Полное собрание сочинений. Том 27.
Шрифт:
* № 4.
«Но нтъ, она не сдлала», думаешь себ, а между тмъ сейчасъ же посл думаешь: можетъ быть, она уже все лто въ связи съ нимъ. Такъ это шло все лто. Я мучался страшно, и дло это ничмъ не кончилось. Я такъ ничего и не знаю объ этомъ. Посл этого она родила 3-хъ дтей, и мы жили благополучно и даже сильной ревности не было. И объ этомъ эпизод я не сталъ бы и говорить, если бы этотъ самый эпизодъ не произвелъ бы того страшнаго внутреннего не разрыва, a обнаженія нашихъ отношеній. Посл этого обнаженія оказалось, что насъ связываетъ только одна вншняя цпь и чувственность. Случилось, казалось бы, пустое обстоятельство, но я помню вс его ужасныя подробности. Это былъ первый шагъ къ тому, что случилось посл. Это было въ то же 1-е лто, когда она не кормила ребенка и по случаю этого живописецъ проклятый
** № 5.
—
— А оттого-съ, — закончилъ онъ, что для того, чтобы поступать по человчески, много надобно. И не къ тому готовятъ людей въ нашемъ мір. — Онъ такъ взволнованно и горячо говорилъ, что дама испугалась немного, да и вс замолчали. — Да съ, если бы мущины и женщины, мужья и жены, точно любили бы другъ друга хоть животной любовью, про которую въ романахъ пишутъ, они бы давно вс перерзали другъ друга; а то и того нтъ. Холодный развратъ, и на улицахъ и въ семьяхъ одинакій. Они идутъ на развратъ и прощаютъ развратъ, потому что они ниже животнаго.
— Нтъ, отчего же? — сказалъ я.
— А отъ того, что такъ есть. Вдь все ложь, ложь, вдь мы живемъ въ такой сплошной непролазной лжи, что всякую вещь надо открывать. Мы ничего не знаемъ про самихъ себя. Вдь мы ниже животныхъ. А какъ храбримся! По домострою былъ бракъ — законъ принять. Онъ не знаетъ, зачмъ законъ, но законъ священный, и знаетъ, что отъ него дти. Ну, пока держались закона и т, кто держатся, еще хорошо. Но въ нашемъ то мір что? [143]Законъ нарушенъ, не врятъ въ него. Это что Домострой! И одни притворяются для видимости, что врятъ въ бракъ, другіе и не притворяются и прямо говорятъ, что не врятъ, свобода выбора, отношеній. Да вдь горе въ томъ, что сходиться надо, хочется. A нтъ того, во имя чего сходиться. Остается одна любовь — романсы. И весь міръ полонъ романсовъ. Ну, что же любовь? То самое, что у животныхъ. Но человкъ, если не человкъ, хуже животнаго. Онъ не доходитъ до животнаго. Закона нтъ, и въ большей части случаевъ любви нтъ, а есть отправленія, и это называется принципами свободы.
— Но отчего же любовь недостаточна? — спросилъ я.
— Она достаточна, но результаты ея — животная борьба. Отъ того я и говорю, что въ нашемъ мір давно бы жены отравили бы всхъ му[жей], если бы любили, и мужья порзали бы женъ; а то и того нтъ. Есть холодный лживый развратъ. [144]
— Но отчего же?
— А вотъ отъ того самаго, отчего Познышевъ убилъ свою жену.
— Да вдь мы не знаемъ, отчего г. Познышевъ убилъ свою жену, — сказалъ господинъ съ хорошими вещами холоднымъ петербургскимъ тономъ требованія ясности и точности въ разговор.
— Я я знаю съ. А! Потому что я самый Познышевъ и есть. Я убилъ. Меня оправдали. Но дло осталось какъ есть, и если человкъ любитъ по вашему, то рано [или] поздно убьетъ. Да съ. Извините. А! не буду стснять васъ.
Онъ ушелъ на свое мсто. Вс замолчали. Господинъ съ дамой стали шептаться. Я вернулся на свое мсто.
— Можетъ быть, вамъ непріятно сидть съ убійцей? — вдрутъ сказалъ онъ. — Тогда подите.
Мн до слезъ стало его жалко. Я только пожалъ его руку и не могъ ничего сказать. Онъ понялъ это и не всталъ, но продолжалъ вертться на своемъ мст, то поправлялъ безъ всякой надобности одяло двочки, то перевертывался, то закрывалъ лицо руками и издавалъ свои особенные звуки.
— Ахъ, Боже мой. Вы не хотите спать?
— Нтъ. —
— Хотите чаю?
Онъ залилъ себ чайникъ и было забылъ про него. Теперь онъ вспомнилъ и предложилъ мн. Мы стали пить.
— Они говорятъ. А тутъ какъ, какъ тутъ они бы сдлали?
— То есть о чемъ это вы?
— Да все о томъ же. Какъ бы они разошлись, когда...
— Разумется, — сказалъ я, — есть такія условія ужасныя.
— Совсмъ нтъ, закричалъ онъ, — не особенныя, а это общія условія всхъ. Да хотите, я вамъ разскажу? хотите?
— Да, я очень радъ, если вамъ не тяжело.
— Мн? Мн тяжело молчать и думать. А вы поймите. Хотите?
Онъ облокотился руками на колни и, сжавъ виски, началъ. [145]
Разойтись по добру по здорову, свобода, права. Все ложь, ложь, ложь. Такъ не бываетъ. А вы тутъ разберите да разойдитесь, когда вы страстно физически любите, когда она хороша, [146]молода, сильна и любила и теперь любит васъ, когда у васъ дти, когда у васъ честная семья, которую вы блюли 10 лтъ и которой гордитесь, и когда вы эгоистъ, какъ вс эгоисты нашего міра, и ничего другого не знаете, кром своего наслажденія, своей гордости, своей любви. Случилось, посл 10 лтъ семейной жизни, которая людямъ казалась счастливою, приличною, но про внутреннее достоинство которой знали только они одни. Да съ, посл 10 лтъ такъ называемой счастливой жизни явился въ семью этотъ человкъ. Онъ былъ не виноватъ, онъ тоже былъ то, что долженъ былъ быть. — Онъ...
— Нтъ, напротивъ. Я не знаю, какое то у меня странно особенное чувство къ вамъ, — сказалъ я. — Я просто полюбилъ васъ и какъ я готовъ вамъ всю душу открыть.
Но онъ не слушалъ меня. Онъ [147]всталъ, покрылъ раскидавшуюся двочку, вернулся, слъ противъ меня, поднялъ голову, закинувъ назадъ, какъ бы вспоминая, потомъ всталъ еще, задернулъ занавску у фонаря и опять слъ. [148]Въ это время прошелъ кондукторъ. Онъ сердито, гнвно проводилъ его молча глазами и началъ только тогда, когда тотъ ушелъ. Впродолженіи же разсказа потомъ онъ уже ни разу не останавливался и никто, даже вновь входящіе пассажиры, не прерывали его. Только двочку онъ поглядывалъ и изрдка поправлялъ, почти не переставая разсказ[ывать]. Во время его разсказа лицо его 20 разъ перемнялось совершенно такъ, что ничего не было похожаго съ прежнимъ лицомъ: и глаза, и ротъ, и усы, и борода даже — все было другое — то было прекрасное, трогательное новое лицо, то безобразное, ужасное, ни на что не похожее новое лицо. И перемны эти происходили въ полусвт, вдругъ: минутъ пять было одно лицо, и нельзя было никакъ видть прежняго, а потомъ неизвстно [какъ] длалось другое, и тоже нельзя было никакъ его измнить.
Вотъ что онъ разсказалъ мне:
— Мн теперь 43 года, а было тогда 30, [149]какъ и вамъ. И также, какъ и вы, я думалъ что только мн одному 23 года, и что вс, кто старше, никакъ не могутъ понять, что такое 23 года. Ну да не въ томъ дло. Тоже было представленіе о любви. Вамъ кажется, что никто не понимаетъ такъ любви къ женщин, какъ вы, ну а ужъ мн казалось, что никто въ мір никогда не только не испытывалъ, но и вообразить не могъ ничего подобнаго моей любви и того предмета любви, той женщины, которую я буду любить.
Вдь мы вс такъ воспитаны. Думать я такъ думалъ и не торопился выбирать предметъ любви, не торопился излить на какую-нибудь женщину вс богатства своего сердца, но это не мшало мн, какъ и вамъ, я думаю, шалить съ женщинами. Все вдь это у насъ идетъ рядомъ. Идеалъ возвышенной любви и самая гнусная гнусность. Право, т лучше, которые ужъ съ одной гнусностью живутъ. Меньше лжи.
Ну вотъ я и жилъ такъ. Семья чопорная, я единственный матушкинъ сынъ, и по французски, по англійски говорю, и мазурку <танцую, и университетъ кончилъ, все какъ надо>. Лелю возвышенныя мечты о любви и женитьб, а самъ живу въ тихомъ и приличномъ разврат. Женщины, съ которыми я сходился, были не мои, и мн до нихъ не было другого дла, кром удовольствія, но въ виду была женщина, будущая жена, уже моя,и эта то моя должна была быть все что есть святого и прекраснаго, потому что она будетъ мояжена. Ну, да этого я не понималъ, какъ и вы не понимаете. Вышелъ я изъ университета, былъ за границей, <потомъ послужилъ по земству, потомъ бросилъ, пожилъ въ Петербург, скаковыхъ лошадей завелъ. Мать жива была. Идеала совершенства женщины, достойной быть моей, все еще не находилъ, тмъ боле, что я гордъ былъ, какъ вс развращенные люди, и потому прикидывалъ взять жену тамъ, гд не можетъ быть рчи объ отказ>. Такъ шло до 30 лтъ. [Въ] 30 лтъ подошли такія обстоятельства, теперь я знаю чисто физическія, что случилось мн встртиться съ двушкой въ деревн у знакомыхъ, видть ее въ спектакл. Я зналъ ее прежде, и мн казалось что не она, но тутъ вдругъ она играла служанку въ фартук съ голыми руками по плечи. Мн казалось, что эти руки не при чемъ, но только при свт этихъ рукъ и фартучка и еще разныхъ обстоятельствъ я увидалъ вдругъ и ея глаза и улыбку, увидалъ, какъ мн казалось, родственную, высокую, нжную душу, которая просилась навстрчу мн. Я видлъ что между нами начало происходить чудесное. Я думалъ, я испытывалъ чувство, и въ ней отзывались вс оттнки моихъ мыслей и чувствъ. Да, я ршилъ неожиданно, что она достойна быть моей, не я быть ея, но она моей. Въ этомъ все. Достойна быть моей! Вдь это прелесть, что за безуміе! Возьмите какого-нибудь молодого человка — хоть вы — и въ трезвыя минуты оцните себя. Ну я, по крайней мр, оцнивая себя въ трезвыя минуты, зналъ очень хорошо, что я такъ себ человкъ, какихъ сотни тысячъ, даже и гаденькій и развратненькій и слабый и страшно бшенный, вспыльчивый, упивающійся своимъ бшенствомъ, какъ вс слабые люди. И вотъ я-то, такой человкъ, находилъ въ ней вс высшія совершенства человчества и только потому, что она заключала ихъ въ себ, считалъ ее достойной себя. Главный обманъ при любви не тотъ, что мы придаемъ предмету любви несвойственныя ему добродтели, но себ въ это удивительное время. Мы женились, и началась жизнь немного похожая на то, что я воображалъ, но недолго. Она забеременла, стала рожать, сама кормила, начались капризы, ссоры. <Я пошелъ въ предводители въ нашемъ узд, мы жили въ деревн, и я жилъ честно, то есть вренъ былъ>.