Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ.

Киреевский Иван Васильевич

„Разсматривая Русскій глаголъ, какъ вы длаете, въ самой жизни языка, независимо отъ системъ, составленныхъ по иностраннымъ образцамъ, и постоянно имя въ виду замченное вами свойство Русскаго глагола: при всхъ измненіяхъ сохранять право неискаженнаго развитія своей духовной личности, — можно бы, кажется, придти къ совершенно противоположному заключенію, не нарушая законовъ логики, т. е. что именно потому, что Русскій глаголъ выражаетъ, кром времени, еще и качество дйствія, онъ долженъ быть богаче другихъ формами, выражающими время. Ибо сверхъ обыкновенныхъ общихъ подраздленій времени качество дйствія даетъ возможность еще къ нкоторымъ обыкновеннымъ подраздленіямъ. Такъ, кром замченныхъ вами и прекрасно выраженныхъ смысловъ различныхъ формъ временъ, Русскій глаголъ иметъ еще особенную форму для выраженія той быстроты, съ которою дйствіе переходитъ въ прошедшее. Разумется, эта форма возможна только для тхъ глаголовъ, которыхъ личный смыслъ вмщаетъ возможность этой мгновенной быстроты. Этого времени,

уже не однократнаго только, но мгновенно прошедшаго, нтъ въ другихъ языкахъ и слдовательно нтъ въ иностранныхъ грамматикахъ. — Не знаю, есть ли оно въ вашей, но, кажется, должно быть, потому что есть въ язык. Этой формы не было прежде въ нашихъ грамматикахъ (и не могло быть, потому что искали только формъ общихъ для всхъ глаголовъ) и потому языкъ литературный ее избгаетъ. Отъ того она не развилась, какъ бы должна была развиться, и носитъ на себ какой-то оттнокъ неблагороднаго, какъ свойственная больше народу, чмъ людямъ образованнымъ. Къ этой форм мгновенно-прошедшаго относятся слова: глядь, хвать, прыгъ, щелкъ, стукъ, брякъ, звякъ, бухъ, шлепъ, скокъ, мигъ, шмыгъ, бацъ, кехъ, плюхъ, пихъ и проч. Эта форма хотя выражаетъ прошедшее дйствіе, однако еще такъ тепла пролетомъ настоящаго, что животрепещетъ сердцу прошедшимъ и настоящимъ депричастія, занимая отъ перваго смыслъ, синтаксическія права изъявительнаго наклоненія, отъ втораго — необходимость соединяться съ другимъ глаголомъ, въ отношеніи къ которому опредляется мгновенность выражаемаго ею дйствія.

„Но дописывая съ горяча четвертый листъ моего письма къ вамъ, я не знаю, посылать ли его, зная, что все сказанное мною можетъ быть длинная чепуха, доказывающая только мое незнаніе предмета, о которомъ пишу. Впрочемъ, если и такъ, то вы увидите въ этой чепух еще доказательство того, какое сильное дйствіе произвело на меня чтеніе вашей статьи. Между тмъ прошу васъ все сказанное мною принять не какъ мое мнніе, но какъ вопросы о томъ, что мн въ вашей стать показалось не яснымъ для моего неразвитаго понятія.

„Прошу васъ передать мое искреннее почтеніе вашему много и глубоко уважаемому батюшк и всему вашему почтенному семейству.

Преданный вамъ

Иванъ Киревскій.”

„ПОСЛДНІЙ ДЕНЬ 1855 ГОДА”.

„Любезный другъ Погодинъ, къ намъ, въ деревню, доходятъ новости поздно, однакожъ отъ этого он мало теряютъ своей живости. Въ послднемъ № Московскихъ Вдомостей я прочелъ рчь, которую ты говорилъ Хрулеву, и прочелъ съ такимъ удовольствіемъ, какого давно не испытывалъ отъ печатнаго. Теб Богъ вложилъ огонь въ слово. Видно ты въ самомъ дл скиплся душою съ жизнію нашего отечества, что при каждомъ явленіи этой жизни, при страданіи ея, при радости, у тебя вырывается изъ сердца настоящій звукъ. Твои голоса, т. е. не печатанные, — возбуждаютъ почти общее сочувствіе. Разумется не вс, но большая часть. Въ рчи Хрулеву меня особенно поразила и обрадовала мысль о томъ, что Европа не догадывается, сколько добра извлечетъ Россія изъ того зла, которое она думаетъ ей нанесть. Я думалъ, что я одинъ утшаю себя этою мыслію, и хотлъ бы обнять тебя, видя, что ты говоришь, что я думаю. Твоя увренность укрпляетъ мою. Да, любезный другъ, эти страданья очистительныя; эта болзнь къ здоровью. Мы бы загнили и задохлись безъ этого потрясенія до самыхъ костей. Россія мучается, но это муки рожденія. Тотъ не знаетъ Россіи и не думаетъ о ней въ глубин сердца, кто не видитъ и не чувствуетъ, что изъ нея рождается что-то великое, не бывалое въ мір. — Общественный духъ начинаетъ пробуждаться. Ложь и неправда, главныя наши язвы, начинаютъ обнаруживаться. Ужасно, невыразимо тяжело это время; но какою цною нельзя купить того блаженства, чтобы Русскій православный духъ, — духъ истинной Христіанской вры, — воплотился въ Русскую общественную и семейную жизнь! А возможность этого потому только невроятна, что слишкомъ прекрасна.

„Впрочемъ, въ стремленіи къ Русскому народному духу, есть возможность недоразумнія, которое, къ сожалнію, часто встрчается, и многое путаетъ.

„Подъ Русскимъ духомъ разумютъ не одушевленіе общечеловческаго ума духомъ православнаго, истиннаго христіанства, — но только отрицаніе ума западнаго. Подъ народнымъ разумютъ не цлостный составъ государства, но одно простонародное, — смшанный отпечатокъ полуизглаженныхъ прежнихъ общественныхъ формъ, давно изломанныхъ, и слдовательно уже не возстановимыхъ. Духъ живитъ,—но улетаетъ, когда имъ хотятъ наполнить разбитыя формы.

Очень бы ты обязалъ меня, если бы нашелъ минуту подлиться тми мыслями, которыя теперь тебя занимаютъ. Не написалъ ли ты чего новаго посл моего отъзда изъ Москвы? Если бы прислалъ мн прочесть, то тетрадь твоя возвратилась бы скоро; а благодарность моя осталась бы невозвратною.—

Твой И. Киревскій.

Въ 1856-мъ году, посл великой грозы на Руси, повяло новой жизнью; Русской умъ почувствовалъ просторъ и уста заговорили гласно. Въ Москв основался новый журналъ: „Русская Бесда” подъ редакціей Кошелева, съ участіемъ всхъ друзей и единомышленниковъ Киревскаго. — И дружеское

отношеніе къ издателю, и желаніе участвовать въ предпріятіи, начатомъ съ безкорыстною цлью добра, и наконецъ возможность вполн высказаться безъ боязни, что слова его будутъ перетолкованы, — все это заставило Киревскаго немедленно приняться за работу. Въ Феврал онъ прислалъ въ Москву свою первую статью: „О возможности и необходимости новыхъ началъ для философіи”. — По неисповдимой судьб, статья эта, долженствовавшая быть началомъ большаго труда, была его послднею статьею.

Въ конц великаго поста, Киревскій похалъ въ Петербургъ, чтобъ видть экзаменъ сына, кончившаго курсъ въ Лице. Онъ пробылъ въ Москв нсколько дней; остановился въ дом у матери и повидался здсь въ послдній разъ съ братьями и друзьями. 10-го Іюня онъ занемогъ холерою, быстро и съ страшною силою развившейся, и скончался 11-го Іюня на рукахъ сына и двухъ друзей его молодости, графа Комаровскаго и Алекся Влад. Веневитинова. Тло его было перевезено въ Оптину пустынь и положено близъ соборной церкви [18] .

18

На могильномъ памятник И. В. Киревскаго начертано (изъ Кн. Премудр. Солом., гл. 8, ст. 2 и 22-й): Премудрость возлюбихъ и поискахъ отъ юности моея... Познавъ жe, яко не инако одержу, аще не Господь дастъ, пріидохъ ко Господу.

Прим. ред.

Въ „Русской Бесд” было напечатано нсколько страницъ, написанныхъ въ это время Алек. Ст. Хомяковымъ. Приведемъ въ заключеніе нсколько словъ оттуда:

„Конечно, немногіе еще оцнятъ вполн И. В. Киревскаго, но придетъ время, когда наука, очищенная строгимъ анализомъ и просвтленная врою, оцнитъ его достоинство и опредлитъ не только его мсто въ поворотномъ движеніи Русскаго просвщенія, но еще и заслугу его передъ жизнію и мыслію человческою вообще. Выводы, имъ добытые, сдлавшись общимъ достояніемъ, будутъ всмъ извстны; но его немногія статьи останутся всегда предметомъ изученія, по послдовательности мысли, постоянно требовавшей отъ себя строгаго отчета, по характеру теплой любви къ истин и людямъ, которая везд въ нихъ просвчиваетъ, по врному чувству изящнаго, по благоговйной признательности его къ своимъ наставникамъ, — предшественникамъ въ путяхъ науки, — даже тогда, когда онъ принужденъ ихъ осуждать, и особенно по какому-то глубокому сочувствію невысказаннымъ требованіямъ всего человчества, алчущаго живой и животворящей правды”.

(Н. А. Елагинъ.)

22-го Марта

1861 г.

ПЕРВЫЙ ОТДЛЪ

Девятнадцатый вкъ.

(1832).

Столько уже говорено о направленіи девятнадцатаго вка, что мудрено было бы сказать объ немъ что либо новое, если бы девятнадцатый вкъ былъ для насъ прошедшимъ. Но онъ живетъ, и слдовательно измняется; и каждое измненіе его господствующаго духа ставитъ насъ на новую точку зрнія. Другая перспектива, въ которой минувшее располагается передъ текущею минутою, даетъ ему другое значеніе. Такъ путешественникъ, съ каждою перемною мста, видитъ въ новомъ свт пройденную дорогу. Такъ новый опытъ въ жизни даетъ цлому міру воспоминаній новую стройность и новый смыслъ.

Этимъ новымъ опытомъ въ жизни девятнадцатаго вка были событія послднихъ лтъ. Я говорю не о политик. Но въ литератур, въ обществ, въ борьб религіозныхъ партій, въ волненіяхъ философскихъ мнній, однимъ словомъ, въ цломъ нравственномъ быт просвщенной Европы замтно присутствіе какого-то новаго, какого-то недавняго убжденія, которое если не измняетъ господствующаго направленія, то по крайней мр даетъ ему оттнки и другія отношенія.

Въ чемъ же состоитъ эта особенность текущей минуты?

Отвтъ на этотъ вопросъ долженъ служить основаніемъ нашихъ сужденій обо всемъ современномъ; ибо одно понятіе текущей минуты, связывая общія мысли съ частными явленіями, опредляетъ въ ум нашемъ мсто, порядокъ и степень важности для всхъ событій нравственнаго и физическаго міра. Было время, когда понятіе настоящей минуты вка составляло исключительную принадлежность Генія, предполагая въ немъ порывъ какого-то безотчетнаго, пророческаго и немногимъ доступнаго вдохновенія. Но теперь, когда опредлить господствующее направленіе вка сдлалось главною общею цлію всхъ мыслящихъ; когда вс данныя для того извстны и собраны; когда вс отрасли ума и жизни породнились между собою столь тсно, что изученіе одной открываетъ намъ современное состояніе всхъ другихъ, — понятіе настоящаго направленія времени уже не требуетъ ни геніальности, ни вдохновенія; оно сдлалось доступно для каждаго мыслящаго, и предполагаетъ въ немъ только внимательный взглядъ на окружающій міръ, холодный разсчетъ и безпристрастное соображеніе.

Однако, не смотря на это всеобщее стремленіе постигнуть духъ своего времени, не было вка, изученіе котораго представляло бы столько трудностей, сколько представляетъ изученіе нашего; ибо никогда измненія господствующаго направленія не совершались столь быстро и столь ршительно. Прежде характеръ времени едва чувствительно перемнялся съ перемною поколній; наше время для одного поколнія мняло характеръ свой уже нсколько разъ, и можно сказать, что т изъ моихъ читателей, которые видли полвка, видли нсколько вковъ, пробжавшихъ предъ ними во всей полнот своего развитія.