Полное собрание сочинений. Том 4. Утро помещика

Толстой Лев Николаевич

– Ахъ, скука какая! Наднь, 20 разъ теб говорю, мн не въ шляп дло, а въ томъ, чтобы ты говорилъ толкомъ, а не болталъ всякій вздоръ; хочешь ты или нтъ кончить дло мировой? Ежели хочешь, ступай сейчасъ къ Болх и отдай ему по уговору 50 р.; ты вспомни, что ужъ вотъ 2-ая недля; ежели не хочешь, такъ скажи прямо, что не хочешь.

– Оно точно, Васясо, – отвчалъ Шкаликъ, надвая шляпу и мутно глядя черезъ плечо Князю, деньги отдать нечто, да больно обидно будетъ: наше сно разломали, наши веревки растащили, да чуть до смерти не убили, а вы съ меня же изволите деньги требовать, да судомъ изволите стращать. Сами изволите знать, мы за деньгами не постоимъ, да дло-то незаконное, а по судамъ, слава Богу, намъ не въ первой

ходить, насъ и Матвй Иванычь знаютъ.

– Что?

– Впрочемъ на то есть воля Вашего Сіятельства, только насчетъ денежекъ-то извольте ужъ лучше оставить, – прибавилъ онъ, поглаживая бородку.

– Не понимаю! Такъ ты говоришь, что ты ни въ чемъ не виноватъ, что ты бабу не билъ?

– Никакъ нтъ-съ, – отвчалъ Шкаликъ, съ выраженіемъ совершеннаго равнодушія поднимая брови.

– И денегъ платить не хочешь?

– За что-жъ намъ платить? сами извольте посудить, Васясо, – отвчалъ онъ съ улыбкой, добродушно потряхивая головой.

– Ахъ, ка-кой – плутъ!!! – вскричалъ Князь, отвернувшись отъ него съ видомъ чрезвычайнаго изумленія и отвращенія. – Хорошо же негодяй! – прибавилъ онъ, вспыхнувъ и быстро подходя къ нему.

– Помилуйте, Васясо, – отвчалъ Шкаликъ, снимая шляпу и отступая, – мы люди маленькіе, темные.

Минутное волненіе изобразилось на лиц Шкалика при вид большихъ рукъ Николиньки, которыя, выскочивъ изъ кармановъ и сдлавъ грозный жестъ, энергически сложились за спиной. Казалось, руки эти напрашивались на другое употребленіе.

– Послушай, Шкаликъ, я совтую теб обдуматься, – продолжалъ онъ спокойне, но въ это время кто-то сзади довольно грубо толкнулъ его, прибавивъ: «позвольте». Онъ отодвинулся и, не перемняя суроваго выраженія лица, оглянулся. – Г-жа Михайлова, сопутствуемая своимъ супругомъ и выдлывая головой и глазами самыя, по ея мннію, завлекательныя маневры съ явнымъ намреніемъ обратить на себя чье-то вниманіе, вертлявой походочкой проходила къ экипажу.

– Совтую теб обдуматься, – продолжалъ Князь къ Шкалику тотчасъ же отвернувшись. – Ты самъ врно чувствуешь, что поступаешь безчестно и безсовстно. Помяни же мое слово, что, ежели не я, то Богъ жестоко накажетъ тебя за такіе гнусные дла. А тогда ужъ будетъ поздно. Лучше обдумайся.

– Извстно, Ваше Сіятельство, вс подъ Богомъ ходимъ, – съ глубокимъ вздохомъ отвчалъ Шкаликъ, но Князь, повернувъ за уголъ, уже шелъ по тропинк, ведущей въ Хабаровку. —

– Вс подъ Богомъ ходимъ, – повторилъ Шкаликъ, бросая лучезарную улыбку на окружавшихъ его слушателей.

– Замтилъ ты, Михаилъ Ивановичь, – говорила Г-жа Михайлова, усаживаясь въ новыя троечныя дрожечки на рессорахъ, – какое у него лицо непріятное. Что-то этакое злое ужасно. Ну, а ужъ ходитъ, нечего сказать, не по княжески.

– Да и слухи про него не такъ то хороши, – отвчалъ Михайло Ивановичь, глубокомысленно вглядываясь въ лоснящійся крупъ правой пристяжной. – Князь, такъ и держи себя княземъ, а это что?

Глава [3]. Кляузное дло.⁵

На прошлой недл 5 хабаровскихъ бабъ ходили въ казенную заску за грибами. Набравъ по лукошк, часу въ 10-мъ он, возвращаясь домой черезъ шкаликовскую долину (онъ снималъ ее отъ казны), присли отдохнуть около стоговъ. По шкаликовской долин, занимающей продолговатое пространство въ нсколько десятинъ, между старымъ казеннымъ лсомъ, молодымъ березникомъ и хабаровскимъ озимымъ полемъ, течетъ чуть видная, чуть слышная рчка Сорочка. На одномъ изъ ея изгибовъ расли 3 развсистыя березы, а между березами стояли стога стараго сна и вмст съ ними кидали по утрамъ причудливую лиловую тнь черезъ рчку на мокрую отъ росы шкаликовскую траву. Тутъ-то полдничали и спали бабы. Тонкая сочная трава растетъ около рчки, но ближе къ темнымъ

дубамъ, стоящимъ на опушк лса, она сначала превращается въ осоку и глухую зарость, а еще ближе къ лсу только кое-гд тонкими былинками пробивается сквозь сухія листья, жолуди, сучья, каряжникъ, которые сотни лтъ сбрасываетъ съ себя дремучій лсъ и кидаетъ на сырую землю. Лсъ идетъ въ гору и чмъ дальше, тмъ сурове; изрдка попадаются голые стволы осинъ, съ подсохшими снизу сучьями и круглой, высоко трепещущей, зеленой верхушкой; кое-гд скрипитъ отъ втра нагнувшаяся двойная береза надъ сырымъ оврагомъ, въ которомъ, придавивъ орховый и осиновый подростокъ, съ незапамятныхъ временъ, гніетъ покрытое мохомъ свалившееся дерево. Но когда смотришь съ долины, видны только зеленыя макушки высокихъ деревъ, все выше и выше, все сине и сине. И конца не видать. – Березникъ, лсокъ незавидный, нешто, нешто, слга, а то и оглобля не выйдетъ. – Трава тоже пустая, тонкая, рдкая, косой не захватишь по ней. Шкаликъ скотину пускаетъ. Зато⁶ мсто веселое. Въ то самое

время, какъ бабы отдыхали подъ стогами, Шкаликъ изъ города захалъ посмотрть свою долину и, объхавъ ее кругомъ, удостоврившись, что трава растетъ и побоевъ нтъ, подъхалъ къ стогамъ. Дальнйшія же обстоятельства могу передать только въ томъ вид, въ какомъ он дошли до меня.

Въ тотъ-же день Князю Нехлюдову доложили, что пріхалъ Шкаликъ и иметъ сообщить важное дло. —

Выйдя на крыльцо, Николинька нашелъ Шкалика въ самомъ странномъ положеніи. Лицо его было исцарапано, волосы, борода и усы растрепаны и слплены кровью, надъ правымъ глазомъ синеватая шишка и такая же на верхней губ. Одежда, сгорбленное положеніе и болзненное выраженіе глазъ и сильный запахъ водки свидтельствовали о необычайномъ его разстройств.

– Что съ тобой? – спросилъ Князь.

– Ваше Сіятельство, защитите.

– Что? что такое?

– Ваши мужички… жисть мою прекратили.

– Какъ жисть прекратили? Когда? гд?

– Только, вотъ, вотъ вырвался отъ злодевъ, спасибо объзчикъ меня спасъ отъ варваровъ, а то бы тамъ и лишиться бы мн смерти, Ваше Сіятельство.

– Гд это было и за что? Объяснись обстоятельно.

– На Савиной полян, Ваше Сіятельство. здилъ я въ городъ позавчера по своимъ надобностямъ, только нынче напился чайкю съ Митряшкой, ежели изволите знать, что на канав дворъ, онъ и говорить: «подемъ лучше, Алексй, вмст, я тебя на телг довезу, а лошадь сзади привяжь».

– Ну, – сказалъ Князь, усаживаясь на перила и продолжая слушать съ напряженнымъ вниманіемъ.

Какъ только Шкаликъ приступилъ къ изложенію своего несчастія, вс слды его слабости и разстройства постепенно изчезли, онъ выпрямился и говорилъ твердо. Онъ объяснилъ, какъ они съ Мит[ряшкой] зазжали на конную, какъ потомъ М[итряшка] убдительно приглашалъ его въ трактиръ, но какъ онъ, къ своему несчастію, не согласился на его предложенія. Потомъ слдовалъ разсказъ о томъ, какія выгоды можетъ приносить С[авина] поляна, и какія родятся на ней сна. Дале онъ передалъ, что чувствовалъ, какъ бы предчувствіе своего несчастія, но нелегкій затащилъ его захать на долину, на которой онъ и былъ изувченъ хабаровскими мужичками. О причинахъ же, доведшихъ его до этаго несчастнаго положенія, онъ умалчивалъ.

– Какіе-же были мужички на долин, и за что вы поссорились? – продолжалъ допрашивать Князь, замчая, что Шкаликъ такъ-же охотно умалчивалъ о сущности обстоятельства, какъ охотно распространялся о предшествующихъ тому случаяхъ съ нимъ, съ Митряшкой и съ другими его знакомыми.

– Игнашка Болхинъ былъ, Ваше Сіятельство.

– Ну что-же у васъ съ нимъ было?

– Ничего не было.

– Такъ за что же онъ тебя билъ?

– По ненависти, Ваше Сіятельство.

– Да неужели онъ такъ, безъ всякой причины, подошелъ и началъ, молча, бить тебя. Что-же онъ говорилъ?