Полное Затмение
Шрифт:
Пэрчейз дважды пробежал глазами лист с распечаткой. Внешне он в этот миг походил на бизнесмена, озабоченного неожиданно свалившимися дополнительными проектами. Внутри у него рушились мосты, падали потолки, щёлкали ветровые оттяжки.
Он с отсутствующим видом глянул через порог кабинета, словно бы давая глазам отдохнуть. На самом деле он проверял, нет ли кого поблизости.
Никого не было.
Он встал из-за стола и закрыл дверь. Он скормил сообщение высокоуровневому шифропередатчику и маршрутизировал Стейнфельду через кодовый модем, который вытащил из тайника в шкафу и подключил к консоли. Если точнее, он направил сообщение Йозефу Бен-Симону,
Было и ещё одно если: если Стейнфельд у Моссада всё ещё на хорошем счету. Израильтяне уже поколение наслаждались покоем: после Арабской весны и Каирского договора 2013 года. Тогда Иордания, Кувейт, Египет, Ливан, Саудовская Аравия, Иран, Палестинское государство и Израиль подписали соглашение об отзыве взаимных претензий между этими странами и Израилем. Израиль признал Палестинскую автономию независимым государством и вскоре прекратил строительство новых поселений на Западном берегу. (Строго говоря, Иран присоединился к договору, когда режим аятолл был свергнут реформистами.) Израильтяне хранили нейтралитет в русско-американском конфликте и даже после того, как война перекинулась на Ближний Восток, а русские попытались захватить нефтяные поля, разрабатываемые совместно странами Запада и арабским сообществом. Пока что русские не трогали Израиль: границы еврейского государства были надёжно защищены. Кнессет предпочитал драчливости умеренность, а Стейнфельда иные израильские политики считали чокнутым разжигателем войны, которому нацисты под кроватью мерещатся.
Тем не менее Пэрчейз отправил сообщение. После этого он отсоединил особый внешний модем и спрятал его в коробку с картонками и упаковочной пеной, а ту поставил обратно в шкаф, чтобы устройство казалось обычной запаской на случай, если основная сеть ляжет.
Он сел за стол и отпил холодного кофе из пластикового стаканчика. В стаканчике была трещина толщиной с волос, и сквозь неё бисеринки кофе капали ему в ладонь. Он уставился на них и погрузился в размышления. Когда получим ответ от Стейнфельда, может оказаться уже поздно.
Он вздохнул. Это он затеял весь проект с участием Стиски. Стиски был предметом его особой гордости. Уитчер говорил:
— Парень слишком хорош, чтобы это оказалось правдой.
Так и вышло. Стейнфельд присутствовал на последней встрече со Стиски/Свенсоном, перед тем, как того внедрили во Второй Круг ВА. Это было ошибкой.
Стиски слишком много знал. И слишком многих.
А теперь у них появился экстрактор. Они всех подвергнут этой процедуре, в рутинном порядке. Если в центры памяти Стиски/Свенсона пошлют нужные запросы, им станет известно о Пэрчейзе. И о том, где находится Стейнфельд.
Свенсона создал ты, сказал он себе. Ты за него в ответе.
Он развернулся к консоли и приказал компьютеру связаться с имением Клауди-Пик.
Рикенгарп вслушивался, пытаясь понять. На совещании говорили кто по-французски, кто по-английски, кто по-голландски. Он сначала удивлялся, что совещание на французской территории ведётся в основном по-английски, но Дженкинс указал ему, что по крайней мере половина оперативников парижского НС — «оперативниками» считались те, кто в любой момент мог взяться за оружие, — англоговорящая, и не было смысла всё для них переводить. Потом этот лягушатник (алжирский иммигрант, точнее говоря) пожаловался, что Стейнфельд рекрутирует
Затем явился Стейнфельд, сел в оставленное пустым кресло во главе стола, и французик как в рот воды набрал.
Заткнулись все. Как дети, расшалившиеся на переменке, при виде учителя.
Совещание и проходило-то в школе: в учительском кабинете какой-то старой ecole, где вместо стен были пластиковые потрескавшиеся панели, а от буржуйки тянуло слабым теплом. Иногда, как сейчас, давали электричество, и тогда в помещении звучно гудели старые флуоресцентные лампы. Окон в комнате, наполовину ужатой против исходной площади, не было. Вместо окон соорудили фальшстену для маскировки от камерадронов. Двое часовых стояли у дверей по обе стороны стола. У каждого на плече был старый «узи». Оперативники, сидевшие за столом, тоже были вооружены, но старались не показывать этого. В НС полагали глупостью бряцать оружием, особенно в преддверии заварушки. Но всё же пушки их лежали здесь, в футлярах, аккуратно сложенные под вешалкой и заряженные.
За длинным металлическим столом, выкрашенным серой краской, на шатких пластиковых табуретках сидели четырнадцать человек, мучаясь от недосыпа и мечтая о кофе. Четыре женщины, десять мужчин.
Так вот оно, парижское Сопротивление. Жалкое зрелище, если честно. Не это ли делает их героями?
Где-то в его сознании зазвенели первые строчки будущей песни.
Дымок сидел по правую руку от Стейнфельда, Юкё — по левую. Остроглаз — рядом с Рикенгарпом, Дженкинс — чуть поодаль. Оба молчали и выглядели уставшими. Юкё и Уиллоу сидели напротив Рикенгарпа.
Присутствовала и Кармен: сидела в углу рядом с врачом. Она на этом настояла. Рикенгарп бросал на неё косые взгляды. Лицо её было серым, но в позе не чувствовалось изнеможённого надлома. Рикенгарпу подумалось, что она изменила внешность. Потом он понял, что дело тут не в этом.
Лицо Кармен изменили складки усталости, а облик — армейская куртка цвета хаки. Кармен собралась на войну и хотела, чтобы все это понимали.
Они с Рикенгарпом и словечком не перекинулись с тех пор, как девушка пришла в себя. Конечно, он пытался извиниться. (Ну и как тут извинишься перед девчонкой, которую ты изрешетил?) Она сделала вид, что не слышит. Никакой холодности или надменности. Она просто не подавала виду, что замечает его существование.
Она меня стыдится, подумал Рикенгарп.
Где-то в Италии — где-то внутри себя — он оставил мысль при первой же возможности вернуться в Штаты или на ВольЗону. Он поначалу лишь играл в партизана, воображая остальных членами своей группы. Настоящей потребности присоединяться к ним он, пожалуй, не чувствовал. Не после той поездки на лодке.
И потом случилась эта история с пушкой. Пистолет показался ему музыкальным инструментом. А потом...
Он зажмурился, но картинка не отступала. Кармен заваливается на спину, кусочки металла дырявят её грудь...
Теперь всё изменилось. Он захотел присоединиться к НС. Будто его разбудили оплеухой. Сидя с закрытыми глазами, он думал: Пока я в неё не выстрелил, я будто спал. Я грезил наяву, играл сам с собой в идиотские эгоистичные игры.
Мир снаружи казался ему нереальным, если не считать реакции слушателей или женщин. А теперь ему будто оплеуху закатили...
— А это что за чувак? — раздался голос Стейнфельда. — Он что, спит?
И Рикенгарп вдруг понял, что Стейнфельд о нём говорит.