы быть вознаграждену за критики всхъ возможныхъ Полевыхъ….. Германіей ужъ мы сыты по горло. Къ Языкову, Баратынскому, Погодину, кажется, я написать не успю. Языкову крпкое рукожатіе за стихи. Съ тхъ поръ какъ я изъ Россіи, я ничего не читалъ огненне, сильне, воспламенительне. Пловецъ его мн уже былъ знакомъ, — это тотъ же, который хотлъ спорить съ бурей, только теперь онъ дальше въ океан. Если ваши глазки здоровы, только не иначе, то окончите мн остальныя звздочки. Вмсто Катона, представьте какого нибудь мученика въ то время, когда ему говорятъ: пожри богамъ нашимъ! Можно вотъ какъ: онъ обнимаетъ посреди стоящій крестъ, по бокамъ палачи, вдали народъ и разведенные огни; надъ крестомъ звзда”.

11

Здсь говорится о рчи М. П. Погодина, произнесенной 26-го Іюня 1830 г. При этомъ случа были первыя рукоплесканія въ Университет; ихъ начали А. А. Елагинъ и Н. М. Языковъ, а публика подхватила.

12

Молодой Киревскій, въ краснорчивомъ и полномъ мыслей обозрніи нашей словесности, говоря о Дельвиг, употребилъ сіе изысканное выраженіе: древняя муза его покрывается иногда душегрйкой новйшаго унынія. Выраженіе, конечно, смшное. Зачмъ не сказать было просто: въ стихахь Дельвига отзывается иногда уныніе новйшей поэзіи? Журналисты наши, о которыхъ г. Киревскій отозвался довольно не почтительно, обрадовались, подхватили эту душегрйку, разорвали на мелкіе лоскутки, и вотъ уже годъ какъ ими щеголяютъ, стараясь насмшить свою публику. Изъ Зап. Пушкина.

13

Названіе альманаха, который предполагалъ издать поэтъ Языковъ. Примчаніе издателя.

5/17 Августа.

„Поклонитесь Янишамъ и скажите имъ, что мы такъ часто думаемъ объ нихъ и особенно такъ любимъ вспоминать ихъ пятницы, что имъ въ честь и въ воспоминаніе завели пятницы у себя, съ тою только разницею, что вмсто одной у насъ ихъ семь на недл. Этотъ Нмецкій Witz въ Русскомъ перевод значитъ слдующее: сегодня мы думаемъ хать въ Италію, завтра въ Парижъ, посл завтра остаемся еще на нкоторое время здсь, потомъ опять демъ и т. д., и вотъ почему я не могу вамъ сказать ничего опредленнаго объ нашихъ планахъ. Вроятне другаго однако то, что мы проведемъ осень въ Сверной Италіи, а къ ноябрю будемъ въ Рим, гд пробудемъ много ли, мало ли, Богъ знаетъ. Между тмъ я убдился, что для завтра нтъ наряда больше къ лицу, какъ длинное густое покрывало, особливо когда отъ насъ зависитъ его приподнять. Не знаю сказать, почему, а очень весело безпрестанно длать другіе планы и возвращаться къ старымъ, какъ къ такимъ знакомымъ, съ которыми встртиться весело, а разстаться не грустно. Это похоже на зду въ дилижанс, гд вмсто товарищей Нмцевъ съ одной стороны сидитъ Швейцарія, съ другой madame Италія и спереди monsieur Парижъ. Въ этихъ дилижансахъ здимъ мы обыкновенно за обдомъ и за вечернимъ кофеемъ, потому что остальное время почти все проводится либо въ Университет, либо за книгами и за итальянскими уроками. Въ университет теперь лекціи скоро кончатся (25-го Авг. н. с.), и потому многіе профессоры, чтобы успть кончить свои лекціи, вмсто одного раза читаютъ 2 раза въ день, что отнимаетъ у насъ нсколько часовъ отъ болтанья, ничего недланья и отъ другихъ непринужденныхъ занятій. Прибавьте къ этому необходимость гулять подъ глубокимъ яхонтовымъ небомъ, послобденные южные жары, а больше всего мою врожденную и благопріобртенную лность; составьте изъ всего этого благовидное фрикасе и попотчуйте имъ всхъ тхъ, къ кому я до сихъ поръ не писалъ. Особенно постарайтесь оправдать меня передъ милымъ Баратынскимъ, Языковымъ и Погодинымъ. Отъ перваго я получилъ милое письмо, на которое, если успю, буду отвчать сегодня; если же не успю, то на дняхъ, и пришлю письмо къ вамъ.... Въ Италію, больше картинъ и статуй, привлекаетъ меня небо. Южное небо надобно видть, чтобы понять и южную поэзію, и миологію древнихъ, и власть природы надъ человкомъ. Это небо говоритъ не воображенію какъ сверное, какъ звзды, какъ буря; оно чувственно прекрасно, и нужно усиліе, нужно напряженіе, чтобы любоваться имъ. Здсь небо такъ близко (не смотря на то, что глубоко), такъ близко къ человку, что ему не нужно подыматься на пальцы, чтобы достать до него, между тмъ какъ на свер надобно взгромоздиться на цлую лстницу Оссіановскихъ тней, чтобы небо сдлалось ощутительнымъ. Вы знаете, что я никогда не былъ энтузіастомъ природы; но на этотъ яхонтъ смотрю иногда право почти съ такимъ же чувствомъ, съ какимъ смотритъ на яхонтъ Жидъ. Такъ и рвется изъ груди вздохъ Гете и Веневитинова: отдайте мн волшебный плащъ. Впрочемъ здсь мы рдко видимъ этотъ яхонтъ. Близость горъ и возвышенность мста даютъ намъ очень часто погоду Англійскую. За то, тмъ больше наслаждаемся мы хорошею. Иногда однако, когда вспомнится, что на свер Россія, захочется и блднаго неба. Но чуть ли я не разсуждаю съ вами о погод? Вотъ что значитъ побыть 7 мсяцевъ въ Германіи! Впрочемъ жизнь наша здсь такъ однообразна, такъ уединенна, что если выключить то, чт`o мы думаемъ объ васъ, чт`o читаемъ и слышимъ на лекціяхъ, то чуть ли не останется говорить объ одной погод. Но повторять вамъ слышанное на лекціяхъ было бы скучно, и мудрено, и смшно, и дорого, повторять читанное въ книгахъ не лучше, а мысль объ васъ – какъ Итальянское небо, которое можно понять только чувствомъ, и которое въ описаніи будетъ только слово. Эти мысли, впрочемъ, какъ-то не доходятъ до мысли; он то память, то чувство, то воздушный замокъ, то сонъ, и никогда не силлогизмъ. Покуда думаешь ихъ, не думая объ нихъ, кажется наполненъ мыслями; захочешь разсказать, ни одной не поймаешь въ слово. Тмъ больше, что все это, кажется, разсказывать не для чего. Въ самомъ дл къ чему вамъ знать, что тогда-то я думалъ то-то, то какъ вы сидите вмст, то какъ гуляете въ саду, то здоровы ли вы, то какъ я прощался съ вами, то Языковъ читаетъ на стол стихи, то у васъ болятъ глазки, то вы здоровы и веселы и думаете объ насъ, то какъ мы споримъ съ папенькой о политической экономіи, то толкуемъ о Шеллинг, то Андрюшка дернулъ бровкой, то Васька сочинилъ стихи и пр. Кстати, отъ чего вы не пришлете намъ ничего изъ дтскаго журнала? Еще больше кстати: какъ можно печатать мое письмо о Шлейермахер? Не потому только, что слогъ, какъ вы говорите, не отдланъ и что показываться въ халат передъ тми друзьями, которыхъ мн сдлало мое обозрніе съ душегрйкой, было бы безразсудно, а передъ незнакомой публикой неприлично; но потому, что я говорю объ людяхъ живыхъ и къ тому же не такъ, какъ я говорилъ бы публично.... Пожалуйста, поврьте моимъ опытамъ и несомннному убжденію, что видть меня такимъ, каковъ я въ самомъ дл, и вмст любить, можетъ только моя семья. Не многіе друзья мои, не вс исключеніе; изъ нихъ многіе любятъ такія качества, которыхъ я не имю. Но и вы, разв я вашъ не въ тысячу разъ лучше меня настоящаго ….. Къ Баратынскому я написать не усплъ. До сихъ поръ еще не отвчалъ Шевыреву. Но скоро кончатся лекціи, и тогда я примусь за письма, и можетъ быть еще напишу что-нибудь для Языковскаго альманаха, разумется не въ такомъ род, чтобы одолжить его столькими пріятелями, сколькими мн обязанъ Максимовичъ….. Благодарствуйте за то, что часто бываете подъ Симоновымъ; только что же вы такъ долго не пишете? Пришлите непремнно романъ Баратынскаго и то, что есть новаго Пушкина, Языкова, Вяземскаго и, если можно, хотя предисловіе къ Борису. Откуда такая досада на славу? Не уже ли жъ Булгарины могутъ заставить Пушкина молчать? Прощайте. Пишите больше и чаще и даже объ томъ, что вамъ кажется неинтереснымъ”.