Портрет Лукреции
Шрифт:
«Я вижу его таким, какой он есть, — напоминает себе Лукреция. — Он хочет всегда быть на первом месте, выиграть состязание за Альфонсо». Нет, это соревнование ей ни к чему. Она не будет слушать его гнусный шепот и намеки. Не будет, и все тут!
— Страж вас не охраняет? Вы ушли из виллы одна? — Леонелло притворяется, будто ищет стража глазами. — Он хороший человек, семейный, я сам выбирал. Жаль, если его накажут за промах, правда?
Сгущается тишина; молчание Лукреции исполнено достоинства: герцогиня выше такой мелочности, она обдумает ситуацию и сообщит
И взглядом его не удостоит.
Тропинка впереди петляет между полями и ограждениями, ведет к лесу, сужается и, наконец, исчезает вдалеке. А за спиной алеют габли [43] , и череда облаков отражается в квадратах окон.
— Хорошо, — кивает она и разворачивается в сторону виллы.
Леонелло дергает коня за уздечку и шагает рядом с Лукрецией. Мертвые зайцы покачиваются в петле.
Изгиб реки
Fortezza, неподалеку от Бондено, 1561 год
43
Габль — остроконечная верхняя часть здания, типичен для европейских строений.
— Надо вставать. — Лукреция сбрасывает одеяло.
— Нет-нет! — Эмилия пыталась разжечь огонь в камине и теперь обернулась на госпожу: — Оставайтесь в постели.
— Нет, хватит лежать.
Лукреция сползает с края кровати и замирает, ступив ногой на пол. Комната покачивается, углы подступают, будто в танце, а потом возвращаются на место. Ноги дрожат от слабости, словно в них нет костей; Лукреция с трудом поднимается, и Эмилия укутывает ее меховой накидкой.
Пошатываясь, Лукреция падает в кресло, стискивает голову руками. Что теперь? Она вопрошает себя так спокойно, будто речь о выборе наряда или списке приглашенных на прием. Надо что-то решать, что-то делать, только что именно? Как поступить жене, которую хочет убить муж? К кому ей обратиться?
Она просит Эмилию подать чернила. Рука Лукреции трясется, пытаясь заточить перо: помнит мощь болезни, дрожит в страхе перед ней.
Перочинный ножик легко срезает лишнее. Повезло. Хороший получился кончик — крепкий, острый, не развалится, едва коснувшись бумаги. Она прижимает его к подушечке пальца, и тот бледнеет, — кровь оттекает, испуганная силой пера.
Лукреция опускает перо в ожидающие чернила и с трудом выводит:
«Мне нужна помощь».
Снова обмакивает перо в чернила.
«Пожалуйста, пришлите подмогу».
Кому она пишет? Неясно. Кому послать свою мольбу? Мама только отмахнется, скажет, что Лукреция преувеличивает, как обычно, воображает то, чего нет. Остается отец. Даже если письмо дойдет вовремя, прочтет ли его Козимо? Или бросит в кипу писем на столе?
И как его отправить? Ни один придворный не осмелится послать конверт, не посоветовавшись сначала с Альфонсо. Кроме Эмилии нет у нее союзниц, да и та приехала тайком и не должна себя выдать.
Конечно, лучшая помощница — София. Спросить бы ее: «Скажи,
Письмо совершенно бесполезно: Эмилию с ним не отправишь, ее тут же заметят — и все же Лукреция не сдается, иначе она не может; рука царапает строки уже увереннее, крупнее, на греческом, который она изучала вместе с братьями и сестрами в классной комнате под крышей палаццо.
«Я боюсь за свою жизнь. Времени мало. Он хочет меня убить».
И подписывается одной-единственной «Л» с завитушками, а на верху листа добавляет:
«Моей сестре Изабелле».
Эмилия кладет письмо на каминную полку, как всегда поступает с письмами в castello. Обычный день, обычная история: госпожа отдает письмо, а служанка следит, чтобы отправили.
Эмилия обещает отправить его попозже, но отводит глаза. Она прекрасно понимает, что мольба госпожи никогда не дойдет до Флоренции.
Лукреция с трудом идет к окну, за которым виднеется река. Надо подумать, взвесить все «за» и «против», найти путь к спасению.
Река здесь медленная, благодушная, широкой лентой вьется у основания fortezza. Темные воды вздуваются от потоков невидимых глубинных течений, облизывают берега ленивыми охряными языками, несут листья, ветки, раздутые животы утонувших мелких животных, вязкий ил; пытаются утащить за собой и прибрежные травы, но те упорно вцепляются в землю длинными корнями, их сочные стебли гнутся по воле течения и тут же выпрямляются вновь.
Здесь река По ничуть не похожа на узенький, торопливый приток в городе или журчащее мелководье рядом с delizia. Невероятно, и эта река за окном потечет по каналам Феррары и виллы, помчится дальше, к берегу, и там ее поглотит величавое, всемогущее море…
Лукреция укладывается на подушку, закрывает глаза, и вдруг у мостков раздается цокот копыт.
— Кто это? — вскидывается Лукреция. Надежда шепчет: солдаты из палаццо, стражники отца приехали спасти ее. Конечно, весть о беде Лукреции никак не могла дойти до ушей Козимо, и все равно сердце бешено стучит о ребра, а воображение рисует, как Изабелла чудом получает ее письмо на греческом (на самом деле оно так и лежит на каминной полке), поднимает тревогу, и отец отправляет весь полк на защиту дочери.
Эмилия откладывает штопанье и выглядывает из узкого окна.
— А… Приехал наконец.
— Кто?
— Как бишь его… — Эмилия щелкает пальцами, силясь вспомнить. — Ну, художник?
— Что? — Лукреция поднимает голову: вдруг ослышалась?
— Да-да, он, — отвечает камеристка и возвращается к штопанью чулок. — Я с ним приехала.
— Себастьяно Филиппи? — пораздумав, спрашивает Лукреция.
— Кто?
— Il Bastianino? [44]
44
Себастьяно Филиппи (или Бастианино) — итальянский художник эпохи Возрождения.