После всего: Стихи 1920-1942 гг.

Кнорринг Ирина Николаевна

«Плакать так, чтоб никто ничего не услышал…»

Плакать так, чтоб никто ничего не услышал, Плакать так, чтоб никто, никогда не узнал. Будут падать слова безнадежней и тише, Будет мертвый закат неестественно ал. Будет болью последней — стеклянная крыша И последнею памятью — черный вокзал. Засвистят поезда. Засверкают оконца. Задрожат, заскользят, неизвестно куда. И прощальные блики холодного солнца Зацелуют рванувшиеся поезда. И в усталых глазах в первый раз пронесется: Навсегда… Навсегда… 1932

«Все это я еще, быть может…»

Все это — я

еще, быть может, Но только — не совсем и я. В нем все понятно, все похоже, В нем жизнь кончается моя. Все это — я наполовину. Я, но без моего лица. Я неродившемуся сыну Уже дала черты отца. Зачем? Как странно и как дико, Когда он — мой, и только — мой. Ведь жизнь ему с последним криком Давала я, а не другой. И все любимое, родное, Всю душу темную мою, Все несодеянное мною Ему сейчас передаю… 1932

Тишина

Я не забуду темных зданий, Больших, нагроможденных лет, Ни темных встреч, ни расставаний Я здесь не позабуду, нет. Я говорю, что не покину, Не променяю никогда На эту тихую равнину Мятущиеся города. Но потаенным знаньем знаю, Себе безмолвно говорю, Что жадно я в себя вбираю Густую, тихую зарю. Пусть суета проходит мимо, А дни по-новому полны Почти до боли ощутимой, С ума сводящей тишины. И больше ничего не надо — Ни встреч, ни жалоб, ни стихов, — Когда в траве высокой сада Мелькают зонтики цветов. Когда в кустах белеют розы, И так безмолвны вечера, И запах теплого навоза Летит с соседнего двора. Когда стихает голос ветра, И дышит пьяная земля, Когда на много километров Одни пшеничные поля. 1932, Бужеле (Из сборника «Окна на север», 1939)

Ветер

Е.А.Голенищевой-Кутузовой

I. «Навеки — вот эти обои…»

Навеки: вот эти обои, Тарелки на круглом столе, И небо — такое седое — Над ширью несжатых полей. За садом — мычанье коровы, И в дымчатых тучах закат. И крики мальчишек в столовой Из мира иного звучат. Растерянность в каждом ответе, Удушливый дым папирос. Да ветер, озлобленный ветер, Как с цепи сорвавшийся пес.

II. «Все эти дни беспутный ветер…»

Все эти дни беспутный ветер Шумел в саду, шумел в полях. Взметались ветви, словно плети, И зябла старая земля… Сидели дома, толковали Все об одном: да что, да как?… И заволакивались дали В сырой вечерний полумрак. Должно быть, стал совсем несносен И тихий сад, и тихий дом. И дым от крепкой папиросы Висел, как ладан, над столом. За эти дни покрылись лица Непоправимой белизной. А в поле тихая пшеница Казаться стала золотой. И над жестоким расставаньем, Над грудой равнодушных дел, Над человеческим страданьем — Холодный ветер свирепел. 1932 (Из сборника «Окна на север», 1939)

«Мне приснился опять ряд больничных кроватей…»

Мне приснился опять ряд больничных кроватей И на башне большие часы, Безнадежная боль о последней утрате И навеки оставленный сын. Где-то жизнь волновалась, томила, шумела, Только стала жестокой, чужой. И сиделка в халате безжизненно белом Приносила

мне вечный покой. Не боюсь я тупой, одинокой кончины (Ведь и жизнь веселей не была). Только мысль о беспомощно брошенном сыне… Только… Ночь я, всю ночь не спала. Все смотрела на пухлые детские губы, Суеверно крестила кровать. Нет, сейчас, в этой жизни, и стыдной, и грубой, Не хочу, не могу умирать. 1933

О РОССИИ

Б.А.Подгорному

Я в жизни своей заплуталась. Забыла дорогу домой. Бродила. Смотрела. Устала. И быть перестала собой. Живу по привычке, без цели. Живу, никуда не спеша. Мелькают, как птицы, недели. Дряхлеет и гибнет душа. Однажды случайно, от скуки (Я ей безнадежно больна), Прочла я попавшийся в руки Какой-то советский журнал. И странные мысли такие Взметнулись над сонной душой… Россия! Чужая Россия! Когда ж она стала чужой? Россия! Печальное слово, Потерянное навсегда В скитаньях напрасно-суровых, В пустых и ненужных годах. Туда — никогда не поеду, А жить без нее не могу. И снова настойчивым бредом Сверлит в разъяренном мозгу: Зачем меня девочкой глупой От страшной родимой земли, От голода, тюрем и трупов В двадцатом году увезли? 1933 (Из сборника «Окна на север», 1939)

«В нами не услышанных созвучьях…»

В нами не услышанных созвучьях, В нами не написанных стихах — Небо в молнийных, гремящих тучах, Небо в кудреватых облаках. Там живут крылатые драконы, Или ангелы, светлее дня, В небе бесконечном и бездонном, Полном вдохновенья и огня. А в глухих незвучных наших строчках Жалобно трепещут тополя, Полевые, бледные цветочки, Милая и грустная земля. Не кляни ее, — погладь, потрогай. Вот она, усталая, в пыли. И змеится белая дорога, Тонущая в дождевой дали. Полюби ее! В своей невзгоде Нам она так благостна-легка. И дорога белая уводит, Пропадая где-то в облаках. 1933 (Из сборника «Окна на север», 1939)

«Мы мало прожили на свете…»

Мы мало прожили на свете, Мы мало видели чудес. Вот только — дымчатые эти Обрывки городских небес. И эти траурные зданья В сухой классической пыли Да смутные воспоминанья Мы из России привезли. В огромной жизни нам досталась От всех трагедий мировых Одна обидная усталость, Невидимая для других. И все покорнее и тише Мы в мире таем, словно дым. О непришедшем, о небывшем Уже все реже говорим. И даже в мыслях, как бывало, Не рвемся о огненную даль. Как будто прошлого не мало И настоящего не жаль. 1933 (Из сборника «Окна на север», 1939)

«Жужжит комар назойливо и звонко…»

Жужжит комар назойливо и звонко, Ночь голубеет в прорези окна. Спокойный облик спящего ребенка. И тишина. Навеки — тишина. Мне хочется, чтоб кто-то незнакомый В такой же напряженной тишине, В таком же старом деревянном доме Сидел один и думал обо мне. В его окне — сиянье летней ночи, От сердца к сердцу — ласковая грусть. И несколько чужих, прекрасных строчек Я нараспев читаю наизусть. 1933, Эрувилль (Из сборника «После всего», 1949)