Порт
Шрифт:
И вдруг словно пулеметной очередью прошили волну — раз, другой — и еще не исчезли расходящиеся круги, как выпорхнуло несколько летающих рыбок. Едва расправив крылья, они спрятались в соседней волне, будто перебежав улицу, скрылись в подъезде. Потом поднялась целая стайка; выше, дальше, минуя пологие волны, они неспешно парили в воздухе, как бы наслаждаясь своим полетом. Вслед за первой поднимались новые стайки, резко меняя углы полета, по каким-то своим командам выдерживая параллельный строй, как делают это летчики, открывая воздушный парад. С их появлением ожил океан. Круги, всплески взбудоражили его
С подветренной стороны судно догоняло большое стадо дельфинов. Разделившись за кормой, они обхватили судно с обоих бортов и повели, словно в почетном эскорте, легко вынося в воздух свои торпедообразные тела и при падении прихлопывая горизонтальными, как у китов, хвостами. Они играли под самым бортом, и можно было различить их лукавые мордочки, круглые любопытные глаза, большие рты, изогнутые кверху, словно в улыбке. Вырвавшись из воды, они шумно пыхтели, и веселые фонтанчики вылетали из раскрытых дыхал и зависали в воздухе.
Казалось, судно вошло в какой-то перенаселенный город, где, подобно городам Японии, из-за тесноты жители вынуждены осваивать иную среду.
— Мы на них смотрим, а они на нас, — появившись рядом, произнес помполит. — Да? Вылезли посмотреть, что это за чудище им тень наводит на ясную воду.
Верно, какое-то заблудшее чудище движется непонятно как, не подавая признаков жизни. И невдомек им, что на нем цари природы. Шестьдесят пять царей идут к Южной Георгии, чтобы набросать в трюмы семь тысяч тонн груза.
— А я знаю, что это, — сказала Наталья. — Это у них любовная пора. А ночью море будет светиться от микроорганизмов. У них уж если любят, то все — от мала до велика.
— Ох уж эти женщины, — улыбнулся Василь Василич и задержал взгляд на Ярцеве. — Во всем-то они любовь видят.
— А что, смотрите в оба, заразят они пароход, — засмеялась Наташа.
— Кажется, уже заразили.
Помполит коснулся руки Ярцева, отвлекая от зрелища, и отвел в сторону.
— Олег Иванович, я человек здесь новый, вот скажите мне откровенно, вы ничего необычного не замечаете на пароходе?.. Мне кажется, какой-то у нас нравственный климат не тот. Как бы это сказать…
Олег догадался, о чем он хочет с ним поговорить. Накануне электрик Миша Рыбаков подрался со сварщиком. Хорошо, что их вовремя разняли. Когда Ярцев вызвал Мишу для объяснений, тот перепуганный пришел и, волнуясь, стал рассказывать:
— Я не сам, верите, я не первый начал, честное слово! Он свои трубы разложил около аккумуляторов и стал варить. Я ему спокойно сказал: «Что тебе, места мало! Отойди отсюда, тут не положено». Кислота и, вообще, техника безопасности не позволяет. А он мне: «Убери свои аккумуляторы». Куда же я их уберу? Вы же понимаете. Он это нарочно. И еще железки свои мне подкидывает под ноги. Я к нему: «Ну что же ты делаешь, зараза», — он мне ногу обжег. «Я, — говорит, — тебя предупреждал, видимо, ты слов не понимаешь». Схватил меня за ворот у робы, слева направо мне горло передавил, чтобы выключить меня через
— Ничего, все правильно, — глядя на перепуганное лицо, успокоил его Ярцев и улыбнулся про себя: странно все-таки, такого бугая не испугался, а здесь вот стоит, трясется.
— Вот возьмите эту драку, — сказал помполит.
— Рыбаков действовал в пределах допустимой самообороны, — четко сформулировал Ярцев.
— Я и не виню его, ничего ему не будет. Дело даже не в самой драке, в готовности к ней. Смотрите, повода-то почти и не было. Общее состояние команды такое, что каждую минуту ждешь сюрпризов. Какие-то слухи неоправданные о заходах, об изменении рейсового задания, камбузные разговоры, шепоточки по углам, про того, про этого…
— Ложные сигналы, — сказал Ярцев, — специфика длинных переходов.
— Или вот тут на днях приходит ко мне сварщик, жалуется на вас, говорит, что вы его из кинозала прогнали, грубите, на «ты» называете.
— Ничего себе! — поразился Ярцев.
— Но все же надо помягче с людьми. Может, он и сам груб, но вы все-таки постарайтесь сдерживаться. А то, ну как это? Приходят, жалуются мне на командира. Не надо так с рабочим классом.
Ярцева покоробил его тон.
— Я, между прочим, тоже — рабочий класс.
— Тем более, надо жить в мире. Мы здесь одна семья, а вот видите, все как-то не получается.
— В том-то и дело, что семьи нет. Каждый сам по себе.
— Я понимаю, занять людей надо, объединить их чем-то. Но вы смотрите. — все делается: каждый день кино, волейбол, библиотека у нас хорошая, политзанятия проводим, лекторская группа работает.
Да, тех мероприятий, которые под началом помполита были проведены на судне, с лихвой хватило бы на целый рейс. И это еще не все. Главным событием рейса должен был стать праздник Нептуна, подготовкой которого давно и увлеченно занимался Василь Васильевич.
— Понимаете, мне кажется, что я никак не могу их зажечь. Бьюсь, бьюсь, и все впустую. Никакой отдачи не видно. У меня создается впечатление, что вся моя работа нужна только мне, а судно живет какой-то своей жизнью. А чем живет — мне совершенно непонятно. Какого-то стержня не ощущается.
— Не замкнута система, поэтому и не чувствуется отдачи. — сказал Ярцев.
— Почему? Почему? — с каким-то болезненным нетерпением допытывался помполит.
«Вот каждый и ищет — почему?» — подумал Ярцев и понял, что решить это для помполита так же важно, как для него настроить КЭТ.
Ярцев посмотрел на него с сочувствием и вспомнил, какой он был в начале рейса: пухлый, восторженный, деловитый. От былой пухлости не осталось и следа, лицо стало строже, энергичней, восторженности в глазах поубавилось, но удивление осталось, и очень симпатичная искренность в нем была, непосредственность, которой обычно первые помощники не отличаются.
— Кто его знает, Василь Василич, что еще. Но если бы всего этого было достаточно, мы бы давно уже жили в золотом веке. Что-то еще должно быть. Каких-то связей не хватает…