Портрет моего мужа
Шрифт:
– Моя матушка считает, что светлые оттенки способствуют установлению психической гармонии, - Мар расставил два десятка свечей и протянул мне канделябр.
– Не скажу, что мне это по вкусу, но лучше так, чем то, что было раньше.
– А что было раньше?
– Сейчас увидишь.
Спальня.
И все та же нежная пастельная гамма, разве что с уклоном в зелень. Мягкий ковер. Белые тапочки. Гардеробная, забитая костюмами... шкаф для обуви.
Открытый.
Здесь было открыто все.
Кроме окон. Ручек я на них вновь
– Открыть их можно лишь снаружи.
– А... если проветрить?
Эти комнаты были тюрьмой. Мягкой, обставленной с немалым вкусом - обувь и та гармонировала с обоями - но все-таки тюрьмой.
– Здесь хорошая вентиляция. Матушка позаботилась.
Интересно, если я буду и дальше требовать развод, меня запрут в такой же? Почему бы и нет... объявят мертвой. Это несложно. Скажем, сорвалась со скалы в море, а море, оно не отдает своих жертв... хотя... поисковые заклятья на крови не так просто обмануть.
Значит, все-таки убьют.
Несмотря на алмазы.
– Там, - Мар подтолкнул меня в спину.
– Сейчас сама увидишь...
...эта комната была последней в анфиладе других, отличных лишь мебелью, да и та, выбеленная, словно из кости вырезанная, казалась одинаковой.
Эта комната отличалась от них, как день отличается от ночи.
Маленькая.
Подозреваю, что прежде здесь находилась кладовая, которую переделали, да и вправду, что безумцам в кладовой хранить.
Темные стены.
Неровные какие-то... я коснулась одной. Сухие. И ощущение знакомое.
– Он сам это расписал. Акварелью. Черной и синей. Сейчас плохо видно...
...и алой. Желтой еще капля, только чтобы обозначить цвет. А у мальчишки талант. Будто угли у паркета разбросали.
Поднимается марево.
Дрожит.
И я ощущаю жар, исходящий от камней. Нет, не камней - черепов. Их здесь сотни, если не тысячи. Некоторые прорисованы с отвратительной тщательностью, другие лишь обозначены, но... черепа горят.
А над ними в темноте, вязкой, густой, перед которой и свечи бессильны, застыли души.
Вот дети.
Мальчишки со стертыми лицами, но все равно я понимаю, что они кричат. Кривят рты, будто хотят рассказать о чем-то, но... кто будет слушать мертвецов?
Женщина, закрывшая лицо руками.
Девушка.
Девушки, похожие на птиц. Рукава их платьев длинны, почти достают до обожженной земли... так много людей. Я смотрю на них, а они смотрят на меня. И в какой-то момент я почти оказываюсь там, по ту сторону рисунка. Я чувствую жар и холод, чужую боль.
Отчаяние.
Я тоже кричу, как кричат они, силясь прорвать стену молчания. Но и меня, как их, не слышат. И это длится... длится...
Я не знаю, как долго длится.
Оно заканчивается как-то сразу и вдруг с прикосновением к моей ладони. Это прикосновение обжигает, будто пламя.
– Теперь ты понимаешь?
– Мар смотрит в пол.
И наверное, это правильно. А
– Понимаю. Он талантлив.
– Он утверждает, что знаком с каждым из них!
– в этой комнате голос вязнет, но стены отзываются на него, они вдруг приходят в движение, нарисованные души.
– Он придумывает им имена. Рассказывает... всякую ерунду. Вот, смотри...
Мар схватил меня за руку, сдавил так, что слезы из глаз брызнули и подтолкнул к полноватой женщине, которая стояла спокойно. Лицо ее было блеклым, как у всех, а вот руки, скрещенные на животе, выделялись ярко. Они были прорисованы так подробно, что казались живыми. И пожелай она прикоснуться ко мне, думаю, я бы позволила.
Хорошие руки.
Мягкие.
– Это его бывшая нянька. Мы ее отослали, когда Йонасу исполнилось шесть. Боги, никто не собирался ее убивать! Зачем? Я дал отличные рекомендации и помог перебраться в столицу. Она работает в хорошем доме, с новыми подопечными. А он... он просто не смог смириться.
Мар хлопнул по другой стене, по ногам мужчины с раззявленным ртом. Он, в отличие от женщины, был лишь обозначен. Разве что заплатка на штанах выделялась ярким пятном.
– Балвис, старый пьяница. Жил в деревне. Рыбачил. Все там рыбачат. И утонул однажды. Пьяный. Бывает.
Я кивнула.
Бывает.
Нельзя жить у моря и не приносить даров.
– Йонас возомнил, что его убили. Требовал судить жену. Несчастная женщина овдовела, вынуждена сама поднимать четверых детей, а он... ей пришлось уехать. В деревне пошли слухи. Ей дважды ворота дерьмом мазали, потом и вовсе попытались поджечь. И все почему? Потому что темные люди поверили бреду сумасшедшего... а это Окрис, он упал с башни... да, Йонас был еще мал, но, верно, запомнил... утверждает, что его столкнули. Обвинил горничную и опять же, бедняге пришлось уехать.
Женщины.
Мужчины. И снова женщины...
– ...ее муж избивал. Вот и повредил что-то внутри. Пришлось суд устраивать. После я запретил мальчишке выходить к людям. Это дурно влияло и на него, и на них. Рыбаки уверились, что он и вправду отмечен Джаром. А Йонасу только этой веры и не хватало...
Люди кружились.
И мне стоило немалых усилий вырваться из этого хоровода. Что в комнате еще есть? Пол. Стены... стол, вернее, доска, прикрученная к стене. И держится она почти чудом. Листы бумаги. Карандаши.
Альбом.
И вновь - лица, лица... всегда разные, хотя и обозначены зачастую парой штрихов. Но я почему-то не сомневаюсь, что узнаю их, если...
...узнаю.
Уже узнала.
Вот эта девушка, которая лежала на траве. Линия губ. Легкая горбинка на носу... надо же, я и ее запомнила. Едва заметное родимое пятно на левой щеке.
– Видишь, - Мар подошел сзади.
– Он нарисовал и ее. Обрати внимание. Он нарисовал ее без глаз.