Порт
Шрифт:
Когда он встречал ее в коридоре и, не поднимая глаз, проходил мимо, он чувствовал, что она на него смотрит. Иногда она специально загораживала ему дорогу, и он вынужден был прижиматься к самой переборке, чтоб не задеть ее.
«С жиру бесится, — думал Ярцев. — Поклонников ей не хватает».
Но все чаще и чаще он ловил себя на том, что не замечать ее с каждым днем становится труднее.
4
В «Холодфлоте» был весьма оригинальный начальник отдела техники безопасности. Стоило на «Серове» электрику попасть под ток электродрели, как вышел приказ о изъятии электродрелей на двести двадцать вольт, а заодно и паяльников: на «Добролюбове» моторист напоролся на нож — вышел
Убрать-то его убрали, но приказы его никто не аннулировал, поэтому старпом тянул с бассейном до последней возможности, придумывая разные отговорки. Но близился праздник Нептуна, крещение, дальше оттягивать было некуда, и он, громко сетуя на свою доброту, согласился.
Бассейн устроили между вторым и третьим трюмом, и центр внерабочего существования переместился с кормы на нос.
Дни по-прежнему стояли жаркие. Температура повышалась с каждым днем, подходя к своему экваториальному пределу, но охотников загорать не становилось меньше. Загар превратился в самое азартное соревнование из всех, что проводились на судне. Один Садык Аббас Али никогда не загорал, он даже летнюю кепочку с головы не стаскивал, и когда кто-нибудь из ребят, приставив свой локоть, говорил: «Смотри, я темнее. Эх ты, а еще из Сирии!» — Али очень охотно соглашался и, видимо, радовался, что кто-то темнее, чем он, такое счастливое у него было лицо. Матросы ходили черные, как негры, блестя белками глаз. Из «машины» — один Миша Рыбаков был им под стать, даже в полуденный зной он не уходил в тень. Тонкий, мускулистый, с копной великолепно вьющихся волос, которым он придавал темно-бронзовый отлив, Миша был красив, как юный паж. Все судовые женщины одолевали его своим вниманием и разными «электрическими» просьбами, но Миша, как истинный паж, обращал внимание только на свою королеву: Ярцеву уже не раз говорили, что его видели в прачечной в рабочее время.
Ярцев лежал на крышке трюма с открытым «Моби Диком» и обсыхал после купания. Жара, что ли, была тому виной, но несколько дней уже Ярцев чувствовал себя неважно. Болела голова, тяжестью наливалось тело, и когда поднимался из глубины машины наверх, сердце часто и сильно билось и ему не хватало воздуха.
Док на досуге занимался психологией. Порасспросив Олега, он дал ему заполнить какую-то анкету и пояснил: «Это обычно для моряка. Расслабился, у тебя колоссальное торможение… Можешь попробовать бег трусцой. Сосредоточивайся на дыхании, под какую-нибудь мелодию веселую. Главное — думай о чем-нибудь приятном, легком».
На судне бегала добрая треть команды, кто рано утром, кто вечером, когда спадает зной. Круг по главной палубе составлял двести пятьдесят метров. Ярцев выходил перед самым закатом. Основной поток в это время уже отбегался и ворочал железо под полубаком, штангу, гири, гантели. Только вот думать о приятном и легком — не получалось. Начиная бегать под веселую песенку Винни-Пуха, он ловил себя на том, что мелодия сама по себе, а в мыслях его — бесчисленные трассы КЭТ и пути возможных поисков.
Действуя по рекомендации дока, он упростил схему, убрал обратные связи и теперь шаг за шагом прокручивал программу каждого узла, проверял элементы, пытаясь найти дефектный модуль. Но странное дело, чем дальше он продвигался, тем определенней приходил к выводу, что все элементы работают нормально. Получалась странная ситуация: все элементы исправны, но сама система по-прежнему не работает. Как же такое возможно? Ответ напрашивался только один: методика его поиска неверна.
Изолировав систему от обратных связей, он ставил ее в искусственные условия. Он считал, что для нормальной работы КЭТ необходимо, чтобы каждая ее клетка была здоровой и нормальной. Но ведь этого недостаточно. Поведение всего организма проявляется
Ситуация напоминала ему камбузный конфликт: и док, и старпом, и Наталья оказались в нем правы, по отдельности правы, а вместе — склока, в которую он не пожелал влезать.
И тут он понял, в чем его ошибка.
Вот ведь, что ему надо сделать, надо взаимосвязь узлов прослеживать не по главным, командным сигналам, а по тем, которые уходят вдаль, в оборванные обратные связи и неясным образом влияют друг на друга, не давая системе скоординироваться.
Дед, смирившись, уже не раз ему советовал отложить поиски до лучших времен и в утешение говорил, что на заводе установку два месяца настраивала целая бригада. «А ведь у них запчастей не как у нас, они целые панели могли заменять». — «Да, если бы еще запчасти были, тогда, конечно…» — соглашался Ярцев, но работу продолжал. Не это ли и было тем торможением, про которое говорил док?
Потом появилась новая напасть. Как только он начинал бег, выходила кастелянша. Обычно она без эскорта не показывалась. Кроме часто меняющихся лиц с ней постоянно находились Миша Рыбаков, Аббас Али и, как ни странно, сварщик. А тут, отделавшись как-то ото всех, она одна появлялась на второй палубе и, когда Ярцев пробегал внизу под ней, бросала ему сверху реплики, какие-то дурацкие, школярские: «Поднажми», «Быстрее», «Ну прямо Озолин», «Ой, что-то сзади упало».
Ярцев сбивался с ритма, скользил по отпотевшей палубе и, забежав за надстройку, переходил на шаг. А ей будто этого и хотелось: как только, отдышавшись, он выходил с другой стороны, намереваясь с ней ругаться, ее уже и след простыл.
— Ты скажи ей, чтобы она прекратила свои комментарии и чтобы не вылезала вечером на палубу. Что ей, места не хватает? — попросил он Наталью.
— Ладно, — сказала она, пряча в глазах хитрый блеск. — А ты знаешь, что у тебя сандалии звенят?
— С чего это ты взяла? — удивился он.
— Да уж взяла, Олежек, когда ты проходишь мимо нашей каюты, мы всегда слышим.
…Вечернее солнце уже не жгло. Ослепительный диск его стал тускнеть, подернувшись голубоватой дымкой. Ломкой, станиолевой гладью отсвечивала вода, только вдалеке у горизонта темнела синяя полоска. Птицы, которые постоянно сопровождали судно, передавали его словно эстафету с самых северных широт, иногда касались крыльями воды, и росчерки крыльев надолго оставляли след, будто не бескрайний океан расстилался перед глазами, а озеро или тихая речка.
Казалось, солнце зависло недвижно, но тени на палубе на глазах увеличивались. И от того, наверное, что шар солнца был так велик и спокоен, от того, что так отвесно сокращалось расстояние между ним и кромкой земли и еще от того, что палуба под ногами вибрировала и слегка покачивалась, перекатывая воду в бассейне — от всего этого с какой-то пронзительной ясностью ощущалась истинность планетарных законов, не воспринимаемая в других обстоятельствах, истинность, согласно которой солнце стояло на месте, а земля поворачивалась и уходила в тень.
Олег нашел в книге понравившееся ему место и перечитал: «Прекрасное, золотое, радостное солнце — единственный правдивый светоч, все остальное — ложь. Однако и солнцу не спрятать тысячи миль и печалей под луной. Вот почему тот смертный, в ком больше веселья, чем скорби, смертный этот не может быть прав — он либо лицемер, либо простак».
Кажется, и островов не было рядом, но какой-то дивный аромат растекался в воздухе. Он наплывал с носа, приносимый ветром, еще не прошедшим по палубе и не успевшим впитать в себя запахи краски, коррозированного металла и топлива, пары которого поднимались из танков через воздушные гуськи. Аромат был тонкий, едва уловимый… Казалось, это дышал присмиревший океан, вынося из глубин частицу непознанной жизни, следов которой, как ни вглядывался Олег, на поверхности не появлялось.