Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.

Киреевский Иван Васильевич

Жажда дятельности была такъ сильна, что Киревскій принялъ участіе въ изданіи Москвитянина, не получивъ оффиціальнаго разршенія, о которомъ онъ такъ много заботился. Имъ изданы были три первыя книги Москвитянина на 1845-й годъ. Он во многомъ напоминаютъ книжки Европейца. Снова Жуковскій поспшилъ прислать все, что имъ было написано въ стихахъ, и нсколько отрывковъ въ проз, съ посланіемъ, которое начиналось:

Слухъ до меня достигъ на берегъ Майна, Что ты, Киревскій, мой другъ, Задумалъ быть Москвитяниномъ.

Многія имена прежнихъ сотрудниковъ Европейца являются участниками обновленнаго Москвитянина: Александръ Ив. Тургеневъ, Хомяковъ, Языковъ, князь Вяземскій. Но въ статьяхъ самого Киревскаго и въ прозаическихъ статьяхъ Хомякова свтитъ уже

другое направленіе, и достаточно поименовать другихъ сотрудниковъ Киревскаго: его брата, Петра Вас. Киревскаго, Константина Сер. Аксакова, Дм. Ал. Валуева, Вас. Алекс. Панова, Мих. Алекс. Стаховича, Як. А. Линовскаго (страшно сосчитать, въ какое короткое время и сколькихъ уже нтъ!), — достаточно назвать сіи имена, и имена другихъ, слава Богу, еще живыхъ дятелей, чтобы увидть, что здсь начинается высказываться то убжденіе, органомъ котораго впослдствіи служили Московскій Сборникъ и Русская Бесда. Подъ редакціей Киревскаго были изданы только три первыя книжки Москвитянина на 1845-й годъ, и переданы многіе матеріалы для 4-го №. Невозможность издавать журналъ не будучи его полнымъ хозяиномъ и отвтственнымъ издателемъ, и отчасти разстроенное здоровье, заставили Киревскаго отказаться отъ редакторства. Лтомъ 1845 года Киревскій перехалъ въ свое Долбино и оставался здсь до осени 1846 года. 1846-й годъ, по словамъ Киревскаго, былъ одинъ изъ самыхъ тяжелыхъ въ его жизни. Въ этотъ годъ онъ похоронилъ свою маленькую дочь и лишился многихъ близкихъ друзей. Почти что въ одинъ годъ скончались Дм. Ал. Валуевъ, Алек. Ив. Тургеневъ, Алек. Анд. Елагинъ, Ник. Мих. Языковъ. Помщаемъ здсь письма Киревскаго къ матери о кончин Языкова; оба письма писаны уже посл кончины Николая Михайловича, но Киревскій, зная, какъ глубоко огорчитъ это извстіе, желалъ приготовить къ нему, и потому написалъ прежде объ опасной болзни.

1846 г. Декабрь.

„Милая маменька!

„До насъ дошли слухи о вашемъ нездоровь; очень страшно и грустно за васъ. Ради Бога, будьте здоровы! — Я хотлъ было хать къ вамъ, но остановился дожидаться письма отъ васъ, потому что у меня тоже не совсмъ здоровы жена и маленькая Маша....

„Въ Москв новаго мало. Бдный Языкушко очень боленъ. Кажется, посл такихъ безпрестанныхъ 15-ти-лтнихъ страданій, разстроившихъ его весь организмъ, мудрено поврить Иноземцеву, который видитъ надежду выздоровленія. Иногда думаю, что не эгоизмъ-ли это съ нашей стороны — желать ему продолженія страданій, ему, котораго чистая, добрая, готовая къ небу душа, утомленная здсь, врующая, жаждущая другой жизни, не можетъ не найдти тамъ тхъ радостей, которыхъ ожидаетъ. Здсь ему буря непогоды, за которой онъ давно предчувствовалъ, что есть блаженная страна. Впрочемъ все во власти Того, Кто лучше насъ знаетъ что лучше. Потому я не прошу у Него ни того, ни другаго, а только чтобы умть просить Его Святой воли.

„Въ Москв теперь длаетъ большой шумъ диссертація Аксакова. Она наконецъ напечатана въ огромной книг, слишкомъ 30 листовъ убористаго шрифта, и черезъ дв недли по выход вдругъ запрещена, остановлена въ продаж и должна опять перепечатываться. Въ самомъ дл, кажется, что это насмшка не простительная, если это только не просто глупость источника нашего ума — Московскаго Университета. Пропустить книгу цлымъ совтомъ Профессоровъ, печатать ее полтора года и потомъ велть перепечатывать!

„Простите, обнимаю васъ, до завтрашней почты”.

„Милая маменька, сейчасъ получилъ письмо отъ васъ и отъ Маши. Вы пишете, что вс нездоровы, и не описываете чмъ, — это не хорошо и даетъ безпокойство. У насъ горе: бдный Языкушко боленъ. Я хотлъ писать къ брату, но такъ какъ онъ теперь у васъ, то сообщите вы ему. За Хомяковымъ я послалъ эстафету. У него (Языкова) горячка, онъ простудился, выпивши стаканъ холодной воды. Бредитъ стихами, въ которыхъ словъ нельзя разобрать, и что-то поетъ. Въ ночь съ воскресенья на понедльникъ, онъ исповдался и пріобщился, былъ въ чистой памяти, распорядился всми своими длами. Онъ потребовалъ священника въ 4-мъ часу ночи, не смотря на то, что Иноземцевъ уврялъ его, что болзнь не опасна и что увренъ въ его выздоровленіи. Языковъ съ твердостію настоялъ на своемъ желаніи, говоря, что это лекарство лучше всхъ, и что оно одно ему осталось. Посл того ему было лучше. Иноземцевъ не предвидлъ близкой опасности. Въ середу ему было гораздо лучше, Иноземцевъ успокоилъ всхъ; въ четвергъ стало хуже. Иноземцевъ въ 2 часа пополудни нашелъ его въ бреду и веллъ поставить шпанскую муху, хотлъ захать въ 9 часовъ, узнать, какъ подйствовала шпанская муха, но въ 5 часовъ Языковъ успокоился. До этой минуты жизнь его была страдальческая. Онъ перешелъ въ другую свтлую, достойную его свтлой, доброй души. Нтъ сомннія, что если кому-либо изъ смертныхъ суждено тамъ славить величіе и красоту и благость Господа, то врно изъ первыхъ ему. П. М. здсь. А. М. былъ

здсь и ухалъ въ Симбирскъ, по необходимымъ дламъ, въ прошедшую пятницу. Лицо Языкушки свтло и спокойно, хотя носитъ печать прежнихъ долгихъ страданій, залогъ будущихъ теперь наступившихъ утшеній. Наканун кончины онъ собралъ вокругъ себя всхъ живущихъ у него, и у каждаго по одиночк спрашивалъ, врятъ ли они воскресенію душъ? Когда видлъ, что они молчатъ, то просилъ ихъ достать какую-то книгу, которая совсмъ перемнитъ ихъ образъ мыслей, — но они забыли названіе этой книги! Обстоятельство крайне замчательное, теперь они стараются всми силами, и не могутъ вспомнить. Очевидное и поразительное доказательство таинственнаго Божіяго смотрнія о спасеніи и руководств душъ человческихъ. Прощайте, обнимаю васъ за жену и за дтей. Вашъ сынъ И. К.

„Пожалуйста, напишите о себ и заставьте Петруху брата написать также. Скажите ему не вдругъ объ Яз. Я боюсь, что это слишкомъ поразитъ его. Приготовьте также и Петерсона. Это будетъ въ завтрашнихъ газетахъ, потому боюсь теперь не сообщить вамъ”.

10-го Января 1847.

„Обнимаю тебя, другъ братъ Петруха, и вмст съ тобою и со всми вами соединяюсь мысленно и сердечно, чтобы поздравить васъ съ завтрашнимъ днемъ. Я не писалъ къ теб передъ новымъ годомъ, потому что не нашелъ въ себ духу говорить теб о бдномъ нашемъ Языкушк. Изъ письма моего къ маменьк, писаннаго 27-го Декабря, ты узнаешь подробности о его послднихъ минутахъ; он были святы, прекрасны и тихи. Хомяковъ прізжалъ на нсколько часовъ, и, похоронивъ Языкова, тотчасъ отправился къ жен въ деревню, потому что она больна. Тутъ я видлъ въ первый разъ, что Хомяковъ плачетъ; онъ перемнился и похудлъ, какъ будто бы всталъ изъ длинной болзни. Тло положили въ Данилов подл Валуева. Шевыревъ написалъ объ немъ прекрасную статью въ городскомъ листк. Онъ вспоминаетъ всю его жизнь, его же стихами.

„Сегодня жду писемъ изъ Петрищева; очень боюсь за маменьку. У меня тоже не совсмъ здоровы жена и маленькая Машенька. Въ этотъ годъ я перешелъ черезъ ножи самыхъ мучительныхъ минуть, сцпленныхъ почти безпрерывными бдами, такъ что когда я несъ мою бдную Катюшу въ церковь, то это было уже почти легко, въ сравненіи съ другими чувствами.

„Обнимаю тебя крпко. Твой братъ И. К.”

Въ начал 1852-года Киревскій написалъ свое извстное письмо къ графу Комаровскому: о характер просвщенія Европы и его отношеніи къ просвщенію Россіи. — Статья эта была написана для Московскаго Сборника, издаваемаго однимъ изъ молодыхъ друзей Киревскаго, Иван. Сер. Аксаковымъ, и напечатана въ первой книг. Второй томъ Сборника постигла участь Европейца. Киревскій пересталъ вовсе писать для печати.

„Литературныя занятія мои”, писалъ онъ въ то время, „ограничиваются кой-какимъ чтеніемъ, и то новаго читаю мало, а старое охотне, можетъ быть отъ того, что самъ состарлся. Однакоже не теряю намренія написать, когда будетъ можно писать, курсъ философіи, въ которомъ, кажется, будетъ много новыхъ истинъ, то есть новыхъ отъ человческой забывчивости. Жаль, очень жаль, что западное безуміе стснило теперь и нашу мысль, именно теперь, когда, кажется, настоящая пора для Россіи сказать свое слово въ философіи, показать имъ, еретикамъ, что истина науки только въ истин православія. Впрочемъ и то правда, что эти заботы о судьб человческаго разума можно предоставить Хозяину, который знаетъ когда и кого послать на свое дло”. (Изъ письма къ Кошелеву, 1852 г. 2-е Окт.).

Въ тишин своего деревенскаго уединенія, Киревскій продолжалъ работать для своего будущаго философскаго сочиненія, изучая писанія Святыхъ Отцовъ: „Ученіе о Святой Троиц не потому только привлекаетъ мой умъ, что является ему какъ высшее средоточіе всхъ святыхъ истинъ, намъ откровеніемъ сообщенныхъ, — но и потому еще, что, занимаясь сочиненіемъ о философіи, я дошелъ до того убжденія, что направленіе философіи зависитъ, въ первомъ начал своемъ, отъ того понятія, которое мы имемъ о Пресвятой Троиц”.

Долбино въ сорока верстахъ отъ Козельской Оптинской пустыни. Сюда не рдко узжалъ Киревскій и проводилъ здсь цлыя недли, душевно уважая многихъ старцевъ святой обители и особенно отца Макарія, своего духовнаго отца, бесды котораго онъ высоко цнилъ.

Оптинскій монастырь, знаменитый въ округ благочестіемъ монашествующихъ братій, извстенъ почти въ цлой Россіи изданіемъ многихъ переводовъ Святыхъ Отцевъ и другихъ назидательныхъ книгъ. Въ изданіяхъ сихъ и Киревскій принималъ живйшее участіе; почти вс корректуры исправлялись въ его дом; но не только завдываніе печатаньемъ, не одн хлопоты съ типографіей, ценсурою и книгопродавцами, не объ одной вншней сторон дла заботился Киревскій; помщаемъ здсь его письмо къ покойному отцу Макарію, которое доказываетъ, что и самыя рукописи и переводы просматривались Киревскимъ.