Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.
Шрифт:
21-го Августа./2-го Сентября.
„Нашъ отъздъ въ Италію совсмъ еще не ршенъ, ни когда, ни куда именно; думаемъ однако, что около половины Сентября н. с. подымемся отсюда и подвинемся къ Сверной Италіи. Между тмъ письма ваши пусть идутъ сюда. Парижское письмо ваше пропало на почт. Мн его жаль. Я люблю перечитывать ваши письма, даже старыя, и часто это длаю; такимъ манеромъ я иногда слушаю васъ больше двухъ часовъ, потому что пакетъ уже набрался порядочный. Зачмъ только въ этомъ разговор столько печальнаго? Объ насъ разсказывать почти нечего; посл послдняго письма перемнилось только то, что мы не ходимъ въ университетъ, и больше лнимся, и больше вмст, и строимъ больше плановъ, которые не исполняются. Я хотлъ написать кое что для Языкова альманаха, но до сихъ поръ еще не принимался. Столько разныхъ мыслей крестятся въ голов, что вся голова вышла церковь безъ попа, кладбище, которое ждетъ еще Ангела съ трубою. Трубу, впрочемъ, я нашелъ, только не ангельскую, а фрауенгоферскую. Я надюсь, что папенька будетъ ею доволенъ Можетъ быть, мы пробудемъ здсь недли три, можетъ быть меньше, можетъ быть больше, словомъ мы не знаемъ. Я между тмъ читаю Аріоста и совсмъ утонулъ въ его граціозномъ воображеніи, которое такъ же глубоко, тепло и чувственно, какъ Итальянское небо. Тассу я также только теперь узналъ цну; и вмст понялъ все варварство тхъ, кто, оторвавши крылья у бабочки, думаютъ, что она полетитъ….. До сихъ поръ я не отвчалъ ни Шевыреву, ни Соболевскому, все откладываю до завтра. Но завтра примусь безъ отсрочки”.
Сентябрь
„Изъ этого письма вы видите: 1) что братъ и Рожалинъ (особливо первый) непростительные лнтяи, которые откладывали писать къ вамъ до самаго часа отъзда; 2) вы видите, что они ухали въ Вну, чтобы провести тамъ около недли, чт`o вмст съ путешествіемъ составить 3, или около. Богъ знаетъ, удастся ли имъ видть что нибудь интересное, кром театра и улицъ: и можетъ быть кром галлереи, куда можно войти безъ рекомендательныхъ писемъ,
2 Октября./20 Сентября.
„Я до сихъ поръ не кончилъ письма своего, потому что мн было стыдно, или, лучше сказать, досадно посылать вамъ длинное письмо отъ себя, между тмъ какъ отъ нихъ только 2 строчки. Но, по счастію, теперь могу приложить сюда ихъ письма съ дороги, и, надюсь, вы объ нихъ безпокоиться не будете. Съ самаго ихъ отъзда я не выхожу изъ своей комнаты и бываю только въ трактир, гд обдаю, и въ музе, гд читаю газеты. Остальное время все посвящено Итальянскому языку. Признаюсь однако, что это изученіе Итальянскаго почти то же, что far niente, только ancora piu dolce, благодаря Аріосту. Я купилъ за 7 гульденовъ Данта, Петрарку, Аріоста и Тасса, словомъ Il Parnasso Italiano. Досталъ тоже Bocaccio, остальныя книги беру у моего Cavallieri Maffei, и, безпрестанно перемняя одного другимъ, читаю ихъ всхъ вмст, но больше Аріоста, выше котораго до сихъ поръ я не вижу ни одного поэта. Можетъ быть, это только жаръ перваго знакомства и пройдетъ какъ всякій жаръ, когда не достанетъ новыхъ дровъ. Однако не думаю, чтобы скоро. 35 псенъ и каждая въ Расиновскую трагедію! Судьба точно насильно тащитъ меня въ Италію. Вы знаете, собирался ли я туда? Еще за 6 мсяцевъ я не думалъ учиться по Итальянски. Кстати, вы мн длаете слишкомъ много чести, предполагая, что я не похалъ въ Парижъ отъ того, что боялся быть тамъ во время революціи. Право, не отъ того. Объ революціи я узналъ тогда, когда уже все было почти кончено. Если это обстоятельство избавило васъ отъ лишняго безпокойства обо мн, то благодарите за то одинъ случай, который вотъ уже боле года взялъ всю мою волю въ свои руки.
„Недавно видлъ я здсь Wallenstein'a. Эслеръ игралъ Валленштейна и игралъ превосходно. Но трагедія, не смотря на то, не произвела на меня никакого впечатлнія, и тмъ меньше, чмъ больше восхищались ею Нмцы. Не смотря на вс усилія, которыя я длалъ, чтобы видть въ геро что нибудь, кром Нмецкаго студента, ни на минуту не могъ обмануться. Гд нужно дло, онъ говоритъ общія мысли; гд нужно ршиться, онъ сомнвается; гд надо думать, онъ разсказываетъ сонъ и пр. Вчера я былъ свидтелемъ славнаго Мюнхенскаго праздника Octoberfest, учрежденнаго здсь въ 1810 году, въ воспоминаніе и въ честь свадьбы ныншняго короля съ королевою. Народу было на огромномъ лугу (Teresienwiese) больше 60,000. Со всего государства собраны были лучшія лошади, коровы, быки, свиньи, бараны и пр. Самъ король осматривалъ ихъ и раздавалъ владльцамъ призы, состоящіе изъ знаменъ, книгъ ("uber Viehzucht und Ackerbau in Deutschland und besonders in Bayern) и изъ денегъ; потомъ была скачка, и хотя король ухалъ прежде 6 часовъ, народъ оставался за полночь. На всемъ лугу не было ни одного солдата, ни одного полицейскаго, выключая національной милиціи (Landmiliz), и не только не вышло ни одной драки, но и ни одного громкаго слова. Впрочемъ Нмцы, благодаря пиву, чмъ пьяне, тмъ тише. Замчательне всего были свиньи. Я такихъ не видывалъ отъ роду. Извстно впрочемъ, что свиньи Баварскія, съ незапамятныхъ временъ, считаются первыми во всей Европ, не выключая и Чухонскихъ. Не смотря однако на всю торжественность этого праздника, мн было на немъ больше чмъ скучно. Кром двухъ глупыхъ Нмцевъ, съ которыми я только кланяюсь, потому что раза два съ ними обдалъ въ трактир, у меня не было тамъ ни одного знакомаго. Это еще не бда; напротивъ, но не скучать мн мшала какая-то b"ose Laune. Къ тому же на языкъ привязался противъ воли стихъ (какъ то часто бываетъ съ нашимъ семействомъ). Этотъ стихъ, который такъ неумстно вертлся на моемъ язык, былъ изъ перваго монолога Гетевской Ифигеніи: Weh dem и пр. Чмъ больше я старался это прогнать, тмъ онъ возвращался сильне, какъ бревно висящее, которое толкаетъ медвдь. Но въ вечеру дурной нравъ мой околдовалъ мой другъ Аріостъ. Этимъ я обязанъ ему уже не въ первый разъ, и это единственная книга, которой эпитетъ друга не натянутъ. Онъ гретъ, утшаетъ и разсеваетъ. Міръ его фантазіи — это теплая, свтлая комната, гд можетъ отдохнуть и отогрться, кого морозъ и ночь застали на пути. Я не знаю, впрочемъ, засидится ли въ этой комнат тотъ, кто здитъ въ шуб и съ фонарями. Потому совсмъ не удивляюсь, что Аріостъ не для всхъ величайшій изъ поэтовъ. Для большей части людей его вымыслы должны казаться вздоромъ, въ которомъ нтъ ни тни правды. Но мн они именно потому и нравятся, что они вздоръ, и что въ нихъ нтъ ни тни правды. Окончивъ Аріоста, примусь за Баярда, котораго знаю только изъ папенькиныхъ разсказовъ, которые еще въ Долбин длали на меня сильное впечатлніе, такъ что боюсь найти его ниже ожиданія. 5 Октября. Сейчасъ получилъ письмо отъ Рожалина и брата изъ Вны. Они въ восторг отъ одного изъ….. Внскихъ театровъ; уже изъ трактира перехали на квартиру; однако денегъ, посланныхъ мною, еще не получали, и не чудаки ли, т. е. боятся, что я не скоро ихъ вышлю, можетъ быть залнюсь и пр. Они оттуда хотятъ писать къ вамъ и потому я письма ихъ ко мн не посылаю. Въ Вн останутся они около мсяца; однако письма къ нимъ присылайте ко мн. Къ тому же отвтъ на это письмо уже не найдетъ ихъ (тамъ). Я между тмъ буду писать къ вамъ чаще обыкновеннаго, чтобы хоть этимъ вызвать ваши письма. Знаете ли однако, что писать къ вамъ, не получая такъ долго отъ васъ, совсмъ не удовольствіе. Правда, что, писавши къ вамъ, я больше съ вами, чмъ когда просто объ васъ думаю. Однако я говорю съ вами какъ глухой и слпой, который знаетъ, что слышатъ его, но не знаетъ, кстати ли то, что онъ говоритъ; не знаетъ, что длается вокругъ него, боится шутить не въ пору, боится не въ пору вздохнуть и можетъ быть даже замолчалъ бы, если бы не боялся, что и молчаніе его будетъ не въ пору”.
Октябрь.
„Я получилъ ваше письмо отъ 8 Сентября и тотчасъ же послалъ его къ брату, который еще въ Вн, и, какъ говоритъ, писалъ къ вамъ 2 раза. Изъ его писемъ вы видите, что онъ не теряетъ времени даромъ. Но ваше письмо — знаете ли вы, что я посл него чуть-чуть не похалъ къ вамъ. Сначала потому, что было испугался чумы, а потомъ, обдумавши, что вы не станете рисковать нашими, — уже не для чумы, а просто для того, что возможность скоро увидаться съ вами, родила во мн такое желаніе отправиться къ вамъ, что долженъ былъ испытать надъ собою все краснорчіе благоразумія, чтобы остаться въ Мюнхен. Краснорчіе это имло успхъ, но до сихъ поръ я еще не знаю, прочный ли. Жду съ нетерпніемъ еще письма отъ васъ, и увренъ, что посл послдняго вы не заставите меня долго дожидаться. Иначе, т. е., если 12 Ноября н. с., ровно черезъ мсяцъ посл послдняго, я не получу отъ васъ втораго письма, то къ 12 декабря ждите меня въ Москву. Что за бурлаки, которые пришли въ Ниж. Новгородъ съ чумою, какъ пишетъ Journal de St.-P'etersbourg? И вы посл всего этого еще мсяцъ, можетъ быть, не будете писать! Разумется, я буду здсь дожидаться новыхъ отъ васъ встей и не уду въ Италію, какъ вы думаете, прежде чмъ уврюсь на вашъ счетъ. Не знаю еще, что скажетъ братъ въ отвтъ на ваше письмо…... Изъ стиховъ, присланныхъ вами, разумется Языковскіе прочелъ я съ больше крпкимъ чувствомъ. О псалм и говорить нечего. Стихи къ сестр (можетъ быть братство вмшивается одно въ судейство) показались мн chef d'oeuvre этого рода. Какая грація, приличность и мрность и вмст какая Языковская ковка! Присылайте скоре Баратынскаго поэму. Объ себ сказать мн почти нечего новаго, кром того, что я уже не такъ уединенно живу; я, случайно познакомившись съ нкоторыми молодыми людьми не Нмецкаго покроя, почти каждый вечеръ ужинаю вмст съ ними, иногда даже у одного изъ нихъ; проводимъ мы цлыя ночи въ толкахъ объ сует мірской и премудрости Божіей, т. е. изъ пустаго въ порожнее….. Соболевскій съ Шевыревымъ удивляются, что мы съ Рожалинымъ такъ долго къ нимъ не пишемъ. А мы всего просрочили только 5 мсяцевъ отвчать послднему, и 2 — первому; вообразите странность съ ихъ стороны! Шевыревъ пишетъ мн, что онъ послалъ на Булгарина громовое письмо; что такое? Жаль мн бдной Мары, если она всуе печешеся. Но этотъ опытъ какъ бы ни былъ неудаченъ въ стихахъ, будетъ небезполезенъ для его прозы. Что онъ заводитъ типографію, я очень радъ: будутъ дв хорошихъ; но что Языковъ издаетъ альманахъ, я хотя и радъ, однако не знаю, что прислать ему. Постараюсь къ тому времени что нибудь сдлать. А между тмъ прощайте”.
30-го Октября.
„Вотъ и братъ воротился съ Рожалинымъ изъ Вны, а отъ васъ еще нтъ писемъ. Я сказалъ уже, что покуда не получу, въ Италію не поду, но эта угроза что-то не дйствуетъ. Если еще нсколько времени пройдетъ безъ писемъ отъ васъ, тогда, вмсто Италіи, я поду въ Россію. Потому, смотрите, не удивитесь, если я вдругъ явлюсь передъ вами. Что сказать вамъ теперь объ насъ? Изъ письма брата вы, вроятно, видите, что онъ
„Я къ вамъ пишу сегодня не много, потому что братъ пишетъ больше, и Рожалинъ также, кажется, не лнится. Я не много опоздалъ и не хочу откладывать письма до завтра, потому что и такъ мы уже долго откладывали, и я боюсь, что если письмо опоздаетъ, то вы будете безпокоиться о брат, и о томъ, какъ онъ пріхалъ изъ Вны. Потому прощайте! Скоро либо напишу къ вамъ еще, либо самъ пріду. Обнимаю васъ отъ всей души; поклонитесь всмъ, кто обо мн помнитъ”.
11-го Ноября.
„Здравствуйте! Вотъ я въ Варшав, ду къ вамъ, однако не въ Москву, потому что увренъ, что вы оттуда ухали, а въ Петербургъ, гд по всмъ вроятностямъ вы должны быть теперь. Въ Москву же пишу къ вамъ только такъ, на удачу, и крпко надюсь, что мое письмо сдлаетъ крюкъ изъ Москвы въ Петербургъ. Однако, несмотря на крюкъ, оно придетъ прежде меня, потому что я здсь долженъ ждать цлую недлю, ибо дилижансъ отходитъ только въ середу, а теперь четвергъ; къ тому же этотъ проклятый дилижансъ идетъ два дня съ половиной до Польской границы. Тамъ я возьму извощика можетъ быть до самаго Петербурга, потому что на почт, или на перекладныхъ хать и слишкомъ дорого и безъ человка неврно, ибо когда некому смотрть за вещами, то само собою разумется, что он могутъ пропасть. Хотя я не везу съ собой никакихъ драгоцнностей, однако все непріятно остаться въ одной шуб. Извощикъ же, который меня повезетъ, принадлежитъ Графу Туровскому, съ которымъ я здсь познакомился, или, лучше сказать, возобновилъ знакомство, ибо зналъ его въ Мюнхен. Онъ ручается мн за врность, услужливость и расторопность своего кучера и за доброту его лошадей. Не смотря на то однако, что я везу и кучеру и лошадямъ грозный ордеръ отъ барина, въ которомъ сказано между прочимъ: хать какъ можно скоре, вся моя дорога съ фурманомъ продолжится около двухъ съ половиною недль, а можетъ быть и больше; слдовательно въ Петербургъ пріду я не прежде половины Декабря, ибо сегодня 11-е Ноября. Если не найду васъ тамъ, то узнаю отъ Жуковскаго, гд вы, и отправлюсь туда. Вотъ и разлука наша, которая приначал казалась безъ конца, сама собою кончилась. Еще не прошло года, какъ я васъ оставилъ. Кажется, судьба только пошутила съ нами, заставивши насъ прощаться такъ на долго. Хотя эта шутка была совсмъ Нмецкая, и ни она сама, ни ея развязка, совсмъ не забавны. Неужели и судьба Нмка? Вы видите, милая маменька, что я ду къ вамъ съ совершенно спокойнымъ духомъ, ибо твердо увренъ, что вы не подвергаете ни себя для насъ, ни нашихъ ни малйшей опасности. Я не сомнваюсь, что это письмо пришлется къ вамъ либо въ Петербургъ, либо въ Ригу, и что вы ухали изъ Москвы, какъ скоро пріхалъ папенька изъ деревни, а папенька, конечно, не рисковалъ вами изъ лишняго рубля, который онъ могъ бы выхозяйничать тамъ, и расчелъ, что лучше ухать безъ ничего, чмъ оставаться съ тысячами. Однако признаюсь вамъ, что страхъ иногда находитъ на меня. Но я умю его разгонять больше простою волею, чмъ благоразумнымъ разсужденіемъ. Пишите какъ можно скоре къ брату, который остался въ Мюнхен и боится за васъ еще больше меня. Уже дв недли, какъ я его оставилъ, и если онъ еще не получилъ объ васъ извстія, то это было бы съ вашей стороны слишкомъ жестоко. Но нтъ нтъ! прочь вс безпокойныя мысли, вы къ нему писали изъ Петербурга. И онъ покоенъ на вашъ счетъ. Я хочу врить всему хорошему, хочу не сомнваться въ лучшемъ; иначе, поддавшись страху дурнаго,
теперь какая бы душа могла устоять? За чмъ я оставилъ васъ? Но что сдлано, то сдлано. Прошедшаго воротить нельзя, и мы властны только надъ настоящимъ. Надъ нимъ я буду господиномъ, буду управляться собою и докажу это даже въ этихъ обстоятельствахъ надъ своими чувствами и воображеніемъ. Я буду покоенъ до тхъ поръ, покуда увижусь съ вами. Еще цлый мсяцъ! Но запасъ моей воли станетъ еще на доле. Прощайте, обнимаю васъ всхъ. Гостинцевъ не везу никому, выключая меньшихъ, и то только для того, чтобы они были мн рады. При вызд изъ Варшавы, т. е. черезъ недлю, буду писать еще, а теперь еще разъ обнимаю васъ. Вашъ Иванъ.
„Сейчасъ явился извощикъ, который берется доставить меня до Польской границы за три червонца, вмст съ другимъ пассажиромъ, который платитъ столько же. И такъ я ду сего дня. Прощайте до Петербурга”.
Иванъ Васильевичъ Киревскій воротился въ Москву 16 Ноября, черезъ недлю пріхалъ и Петръ Васильевичъ, промедлившій по невол нсколько дней въ Кіев [14] . На этотъ разъ холера, слава Богу, не коснулась ихъ семьи и оба брата нашли здоровыми всхъ своихъ близкихъ и друзей.
14
П. В. прохалъ черезъ Варшаву наканун возмущенія. Курьеръ, привезшій извстіе о вспыхнувшемъ возмущеніи, пріхалъ въ Кіевъ несколькими часами прежде Киревскаго. Въ Кіев, въ полиціи отказались дать свидтельство для полученія подорожной; полиціи показалось страннымъ, что человкъ спшитъ въ чумный городъ, изъ котораго вс старались выхать; Польское окончаніе фамиліи на скій; паспортъ, въ которомъ было прописано, что при г-н Киревскомъ человкъ, между тмъ какъ онъ возвращался одинъ, ибо человкъ былъ отпущенъ нсколько мсяцевъ прежде; вс эти обстоятельства показались подозрительными и полиція не дозволила выхать изъ города, безъ высшаго разршенія. Мюнхенскаго студента потребовали явиться къ Генералъ-Губернатору: тогда Ген. Губ. былъ Княжнинъ. Онъ принялъ Киревскаго строго и сухо, предложилъ ему нсколько вопросовъ, и, выслушавъ отвты, въ раздумь началъ ходить по комнат. Молодой Киревскій, не привыкшій къ такимъ начальническимъ пріемамъ, пошелъ вслдъ за нимъ. „Стойте, молодой человкъ”! воскликнулъ Генералъ-Губернаторъ, закипвшій отъ негодованія. „Знаете ли вы, что я сейчасъ же могу засадить васъ въ казаматъ, и вы сгніете тамъ у меня, и никто никогда объ этомъ не узнаетъ?” „Если у васъ есть возможность это сдлать, спокойно отвчалъ Киревскій, то вы не имете права это сдлать!” „Ступайте,” сказалъ Г. Губернаторъ, нсколько устыдившись своей неумстной вспыльчивости, и въ тотъ же вечеръ приказалъ выдать подорожную.
Въ продолженіе 1831 года, И. В. Киревскій написалъ нсколько водевилей и комедій, которые были разыграны на домашнемъ театр. Вмст съ Языковымъ написалъ онъ „Вавилонскую Принцессу”, драматическую фарсу въ проз, перемшанную стихами, и осенью приступилъ къ исполненію давно задуманнаго плана: изданію журнала. Названіе „Европеецъ” достаточно указываетъ на тогдашній образъ мыслей Киревскаго. Ревностными сотрудниками Европейца въ Москв были Языковъ, Баратынскій и Хомяковъ; въ Петербург Жуковскій, Кн. Вяземскій, А. И. Тургеневъ и Кн. Одоевскій. Въ конц этого года Жуковскій пріхалъ въ Москву и отдалъ для перваго нумера свою сказку „О спящей царевн”, и тотчасъ посл выхода первой книжки, прислалъ „Войну мышей и лягушекъ”, „Судъ Божій”, „Царя Берендея” и нсколько мелкихъ піэсъ, почти что цлый томъ стихотвореній. Пушкинъ, довольный разборомъ Бориса Годунова, написалъ Языкову, что пришлетъ для Европейца все, что будетъ имъ окончено, радовался новому журналу, и общалъ свое полное и дятельное сотрудничество. Европейцу предстояла блестящая будущность; все что было знаменитаго тогда въ литератур, блестящіе таланты того времени, которыми, по справедливости, всегда будетъ гордиться Русская словесность, люди эти безкорыстно соединились для дружной дятельности. Но Европейца вышло только дв книжки; все что было въ этихъ книжкахъ самого Киревскаго, нын перепечатано вполн. Читатель можетъ ясно видть, что въ статьяхъ сихъ нтъ ничего возмутительнаго, ничего такого, что могъ бы вычеркнуть самый подозрительный цензоръ нашего времени. Но у Киревскаго было много враговъ литературныхъ, которымъ не нравился успхъ новаго журнала, и которые не могли забыть его прежнихъ критическихъ разборовъ. Статья его „XIX вкъ” была перетолкована, и 22 Февр. 1832 года журналъ былъ запрещенъ. Въ запретительной бумаг было сказано: что „хотя сочинитель и говоритъ, что онъ говоритъ не о политик, а о литератур, но разуметъ совсмъ иное: подъ словомъ просвщеніе онъ разуметъ свободу, дятельность разума означаетъ у него революцію, а искусно отысканная середина ничто иное, какъ конституція; статья сія не долженствовала быть дозволена въ журнал литературномъ, въ каковомъ запрещается помщать что либо о политик, и вся статья, не взирая на ея нелпость, писана въ дух самомъ неблагонамренномъ”. Дале разборъ представленія „Горе отъ ума” признанъ за самую непристойную выходку противъ находящихся въ Россіи иностранцевъ. Почему Ценсоръ былъ подвергнутъ законному взысканію, продолженіе журнала воспрещено, и Киревскій офиціально признанъ человкомъ неблагомыслящимъ и неблагонадежнымъ. Цензоръ Серг. Тим. Аксаковъ, пропустившій въ то же время шуточную поэму „12-ть спящихъ буточниковъ”, вскор былъ отставленъ. Киревскому, кром запрещенія журнала, угрожало удаленіе изъ столицы, и онъ спасенъ былъ только горячимъ и энергическимъ заступничествомъ В. А. Жуковскаго.