Попаданка ректора-архивампира в Академии драконов. Книга 2
Шрифт:
– Ну вот, а ты жалуешься на недостаточную глубину чувств.
Санаду косится на меня.
– Нет, я серьёзно, – продолжаю я. – Как ты можешь считать себя недостаточно глубоко чувствующим, если с уважением относишься к чужим жизням?
– Но и не слишком трепетно я к ним отношусь. Даже к жизням подданных, хотя готов помогать, если это в моих силах.
– А надо ли больше? – пристально смотрю ему в глаза. – Я понимаю, если бы ты вырезал всех подряд и беспокоился о том, что тебя это не трогает. Но если ты не убиваешь по любому поводу и
– Я не говорил о страданиях.
– А о чём тогда?
Санаду моргает и тянет:
– Ну… меня просто так часто обвиняли в бесчувственности и безответственности, пытались взывать к эмоциям, которых я не испытывал, что я уже начал сомневаться в своей нормальности.
– А мне часто говорили, что я точно сумасшедшая, но это не повод считать меня сумасшедшей, ведь «диагноз» ставили не доктора.
– И всё же я начинаю чувствовать себя неловко из-за того, что не принимаю всё близко к сердцу.
– А тебе за это платят? За то, чтобы близко к сердцу принимать?
– Э-э… – подвисает на миг Санаду и улыбается одними уголками губ, а в голосе появляются ноты облегчения. – Не платят.
– Значит, ты не обязан. Холодная голова, на мой взгляд, важнее. А то, что ты ради Мары не стал людей пачками вырезать… Ты же вроде и сам не готов слиться в экстазе с серийной убийцей.
– Не готов.
– Так почему думаешь, что существо, готовое вырезать людей тысячами ради своей цели, привлекательнее существа умеренного? Мара после твоего исчезновения могла вернуться вместе с Нильсэм к Танарэсу. Нет, я поняла бы твои переживания, если бы Мара на момент твоего исчезновения находилась в плену, и ты предпочёл не марать руки и оставить её на растерзание врагам. Но такого не было, ты мог надеяться на её благоразумие. Она сама сделала свой выбор.
Прикусив губу, Санаду с минуту вглядывается в моё лицо, после чего тихо спрашивает:
– А ты… ты согласна остаться со мной, зная, что я не сделал всё возможное, чтобы скорее вернуться к своей женщине, а вернувшись, не смог принять её и избегал с ней встреч?
– Раз избегал, значит, не слишком хотел встретиться.
Санаду опускает взгляд:
– Мне было стыдно. За то, что не вернулся сразу, за то, что изменил. А ещё я обязан был задержать Мару для разбирательств, и этого я тоже делать не хотел. Ты права… И переживал я не столько о ней, сколько о своих чувствах.
– Если моей жизни будут угрожать, ты сделаешь всё, чтобы меня спасти?
Он поднимает взгляд на меня, и в его глазах – вопрос, недоумение.
Поясняю:
– Сможешь ли ты убить того, кто будет угрожать убить меня?
– Смогу, конечно. Я могу убить, если это необходимо и оправданно.
– Если действия по моему спасению будут опасны для твоей жизни, ты рискнёшь?
– Да.
– Значит, я
Санаду продолжает внимательно меня рассматривать.
– Слушай, ну я же тебя понимаю, – всплёскиваю руками. – Например, я люблю семью, скучаю по ним, но жить вместе, если честно, не хочу. Мы просто разные. И обществом такое моё отношение тоже не одобряется. Так что я могу понять, почему ты не хотел встречаться с Марой, даже когда чувства ещё оставались. Мне кажется, это нормально. И уж тем более нормальным мне кажется не цепляться за мёртвых, а думать о своей жизни.
Схватив Санаду за руку, наклоняюсь ближе, его дыхание касается моих губ.
– У тебя очень хорошая реакция на невзгоды, – поясняю тихо. – Правильная. Я бы не смогла жить с мстительным маньяком наподобие Танарэса. Ты же сам видишь, что он неадекватен чуть менее, чем полностью. Неужели ты хочешь быть таким?
– Нет, конечно, – почти шепчет Санаду.
– Тогда прекрати маяться дурью и переживать о том, что ты недостаточно мстительный и депрессивный. Жизнь – это лучшее, что может случиться, и ею надо наслаждаться назло всему. Так что давай поцелуемся, и ты как-нибудь плюнь на эту иллюзию, чтобы она уже развеялась, а то нам пора искать выход.
Обхватив Санаду за шею, я подтягиваюсь выше и, уткнувшись носом в чёрные пряди, вдохнув такой головокружительный аромат его кожи, шепчу на ухо:
– Я люблю тебя…
И прежде, чем Санаду успевает ответить, затыкаю его поцелуем. Несколько секунд он ещё пытается что-то сказать, но я не уступаю, и в момент, когда Санаду прекращает сопротивляться и расслабляется в моих объятиях, моё сердце сладко ёкает, а по телу разливается истома.
Крепко обняв меня за талию, Санаду перехватывает инициативу, углубляя поцелуй. Его язык, губы, руки – меня опаляет огнём, голова кружится, сладостная дрожь накатывает, выбивая все мысли.
А когда мы с Санаду, хрипло дыша и вздрагивая, отрываемся друг от друга, нас заливает сияние двух лун, и под ногами пружинит мох.
– Ну вообще! – фыркает кто-то.
Дёрнувшись, мы с Санаду оглядываемся: грибы рояться на краю поляны. Много-много недовольных грибов.
– У них тут испытание, а они сосутся! – возмущается гриб с бородой.
– Постыдились бы детей! – пискляво восклицает грибочек с накрашенными губами.
– Охальники! – взывают несколько сморчков.
А следом за ними вой поднимают все многочисленные грибы.
Мы с Санаду переглядываемся. Говорящие грибы – это намного лучше, чем то, что показывала иллюзия, и облегчение накрывает нас с головой – одно общее на двоих. У Санаду дрожат губы, а глаза весело блестят, у меня дёргаются уголки губ.
– Спасибо, – тихо выдыхает он и придвигается к моему уху. – Я люблю тебя.
Санаду целует меня в шею, что вызывает ещё больше грибного возмущения.
Мы оглядываем поляну… и начинаем хихикать.
Глава 47