Полынь
Шрифт:
Егор, услышав эти слова, напряженно улыбаясь, посмотрел близко ему в лицо. Выражение лица Осипа тоже не понравилось.
— С холодным, стало быть, рассудком и уехал бы? — спросил он.
— И уехал бы. Я тоже не с бритым затылком.
— Так запросто?
— Не дал только такого мне сынка господь! — не отвечая на его вопрос, вздохнул Осип.
«Вчера он еще держался крепко за эту землю!» — подумал несколько встревоженно Егор; он еще раз посмотрел ему внимательно в лицо, но больше не стал говорить об этом.
Алексей
— Нашел об чем тужить, — сказал Алексей. — И вообще, старики, надо жить проще.
Егор уточнил, похрустывая огурцом:
— А как проще?
— Я же не бог. Но мне, Егор, кажется, что ты зря иногда бесишься по пустякам. Некоторые живут как у Христа за пазухой — спокойно.
— Так его: курица яйцо учит! — крикнул Осип.
— Механика простая: загнуться можно, — рассеянно проговорил Алексей.
— Прав, прав, — подхватил Егор. — А злое бить нужно. Только не в одиночку, конечно. В одиночку верно — загнешься.
— Вот именно: не в одиночку, — согласился Алексей.
— Вы пейте, ребяты, — сказал Осип.
Они выпили и помолчали. Алексей, потягиваясь, тихонько произнес:
— Люблю жить! Эх, жизнь… Хорошего-то, верно, много.
И умолк, обхватив руками колени, застыл, как факир на молитве. О чем-то подумал, потом сказал:
— Просто не могу понять: откуда берется злоба? Я б ее век не замечал.
— Ты хороший малый, Алексей, — сказал Егор. — На таких стоит жизнь. Но злобу не замечать — значит помогать ей расти и убивать живое. Равнодушие, знаешь, тоже предательство.
— Да, — кивнул головой Алексей, — у нас в погрузочном цехе Возняков был. Человек дерьмовый. Мы его выкурили.
Егор рассмеялся.
— А куда сбыли? Он и там, брат, засмердит. Что-то другое требуется.
За стеной, в баньке, тихонько, шепеляво журчала вода, а на воле копошились, укладываясь на ночлег, вороны на березах. В предбаннике все еще пахло веником, теплой пылью и чем-то горьким — может, угаром. Осип высморкался. Большое лицо его смутно виднелось круглым пятном. Алексей в темноте пошелестел бумагой. Они сидели и думали.
— Интересно, какая-то жизнь будет лет через сто? — спросил удивленным голосом Алексей. — Рай? Полное тебе изобилие? Никто никому плохого. Одни улыбки. А? Будет?
— Будет-то будет, иначе нельзя, человек во все времена к хорошему тянется, — задумчиво сказал Егор.
— Через мозоли опять же, — вставил Осип. — Привычно. Рай хорош, ежели строился праведно.
— Кто его знает… Жизнь — каждый день загадки, — отозвался Егор после молчания.
Алексей засопел от напряжения: он думал. Думать ему было всегда тяжело, хуже, чем ворочать камни.
— Я учился мало, — проговорил он.
— Учись, чего тебе: семьи нет, — сказал Осип. — Постигай высоты.
— Неохота. Лучше работать люблю.
— Дотянем, что ль? — спросил Осип, дав хороший тумак в крепкую Алексееву спину: тот только молодо
— Вы тяните, я повременю, — сказал Егор.
Они вдвоем выпили.
— Люська, Егор, ученье не кончила еще? — попытал Осип.
— На последнем курсе уже.
— Гляди-ка, а то как и вправду актерка выйдет? Иль в таком роде?
— Спрашивает, — перебил его Алексей. — У них там жизнь! Они там жи-иву-ут, — и глаза его отуманились.
— Молодец девчонка, — похвалил Осип.
Егор промолчал и произнес после долгой паузы, словно себе самому:
— Рано, рано…
— Что? Что рано-то? — не понял Осип.
— Хвалишь. Пока ничего не сотворила.
— Строг ты, Егор, — и согласился: — И то верно, нечего покуда хвост трубой держать.
Далеко в морозном воздухе залаяла собака. Лаяла люто, по-волчьему, с подвывом.
Осип прислушался и спросил:
— Твой горло дерет?
— Мой, — глухо сказал Егор.
— Откеля Варвара привезла?
— Из Починка вроде бы.
Егор про себя решил: «Убью!»
Молча жевали хлеб с салом и луком.
Егор неожиданно спросил Осипа:
— Харитонина помнишь? Василия?
— Который из Хвылевки? И был полицаем?
— Того.
— По поводу чего спрашиваешь?
— К слову просто. Что-то он мне припоминаться стал.
Егор первый вышел из предбанника. В высоком и темном весеннем небе светилась яркая звезда. Он внимательно посмотрел на нее и подумал, что звезды этой не видел с сорок второго года, с ранней весны, когда она так же горела во тьме и тихо стояла над бедами людей.
Женился Егор шесть лет назад. Варвару Цыганкову привез из другого, соседнего, Издешковского района. В Глебове говорили, что Егор видел ее всего два раза перед этим. При третьей встрече она уже сидела в грузовике, повязанная узорчатой шалью, — нездешней, чужой явилась в Глебов.
Пышнотелая, здоровая, она внесла в Егорову жизнь дух прочности и порядка, какой давненько угас в этих пустых комнатах, с самого того дня, как умерла Наталья, первая жена.
В доме с приходом Варвары стали являться краснощекие женщины в плисовых жакетах, такие же смекалистые мужички в кирзовых сапогах — ее ближняя и дальняя родня.
После тишины и затворнической жизни Егору было сперва радостно видеть мелькание этих лиц, энергичных людей, слышать их шум, пить с ними водку, хотя врачи настоятельно советовали не делать этого.
Пестрой ниткой потянулись тогда дни. За переездом на перекатах мелел Днепр. Желтым зноем нагонял ветер с полей сухостойную марь. По буграм пестрели полевые цветы. Лето млело в безветрии. Дождей не видели с самых майских праздников. Неумолчный звон кузнечиков сухо доплескивался до городка. Только ночами остывал тяжелый зной. Но с утра заново он палил желтым огнем. Солнце выжигало живое.