Полукровка

Вендел С. И.

Так что нет, на самом деле он не возражал против ее суеты.

Что его действительно беспокоило, так это то, что она явно доводила себя до изнеможения. В промежутках между приступами беспокойства за него Сорча, казалось, скорее летела, чем шла, спеша выполнить то или иное задание по хозяйству. Он едва замечал, что она стоит спокойно, когда не ухаживает за ним, и когда первый день его выздоровления перешел во второй, он начал придумывать причины, чтобы удержать ее рядом с собой.

У него болел бок — ныл, но не так сильно, как она,

казалось, думала, у него уже бывало столько серьезных ран, и тогда некому было за ним ухаживать.

Он попросил еще воды — его мучила жажда, но больше всего беспокоил ее вид.

Он попросил ее поесть с ним, хотя настаивал, что может поднять ложку сам — потому что, хотя она всегда была рядом, он скучал по ней, когда она исчезала из виду.

Якобы все это было сделано для того, чтобы заставить ее посидеть достаточно спокойно, чтобы перевести дыхание и отдохнуть, но если это также означало больше нежных прикосновений и еще более мягких улыбок, Орек не стал бы спорить.

Для нее он был глупым мужчиной, но не дураком.

На третий вечер они сидели вместе в своей маленькой берлоге из сена и одеял и ужинали в дружеском молчании. От Орека не ускользнуло, как ее взгляд блуждал по нему, когда она думала, что он не смотрит. Без сомнения, она проверила стягивающиеся раны на его боку и лице, но одурманенная часть его надеялась, что она смотрела на него просто для того, чтобы посмотреть.

Другой небольшой части его все еще было стыдно за то, что он чуть не подвел ее, но он с гордостью будет носить шрамы своей борьбы. Он защищал ее и выжил, чтобы рассказать об этом.

Как и подобает хорошему другу.

Он чуть не подавился мясным пирогом.

При этом звуке Сорча подскочила к нему, и хотя он не нуждался в похлопываниях по спине, которые превратились в успокаивающие круги, он, тем не менее, сохранил их в свой тайник воспоминаний.

Он должен был перестать так делать.

Да, он жил ради того момента, когда она одаривала его своей легкой улыбкой. Да, она преследовала каждую его мысль наяву и во всех снах. Да, он сделал бы для нее больше, чем просто получил нож в живот. Да, он вернул бы ее домой и ничего не попросил бы взамен, даже если бы его душа взывала не расставаться с ней.

Но это не значит, что она моя или когда-либо будет моей.

Он проглотил эту правду за ужином.

— Все ли орки исцеляются так же быстро, как ты? — спросила Сорча, когда, наконец, уселась за свой ужин.

Он утвердительно хмыкнул.

— Возможно, даже быстрее, поскольку я… — орк только наполовину.

— Это невероятно. Я никогда не видела… Человек бы пролежал в постели еще как минимум неделю. Ты выглядишь почти готовым к прогулкам, — румянец внезапно расцвел на ее щеках. — Не то чтобы ты должен гулять завтра! Тебе не следует давить на себя.

— Я бы хотел завтра посидеть, — он мог бы сойти с ума, если бы ему пришлось оставаться в пределах этого помещения еще один день.

В первый день после пробуждения он был слаб, ему едва хватало сил, чтобы поднять голову или конечности, не нуждаясь после этого в длительном отдыхе.

Но, подкрепившись хорошей едой и подольше отдохнув, сегодня он почувствовал себя самим собой. Меньше похожим на бесполезный комок, о котором нужно заботиться.

Как бы он ни наслаждался суетой и заботой, ему стало легче от осознания того, что это было больше для нее, чем для него, после того, как он немного восстановил свои силы. Быть для нее обузой раздражало его орочье упрямство. Он поклялся себе никогда не быть обузой — так же, как глупость, это могло его убить. Поэтому он позволил ей волноваться, но завтра хотел сам оценить их положение.

Люди, к которым Сорча обратилась за помощью, несколько раз приходили поговорить с ним. Он поблагодарил человека, Анхуса, на этот раз связно, смутно помня его с той ночи. Женщина, Кара, была разговорчива и засыпала его вопросами. Он терпел их с тех пор, как пара приютила его и Сорчу, но вскоре ему надоела их болтовня. Ему больше нравились разговоры и смех Сорчи.

Тем не менее, он мог быть вежливым и опровергнуть несколько историй об орках. Он был терпелив, когда в течение дня заглядывали две маленькие головки, чтобы шпионить за ним. Он был терпелив, когда Кара хотела осмотреть его раны. Он был терпелив, когда Анхус не так тонко оценивал его, пока они разговаривали.

Даже если у него положительно чесались руки вылезти из-под одеял и с любопытством поглазеть на солнышко.

Рот Сорчи сложился в озабоченную гримасу, и он знал, что она скажет, еще до того, как она произнесла это.

— Я не знаю… ты так долго спал.

— Получая необходимый мне отдых.

— Но швы…

— Сидеть на улице и чистить картошку им не помешает, — сказал он, думая о завтрашних делах по дому, о которых она рассказала ему ранее. Казалось, она была полна решимости зарабатывать им на пропитание чистой решимостью, и Ореку не нравились темные круги усталости у нее под глазами.

Она заботилась о них обоих уже несколько дней, но Орек был полон решимости взять на себя часть этого бремени.

— Я могу это сделать.

— Да, и я тоже могу.

— Ты когда-нибудь чистил картошку?

— Нет, но я строгал и сомневаюсь, что это намного сложнее.

Хитрая усмешка тронула ее губы, привлекая его взгляд.

— О, я не знаю. В этом есть какое-то искусство.

— Тогда ты научишь меня, — настаивал он.

Она снова покраснела и выглядела взволнованной, когда сдула с лица прядь волос и сосредоточилась на еде, но Орек был счастлив. Сорче было тепло, она была сыта и казалась довольной. Обеспечение этих вещей стало его единственной целью, как и легкая улыбка, которая все еще играла на ее губах.

Он никогда не забудет, как очнулся несколько дней назад, затуманенный, сбитый с толку от ее слез. Он не знал, как и почему, но они выпотрошили его. Она не должна была плакать. Никогда. Каким бы слабым он ни был, ему хотелось избить все, что двигалось, уничтожить все, что вызывало у нее слезы.

Но потом она упала на него, ее слезы обжигали его кожу, и он понял, что она плакала из-за него.

Это было совершенно нелепо. Невероятно. Непостижимо.