Полное Затмение

Ширли Джон

Кесслер выключил телевизор.

Они посидели с минуту, глядя в пустой экран.

— Ты подавлен, — промолвила она.

Он пожал плечами и ободряюще стиснул её руку.

— Пускай это тебя не тревожит.

— Я должна тебе кое-что сказать. Причина, по которой меня так волнует, куда именно мы попадём...

Он бросил на неё взгляд. Он знал, что она скажет. Накатила волна радости, волна панического ужаса, волна тревоги, снова радости...

— Причина вот какая, — сказала она. — Думаю, у нас будет ребёнок.

Остроглаз с Дженкинсом брели в тумане. Они шли по мосту через Сену, и

здесь утренний туман сгустился плотней всего, поднимаясь от реки и скрывая из виду большую часть города. Солнце торчало над восточным горизонтом раскалённой жемчужиной.

— Проблема с этими барыгами такая, — говорил Дженкинс, — что их, ублюдков, трудно найти в одном и том же месте дважды подряд. Вчера он тут, а сегодня там. Но, если повезёт...

— Будет кофе?

— Утверждает, что да, — пожал плечами Дженкинс. — Говорит, что генноинженерные лекарства у него тоже есть. Морфотранс, эпинефрин, норэпинефрин, нейротрансмиттеры...

— А откуда он их берёт? — спросил Остроглаз, оглядываясь, но туман поднимался волнами, и ничего толком не было видно.

— Некоторые бригады американской армии в харч воякам это дело добавляют. Чтоб те были лучше готовы к бою. Их кормят адренокортикотропными гормонами. Есть подопытные отряды на инжекторах. Такая маленькая коробка, которую цепляют на спину возле почек. Она впрыскивает им химотвагу. Они от неё тупо как берсерки, ё-моё. Вояки экспериментируют. Ищут комбинацию, которая бы сделала бойцов осторожными параноиками, хе-хе. Чтоб они стали агрессивны, но своих не кусали.

— Ну и говнюки, с пацанами такое вытворять.

— Ага. Впрочем, этот парень и так работает на янки.

— Ты их тоже зовёшь янки? Блядь, Дженкинс, да ты сам грёбаный янки, чтоб мне пусто было.

— Точняк, бро. Но я тебе вот что скажу: как насмотришься на всё это, так и янки быть расхочешь. Ну, в смысле, ни янки, ни русским я быть не желаю. Пускай они все поцелуют меня в задницу.

Они замерли, прислушиваясь. Далёкие гулкие удары. Долгий раскатистый металлический скрежет. Быстрая очередь хлопков. Тишина.

— Как близко это было, по-твоему? — нервно спросил Дженкинс.

— В нескольких милях. В тумане тяжело судить, но мне сдаётся, это к северу от города.

— Чёрт, фронт смещается обратно к городу. Вот же ж блядское говно.

— Слышь, да забей ты на этого кофейного барыгу. Посмотрим, что Стейнфельд привезёт. Они сказали вчера вечером, что он скоро вернётся.

— Они это каждый вечер на неделе говорили.

— Тогда давай посмотрим... Чёрт, там патруль.

В тумане показался прямоугольный пухлый силуэт патрульного грузовика ВА. Патрульные направлялись к мосту.

Дженкинс первым полез через ограждение, Остроглаз — полусекундой позже. Они повисли на перилах, прислонясь головами к каменному парапету, под прикрытием фонарной колонны, перенеся часть веса тел на карнизик шириной не более двух дюймов, как раз столько, чтобы мыски ботинок уместились.

Грузовик неспешно фырчал мотором, приближаясь. Всё ближе... и ближе. Внизу шелестела река, и Остроглаз чуял спиной её ледяное дыхание. Казалось, что нависающая арка моста усиливает плеск воды. Из кабины грузовика метнулось пятно света — луч прожектора. Подползло ближе. Грузовик сбросил скорость, поисковый луч рассёк туман, как сабля, пронёсся над их головами, и Остроглаз подумал: Сейчас заметят. На секунду

его охватила неуверенность. В это мгновение он понял две вещи.

Во-первых, им с Дженкинсом нельзя сдаваться в плен. Бойцы ВА отлавливали всех, кто не мог предъявить воинских билетов французской, американской или натовской армии. Даже французские граждане попадали под подозрение, если не были зарегистрированы в Национальном Фронте, ещё хуже, если они оказывались евреями, мусульманами или коммунистами. Пленников увозили в Центр предварительного заключения ВА, откуда не возвращался никто. Ходили слухи, что некоторых подвергают экстракции, а кое-кого — пыткам. Говорили и о казнях, но это не получалось доказать. Журналисты и правозащитники в центр не допускались. Применив делегированные НАТО полномочия по случаю военного положения, ВА попросту отключил местные новостные сайты и закрыл немногочисленные печатные издания. Телепередатчики ещё раньше были уничтожены русскими. Если Остроглаза и Дженкинса схватят, ВА вскоре разнюхает, что они активисты Нового Сопротивления. Экстрактору не солжёшь.

Поэтому Остроглаз понял, что, если их заметят, им с Дженкинсом придётся прыгнуть в реку.

Во вторую очередь он сообразил, что падения этого они, скорее всего, не переживут. В это время года река холодна, а уровень воды высок. Они либо умрут от переохлаждения, либо утонут.

Именно поэтому он вступил в НС.

Потому что всё это...

... грузовик медленно сбрасывает скорость, выискивает их в тумане прожектором, словно хищный зверь, и с лучом этим надвигается неотвратимый смертельный выбор...

... всё это было на самом деле.

Грузовик остановился. Прожекторный луч продолжал рыскать в тумане.

Световое копьё царапнуло каменный парапет, пробежало мимо Дженкинса с Остроглазом, наконечник его подскочил на миг, уткнувшись в чёрную металлическую статую, установленную на колоннаде; туман потными каплями оседал на металле. Можно подумать, мифологические персонажи кому-то опасны.

Затем грузовик поехал дальше.

Они ждали, цепляясь коченеющими пальцами за балюстраду. Наконец красные задние фары грузовика скрылись в тумане. Они осторожно перелезли обратно на мост, подышали на пальцы, сунули руки в карманы и двинулись прежней дорогой, не сказав друг другу ни слова.

Но глубоко внутри, под прокладкой напускного молчания, Остроглаза трясло, как в лихорадке.

Вернувшись в укрытие, Дженкинс с Остроглазом преисполнились искренней надежды, что Левассье притащил поесть. Теперь в отряде кормили всего раз в день, а последние два дня вообще приходилось голодать. Левассье обнаружился на третьем этаже старого здания, преобразованном в полевой госпиталь.

Дом построили в середине девятнадцатого века, а ремонтировали самое позднее в середине двадцатого. За старыми двойными чугунными дверями парадного (в центре каждой красовался бронзовый шишак ручки) тянулся дворик. Там не было камер, и в окнах никто не торчал, но ощущение, что за тобой следят — следят всё время, пока ты идёшь через двор и стучишься в нужную дверь, — не оставляло ни на миг. Белые крашеные деревянные жалюзи на окнах были подняты. Штор не было. Кое-где горел свет, даже в мансардных окошках под старой красной черепичной крышей. Обитатели дома старательно притворялись, что им нечего скрывать от посторонних.