Полное собрание сочинений. Том 27.
Шрифт:
— Да, сколько теперь этихъ разводовъ, — сказалъ господинъ съ хорошими вещами. — У насъ въ Петербург это безпрестанно.
— А это все отъ того, что я и говорила, что женщина была раба совсмъ, а теперь полураба, — сказала дама.
— Въ этомъ я не согласенъ съ вами, — улыбаясь сказалъ господинъ съ хорошими вещами, какъ бы о предмет, который уже былъ разобранъ имъ, и, взглянувъ на старика, сидвшаго противъ и смотрвшаго на него, спросилъ, отчего это прежде не было.
— Было и прежде, только меньше, — сказалъ старикъ. — По ныншнему времени нельзя этому не быть.
— Отчего же вы думаете? — спросила дама. — Отчего нельзя этому не быть?
— А потому, что [60]волю
— Какъ? [61]Какую волю?
— Прелесть разводить стали, — сказалъ старикъ. — И женются-то не по людски. [62]Всякій пупленокъ ужъ объ любви говоритъ. По любви и женятся, а не какъ Богъ велитъ.
Дама даже разсмялась.
— Да какъ же безъ любви? [63]
Съ этихъ словъ начался оживленный разговоръ, и я переслъ на сосднюю лавочку, чтобы слушать. [64]
— Да какъ же, вдь это единственная связь. Напротивъ, отъ того, что этаго нтъ, нтъ настоящей любви между молодыми людьми, а ихъ женятъ, отъ этаго и выходятъ дурные браки.
Господинъ съ хорошими вещами не далъ отвчать старику и тоже напалъ на него.
— Такъ неужели же лучше бракъ по домострою, когда брачущіеся не видали даже другъ друга, не знали, есть ли симпатія, а выходили изъ-подъ фаты по вол родителей?
— Да позвольте, — оживленно говорилъ старикъ.
Голоса такъ оживились, что прикащикъ съ другого конца переслъ къ проходу и перегнулся въ темнот къ разговаривающимъ.
— Нтъ, ужъ это время прошло... — заговорила дама.
Но господинъ съ хорошими вещами остановилъ ее:
— Нтъ, позвольте имъ выразить свою мысль.
Старикъ дожидался. Когда затихли, онъ сказалъ:
— Вотъ то-то и бда, сударыня, — сказалъ онъ, обращаясь все къ дам, — что [65]по любви женятся, а не по закону.
— Да что жъ вреднаго въ любви? Вдь это самое высшее чувство.
— Позвольте мн вамъ доложить такъ: живу я, примрно, у родителей, возращаютъ они меня. У меня умъ ребяческій, ничего я не знаю, а кровь играетъ, вотъ я на ту двушку погляжу, на эту, ахъ, хороша! и эта хороша. И всякія глупости у меня въ голов. Ну, что какъ мн не будетъ устраху, a мн еще внушеніе будетъ отъ умныхъ людей и въ книжкахъ, что это самое хорошее чувство, какъ у нашихъ у купчиковъ, у богатенькихъ, да и у господъ (отъ нихъ то и научились). Я про себя скажу. Въ родительскомъ дом прислуга тоже. И дьяволъ сбиваетъ, а пуще товарищи дурные. Ну, да страхъ есть. Думаешь себе: родители знаютъ, что къ худу, что къ добру. У меня, Богъ далъ, родители были богобоязненные. Ну и воздержался. Понялъ, что это глупость одна и прелесть. Книгъ я тоже скверныхъ не читалъ, да и некогда было, все при дл. Такъ и не повадился, а потомъ слышу, женить хотятъ. Тутъ тоже объ любви какой то. Но романсовъ этихъ не было. А думаю, какъ новую жизнь поведу. Вотъ показали невсту. Мн 19 лтъ было. Красоты особенной не было, a двица какъ надобно. 19 лтъ все хорошо. У кого зубы есть, все сгложетъ. Ну и принялъ законъ. Такъ и понималъ, что законъ Божій принимаю, такъ и старушка понимала. Ну вотъ и живемъ 63-й годъ женатые. И никакихъ глупостей не было. Потому [66]— не поважены.
— Ну что же, и не было у васъ искушеній? — улыбаясь сказала дама.
— Сказать, что не было. Потому закрплено, въ сердц у насъ закрплено отъ родителей. [67]
— Ревности неужели не было?
— Ревности? Было, — улыбаясь сказалъ старикъ. Было и это, да какъ не поважены мы съ ней, такъ и ничего.
— Что же, она васъ ревновала или вы ее?
—
Въ это время вдругъ подл самыхъ разговаривающихъ раздался громкій звукъ оборвавшагося смха или рыданья. Вс оглянулись. На ручк кресла сидлъ сдой господинъ и, впиваясь глазами въ разскащика, слушалъ. Когда на него оглянулись, онъ быстро всталъ, повернулся, пошелъ въ свой уголъ, что-то покопался надъ двочкой и сейчасъ же опять вернулся.
Старикъ продолжалъ:
— И жаль было прикащика, хорошій малый былъ, разсчелъ — вотъ и все. И такъ и вкъ прожилъ, не знаю, что за любви эти такія. Все это отъ романсовъ, сударыня.
— Да какъ же отъ романовъ, — улыбаясь сказала дама. — Ну, а какъ проснется любовь, да увлечется. Ну, какъ бы вы не хватились во время, да (извините меня, я вдь только къ слову) жена бы ваша влюбилась да въ связь вошла бы?
— Ну такъ чтожъ? Разв она бы другая стала, разв убудетъ что? Ну чтожъ, скучно, извстно. А все же ее жаль. Еще жалче. Помочь надо.
— Ну да разв вы бы могли съ ней жить?
— Отчего жъ?
— Да она бы не захотла.
— Эхъ, какъ не захотть. Легче мужниныхъ хлбовъ нту. Законъ вдь.
— Да вдь любви бы ужъ не было.
— Отчего же любви бы не было? Любовь, сударыня, христiанская, братская сильне каменныхъ стнъ. А что вы изволите говорить, это не любовь, это романсы. А отъ романсовъ-то и любви нтъ.
Опять крикнулъ что-то черный и остановился. Вс помолчали.
Прикащикъ пошевелился, еще подвинулся и, видимо страстно желая говорить, улыбаясь началъ:
— Да-съ, вотъ тоже у нашего молодца такой же скандалъ одинъ вышелъ. Тоже разсудить весьма трудно. Тоже попалась такая женщина, что распутевая. И пошла чертить. А малый степенный и съ образованіемъ. Сначала съ конторщикомъ, уговаривалъ онъ тоже добромъ. Не унялась. Всякія пакости длала и его деньги стала красть. И билъ онъ ее. Чтожъ, все хужла. Съ Евреемъ свела шашни. Чтожъ ему длать? Бросилъ ее совсмъ. Такъ и живетъ холостой, а она слоняется.
— Неправильно, — сказалъ старикъ.
Въ это время пришелъ кондукторъ спрашивать, у кого до Варвина билеты. Старикъ подозвалъ кондуктора и отдалъ билетъ.
— Скоро Варвино то, голубчикъ?
— Подходимъ.
— А неправильно. Терпть надо, — сказалъ онъ, доставая мшокъ. — Кабы законъ понималъ, была бы любовь христіанская, не прогналъ бы, пожаллъ бы. Прощенья просимъ.
Онъ всталъ, поднялъ картузъ и пошелъ. Черный господинъ проводилъ его глазами и остался на ручк кресла.
Только что старикъ, завладвшій разговоромъ, ушелъ, поднялся разговоръ въ нсколько голосовъ.
— Стараго завта папаша, — сказалъ прикащикъ.
— Вотъ домострой живой, — сказала дама.
— Есть доля правды, — сказалъ господинъ съ хорошими вещами. [69]
— Ему кажется это просто при той почти животной жизни, дальше которой онъ не видитъ, — сказала дама. — Для него не существуетъ еще вся та сложная игра страсти, которая составляетъ поэзію человческой жизни.
— Да, но на его сторон выгода та, что вопросъ все таки разршается для него, тогда какъ для насъ, въ нашемъ сложномъ цивилизованномъ обществ, онъ представляется неразршимымъ.