Попаданка ректора-архивампира в Академии драконов. Книга 2
Шрифт:
Поляну мы покидаем под крики грибов. У некоторых от негодования аж шляпки срывает, но от столь бурной реакции нам с Санаду только веселее – так хорошо убраться из иллюзорного кошмара.
Держаться за руки.
Иди дальше.
Надеяться на лучшее.
Ощущать невероятное единение.
И трепет нежности в сердцах.
Даже однообразный ненормальный лес кажется не таким неправильным, как прежде. При определённом настрое дорожка между исполинских стволов, сияющие
Но когда прогулка затягивается более, чем на час, а конца и края ей не видно, даже вампирская выносливость не делает дорогу легче.
Так же как раньше наше с Санаду воодушевление признаниями в любви и освобождением из иллюзии усиливалось ощущением друг друга через кровь, так и теперь это взаимное ощущение друг друга раскачивает нарастающую тревогу.
Лес не заканчивается.
Полян с испытаниями – и тех не видно.
А время идёт.
И не только от нас двоих зависит выживание: вдруг, пока мы тут бродим, Мара умрёт?
– Может, всё же возможно как-то телепортироваться? – я крепче сжимаю наши с Санаду переплетённые пальцы. – Я же как-то смогла ощутить тебя через кровь и попасть к тебе, а ты когда-то пил кровь Мары.
– Я её практически не чувствую сейчас, – качает головой Санаду. – К тому же всё равно технически ты не могла телепортироваться сама.
– Но я телепортировалась, – закатывая глаза, невольно отмечаю красоту распустившихся над нами цветов. – Иначе как объяснить то, что я попала к тебе?
– Возможно, тебе помог рыжий приятель? – предполагает Санаду.
Я только вздыхаю. Да, может, это Антоний вмешался, но вдруг наше сильное желание оказаться рядом с Марой или притянуть её к нам сработало бы?
Кошусь на Санаду.
Но вдруг я действительно не могла переместиться? Сижу на одной из полянок, а всё происходящее мне только кажется.
Но, с другой стороны, мы с Санаду обменялись кровью при поцелуе, и ощущения были точно такие, как при таком обмене. Я кровью чувствую, что рядом со мной именно Санаду.
Он тоже косится на меня и мягко улыбается:
– Мы как-нибудь справимся.
– У нас нет иного выбора, – соглашаюсь я.
Нарастающая тревога вынуждает нас ускорять шаг, крепче сжимать переплетённые пальцы.
Не сговариваясь, мы переходим на бег.
***
Теперь, когда бежим, наконец, появляются поляны. Или они просто следствие нашего волнения. Но некоторое время мы успешно минуем их прежде, чем коварные иллюзии успевают исказить пространство и запереть нас в себе.
Счастливый бег без испытаний прерывает случайность. Или не случайность, а подлянка полянки: я спотыкаюсь о корень. Санаду подхватывает меня, не позволяя распластаться на земле, но этой задержки достаточно, чтобы окружающие поляну деревья
Поддержавший меня Санаду ставит меня не на мох, а на пробковый ламинат – экологически чистый, тёплый и всё такое. Марку Аврелию он нравился.
Стискивая ладонь Санаду, оглядываю гостиную с тёмной мебелью и деревом в углу. Дерево это, спиленное в лесу и отшлифованное, здесь устроено для моего бельчонка – дедушка делал, тот самый, что его команде «тост» научил.
Ностальгия щемит сердце…
Вдруг меня так захлёстывает желанием рухнуть на диван перед телевизором и просто повтыкать в какую-нибудь земную ерунду, что ноги подгибаются.
Надеюсь, испытание заключается не в соблазне отдохнуть, потому что мы тут, по ощущениям, уже сутки носимся, и если физически я бодрячком, то морально хочется передышки. Отказаться от неё будет трудно.
Санаду оглядывает комнату. Отмечает и дерево для Марка Аврелия, и журналы эзотерического содержания на столике, возможно даже добротность мебели способен оценить, всё же он был на Земле.
А затем он пристально смотрит в дверной проём, чуть склоняет голову набок. И у меня сердце проваливается в бездну от дурного предчувствия, хотя умом понимаю – это всё иллюзия, что бы Санаду ни увидел там – это иллюзия. И всё же внутренности сжимаются от страха за родных: а если они пострадали? Кто-то умер? Или они меня потеряли и теперь переживают? А что с ними будет, если я умру здесь? Может, их после моего исчезновения больше не дурят магией, и они считают, что я мертва? Им же тогда очень больно сейчас. Всем моим родным.
Санаду сжимает мои дрожащие руки, и только теперь я замечаю, что меня потряхивает.
– Всё нормально, – уверяет он и притягивает мои руки к своим губам, нежно целует. – Это всего лишь иллюзия.
Словно в подтверждение ненормальности происходящего из глубины квартиры раздаётся всхлип, переходящий в вой. Меня пробирает до мурашек, до выкручивающей внутренности тошноты. Но прежде, чем рвануть на крик «Клёпочка!», я вцепляюсь в руку Санаду: разделяться нельзя.
Протаскиваю его за собой в дверной проём, миг судорожно оглядываю прихожую и бросаюсь в кухню, из которой и доносится страшный вой.
– Клёпочка! – надрывается сидящая за столом мама. – Девочка наша!
С одной стороны от неё с остекленевшим взглядом сидит отец, и из глаз его текут слёзы. Дед всхлипывает и шмыгает носом.
– За что же? – подвывает мама. – Такая молодая… за что?
– Родители не должны хоронить детей, – всхлипывает дед и закрывает глаза ладонью, а из-под неё по морщинам сползают слёзы.
Сердце разрывает, дыхания не хватает. Я бросаюсь к родным, но вместо того, чтобы врезаться в стол, прохожу сквозь него, словно привидение.