Полное собрание сочинений. Том 4. Утро помещика

Толстой Лев Николаевич

– Алексй Тарасычь! вамъ врно его надо насчетъ бумагъ. Вы сами знаете – онъ вамъ ужъ писалъ, такъ, какъ онъ, никто не напишетъ. Ужъ онъ кажется самому Царю напишетъ. Сдлайте такую милость, Алексй Тарасычь, продолжала Марья Григорьевна, красня и кланяясь, – не давайте ему въ руки ничего за труды: все пропьетъ. – Сдлайте милость, мн отдайте. Видите мою нищету.

– Это ужъ тамъ ваше дло. Мое дло заплатить.

– Врите-ли, со вчерашняго утра у дтей куска хлба въ рот не было, хоть бы вы… – но тутъ голосъ Марьи Григорьевны задрожалъ, лицо ее покраснло, она быстро подошла къ корыту, и слезы покатились въ него градомъ.

– А пускаютъ ли къ нему? – спросилъ Шкаликъ, поворачивая лошадь.

Марья Григорьевна махнула рукой и, рыдая, принялась стирать какую-то салфетку.

Вс, кто только зналъ Василья Феодоровича, отзывались о немъ такъ: «О! умнйшій человкъ, и душа чудесная, только одно…»

Такое мнніе основывалось не на длахъ его, потому что никогда онъ ничего ни умнаго, ни добраго не сдлалъ, но единственно на утвердившемся мнніи о его ум, краснорчіи и на томъ, что онъ будто-бы служилъ въ Сенат. «Заслушаешься

его рчей», говорили его знакомые и въ особенности т, которые обращались къ нему для сочиненія просьбъ, писемъ, докладныхъ записокъ и т. п. Въ сочиненіи такого рода бумагъ для безграмотныхъ людей и состояли съ незапамятныхъ временъ его средства къ существованію въ то короткое время года, въ которое онъ не пилъ запоемъ или, какъ, смягчая это выраженіе, говорили о немъ, – не бывалъ болнъ. —

Мы не беремся ршать вопроса, дйствительно ли существуетъ эта болзнь, къ которой особенно склоненъ извстный классъ русскаго народа, но скажемъ только одно: по нашему замчанію, главные симптомы этой болзни составляютъ безпечность, безчестный промыселъ, равнодушіе къ семейству и упадокъ религіозныхъ чувствъ, общій источникъ которыхъ есть полуобразованіе.

Хотя у[мнйшій] человкъ зналъ отчасти гражданскіе и уголовные законы, но въ бумагахъ, сочиняемыхъ имъ, ясность и основательность изложенія дла большей частью приносилась въ жертву риторическимъ цвтамъ, такъ что сквозь слова «высокодобродтельный, всемилостивйше снизойдти, одръ изнурительной медицинской болзни» и т. п., восклицательныя знаки и розмахи пера, смыслъ проглядывалъ очень, очень слабо. Это-то, кажется, и нравилось тмъ, которые обращались къ нему. Лицо его, украшенное взбитымъ полусдымъ хохломъ, выражало добродушіе и слабость; никакъ нельзя было предполагать, чтобы такой человкъ могъ откусить палецъ семинаристу.

У[мнйшій] человкъ небритый, испачканный, избитый и испитой, въ одной рубашк, лежалъ на кровати сторожа и не былъ пьянъ. Онъ внимательно выслушалъ разсказъ Шкалика о дл его съ Княземъ. Шкаликъ обращался съ Василіемъ едоровичемъ съ чрезвычайнымъ почтеніемъ. Узнавъ, что заболвшая отъ побоевъ баба была взята въ устроенную недавно Княземъ больницу и уже выздоровла, что отъ Князя никакого прошенія не поступало, а должно было поступить такого-то содержанія (Шкаликъ досталъ отъ конторщика черновое прошеніе), что свидтель былъ только одинъ, у[мнйшій] человкъ сказалъ, что никто, кром его, не можетъ устроить этаго дла, но что онъ, такъ и быть, берется за него, тмъ боле, что Шкалику выгодне, вмсто того, чтобы платить 50 р. какому-то (Рюрику)⁹ мужлану, заплатить ему хоть 15. «Такъ-то, братъ Алешка», – сказалъ онъ, приподнимаясь. – «Такъ точно», – отвчалъ Шкаликъ. Посл этаго умнйшій человкъ, не слушая обычныхъ лестныхъ словъ Шкалика насчетъ своего высокаго ума, впалъ въ задумчивость. Плодомъ этой задумчивости были дв бумаги слдующаго содержанія: 1) По титул: такого-то и туда прошенія, а о чемъ тому слдуютъ пункты. 1) Прозжая туда-то и туда-то, нашелъ на полян такой-то и такой-то сно мое расхищеннымъ (ночью должно было разломать два стога и увезти во дворъ); 2) похитителями были хабаровскіе крестьяне, въ чемъ я удостоврился, заставъ ихъ на мст преступленія. 3) Увидавъ, что гнусный и преступный замыселъ ихъ открыть, они возъимли намреніе лишить меня жизни, но всемилостивйшее Провидніе спасло меня незримымъ перстомъ своимъ и т. д.; 4) и потому прошу, дабы съ злоумышленными похитителями онаго сна, и грабителями поступлено было по законамъ. Къ подач надлежитъ туда-то, сочинялъ такой-то и т. д.

2-ая бумага – отзывъ на прошеніе, которое могъ подать Князь.

Въ числ похитителей сна, означенныхъ въ прошеніи моемъ, поданномъ тогда-то, преждевременно разршившаяся безжизненнымъ плодомъ женщина Аенья Болхина не находилась, а поэтому въ несчастіи, ее постигшемъ, я не могъ быть причиненъ. Но, какъ слышно, произошло то отъ побоевъ мужа ея, наказывавшаго ее за распутное поведеніе. Боясь же открыть свое преступленіе помщику своему, студенту, князю Нехлюдову, имвшему къ выше упомянутой Аеньи особенное пристрастіе (что видно изъ того, что она была тотчасъ же взята для пользования на барскій дворъ), вышеупомянутый крестьянинъ Болха ложно показалъ, что она находилась во время покражи моего сна и буйства, произведеннаго хабаровскими крестьянами такого-то числа на Савиной полян, и что я могъ быть причиною несвоевременнаго ея разршенія и т. д.

У[мнйшій] человкъ получилъ тотчасъ же общанные 15 р., изъ которыхъ только полтинникъ, и то съ бранью перешелъ въ руки притащившейся съ дтьми въ слезахъ Марьи Григорьевны, а на остальныя же умнйшій человкъ и министръ продолжалъ быть болнъ, т. е. пить запоемъ. Шкаликъ съ радостной улыбкой получилъ, въ замнъ 15 р., дв краснорчивыя, драгоцнныя бумаги. Эти-то бумаги находились уже въ его кармазинномъ карман, когда онъ посл обдни глубокомысленно говорилъ князю: «Вс подъ Богомъ ходимъ, Ваше Сіятельство».

Глава [6]. Размышленія Князя.¹⁰

Юный князь скорыми шагами шелъ къ дому. Прихожане съ любопытствомъ поглядывали на него, замчая отрывистые жесты, которые онъ длалъ, разсуждая самъ [съ] собой. Онъ былъ сильно возмущенъ. «Нтъ! – думалъ Николинька, – безстыдная ложь, отпирательство отъ своихъ словъ, вотъ что возмущаетъ меня. Я не понимаю, даже не могу понять, какъ можетъ этотъ человкъ посл всего, что онъ мн говорилъ, посл слёзъ, которыя казались искренними, такъ нагло отказываться отъ своихъ словъ и имть духу смотрть мн въ глаза! Нтъ, правду говорилъ Яковъ, онъ ршительно дурной человкъ, и его должно наказать. Я буду слабъ, ежели я этаго не сдлаю. – Но правъ ли я? Не виноватъ-ли я въ томъ, что онъ теперь отказывается? Зачмъ я требовалъ эти проклятыя деньги?

Мн и тогда что-то говорило, что не годится въ такомъ дл вмшивать деньги! Такъ и вышло. Можетъ, онъ точно раскаявался, но я привелъ это хорошее чувство въ столкиовеніе съ деньгами, съ скупостью, и скупость взяла верхъ. Точно, 50 р. для Болхи значитъ много, и хотя не полное, но все-таки было вознагражденіе, а для него пожертвованіе 15 рублей было доказательствомъ его искренности. – Разумется, ежели-бы я теперь пересталъ требовать деньги, онъ охотно-бы помирился и опять поцловался-бы, – вспомнивъ эту, сдланную имъ смшную сцену между Шкаликомъ и Игнаткой, Князь вздрогнулъ и покраснлъ до ушей, – но что же бы это было за примиреніе? комедія. Довольно и разъ сдлать глупость. – Главное то, – продолжалъ Князь, нахмурившись и прибавляя шагу, – онъ меня одурачилъ. Я могу за это сердиться, могу желать отмстить ему, потомъ могу смяться надъ собой и своимъ сердцемъ, могу забывать и презирать его обиды. Все это будетъ очень любезно, – продолжалъ онъ иронически, – но какое я имю право забывать не свои обиды, а зло, несчастіе, которое онъ причинилъ людямъ, которыхъ я обязанъ покровительствовать, обязанъ, потому что они не имютъ средствъ сами защищаться. Ежели я оставлю дло это такъ, то что-же обезпечитъ не только собственность, но личность, семейство, – самыя священныя права моихъ крестьянъ? Они не могутъ защищать ихъ, поэтому обязанность эта лежитъ на мн. Я самъ не могу защитить ихъ, поэтому я долженъ искать защиты у правительства. Да, я не съ Шкаликомъ буду тягаться, а я буду отстаивать самыя священныя права своихъ подданныхъ. Тутъ нтъ ни меня, ни Шкалика, а тутъ есть справедливость, которой я долженъ и буду служить. Николинька въ первый разъ начиналъ тяжбу. Это тревожило его. Хотя онъ и былъ юристомъ въ Университет, но имлъ самое смутное и непріязненное понятіе о присутственныхъ мстахъ. Поэтому, чтобы ршиться имть съ ними дло, онъ долженъ былъ вызвать въ окружающихъ должное для него понятіе о долг. —

Глава. Иванъ Чурисъ.¹¹

Подходя къ Хабаровк, Князь остановился, вынулъ изъ кармана записную книжку, которую всегда носилъ съ собой, и на одной изъ страницъ прочелъ нсколько крестьянскихъ съ отметками именъ.

«Иванъ Чурисъ – просилъ сошекъ», прочелъ онъ и, взойдя въ улицу, подошелъ къ воротамъ 2-ой избы съ права.

Жилище Ивана Чуриса составляли полусгнившій, подопрлый съ угловъ срубъ, похилившійся и вросшій въ землю такъ, что надъ самой навозной завалиной виднелось одно разбитое оконце – красное волоковое съ полуоторваннымъ ставнемъ и другое – волчье, заткнутое хлопкомъ; рубленные сени, съ грязнымъ порогомъ и низкой дверью, которые были ниже перваго сруба, и другой маленькой срубъ, еще древнее и еще ниже сеней; ворота и плетеная клеть. Все это было когда то покрыто подъ одну неровную крышу, теперь же только на застрехе густо нависла черная гніющая солома, на верху же мстами виденъ былъ ршетникъ и стропила. Передъ дворомъ былъ колодезъ съ развалившимся срубомъ, остаткомъ столба и колеса и съ грязной лужей, въ которой полоскались утки. Около колодца стояли дв старыя, старыя треснувшія и надломленныя ракиты, но все таки съ широкими блдно-зелеными втвями. Подъ одной изъ этихъ ракитъ, свидтельствовавшихъ о томъ, что кто[то] и когда-то заботился о украшеніи этаго мста, сидла 8-лтняя блокурая двчонка и заставляла ползать вокругъ себя другую 2-лтнюю двчонку. Дворной щенокъ, вилявшій хвостомъ около нихъ, увидавъ Князя, опрометью бросился подъ ворота и залился оттуда испуганнымъ дребезжащимъ лаемъ.

– Дома-ли Иванъ? спросилъ Николинька.

Старшая двочка остолбенела и начала все боле открывать глаза, меньшая раскрыла ротъ и сбиралась плакать. – Небольшая старушонка, притаившись въ сняхъ, повязанная блымъ платкомъ, изъ подъ котораго выбивались полусдые волосы, и въ изорванной клетчатой понев, низко подпоясанной старенькимъ, красноватымъ кушакомъ, выглядывала изъ за дверей.

Николинька подошелъ къ снямъ. «Дома, кормилецъ», проговорила жалкимъ голосомъ старушонка, низко кланяясь и какъ будто очень испугавшись. Николинька, поздоровавшись, прошелъ мимо прижавшейся въ сняхъ и подперевшейся ладонью бабы на дворъ. На двор бдно лежалъ клочьями старый почернвшій навозъ. На навоз валялся боровъ, сопрлая колода и вилы. Навсы вокругъ двора, подъ которыми кое-гд безпорядочно лежали кадушки [?], сани, телга, колесо, колоды, сохи, борона, сваленныя въ кучу негодныя колодки для ульевъ, были вовсе раскрыты, и одна сторона ихъ вовсе обрушилась, такъ что спереди переметы лежали уже не на углахъ, а на навоз. Иванъ Чурисъ топоромъ и обухомъ выламывалъ плетень, который придавила крыша. Иванъ Чурисъ былъ человкъ лтъ 50, ниже обыкновеннаго роста. Черты его загорлаго продолговатаго лица, окруженнаго темнорусою съ просдью бородою и такими-же густыми, густыми волосами были красивы и сухи. Его темно голубые, полузакрытые глаза выражали умъ и беззаботность. Выраженіе его рта рзко обозначавшагося, когда онъ говорилъ, изъ подъ длинныхъ рдкихъ усовъ незамтно сливающихся съ бородою, было столько-же добродушное, сколько и насмшливое. По грубости кожи глубокихъ морщинъ и рзко обозначеннымъ жиламъ на ше, лиц и рукахъ, неестественной сутуловатости, особенно поразительной при маленькомъ рост, кривому дугообразному положенію ногъ и большему разстоянію большаго пальца его руки отъ кисти, видно было, что вся жизнь его прошла въ работ – даже въ слишкомъ трудной работ.

Вся одежда его состояла изъ блыхъ полосатыхъ партокъ, съ синими заплатками на колняхъ и такой же рубахи безъ ластовиковъ съ дырьями на спин, показывающими здоровое блое тло. Рубаха низко подпоясывалась тесемкой съ висвшимъ на ней негоднымъ ключикомъ.

– Богъ помочь теб, Иванъ, – сказалъ Князь. Чурисенокъ (какъ называли его мужики), увидавъ Князя, сдлалъ энергическое усиліе, и плетень выпростался изъ подъ стропилъ; онъ воткнулъ топоръ въ колоду и, оправляя поясокъ, вышелъ изъ подъ навса.