Мы миновали все каналы,Большой и Малый Трианон.Над нами солнце трепеталоИ озаряло небосклон.Мы отходили, уходилиПод сводом сросшихся аллей,Не слышали автомобилей,Не видели толпы людей.И там в глуши, у статуй строгих,Под взглядом их незрячих глаз,Мы потеряли все дороги,Забыли год, и день, и час.Мы заблудились в старом парке —В тени аллей, в тени веков.И только счастье стало ярким,Когда рванулось из оков.1927 (Из сборника «Стихи о себе», 1931)
«Всегда
все то же, что и прежде…»
Всегда все то же, что и прежде,И пестрота больших витрин,И кукольные лица женщин,И жадные глаза мужчин.Под сеткой закопченной пыли,На тихом берегу рекиСкользящие автомобилиШвыряют наглые рывки.Вдоль стен расхлябанной походкой,С улыбкой лживой и ничьей,Проходит медленно кокоткаВ венке из солнечных лучей.И в головном уборе клиномМонашка — Божья сирота —С ключами на цепочке длиннойВлачит распятого Христа…А я хочу — до боли — жить,Чтоб не кляня, не хмуря брови,Весь этот подлый мир любитьСлегка кощунственной любовью.1927 (Из сборника «Стихи о себе», 1931)
Пилигримы
Мы долго шли, два пилигрима,Из мутной глубины веков,Среди полей необозримыхИ многошумных городов.Мы исходили все дороги,Пропели громко все псалмыС единственной тоской о Боге,Которого искали мы.Мы шли размеренной походкой,Не поднимая головы,И были дни, как наши четки,Однообразны и мертвы.Мы голубых цветов не рвалиВ тумане утренних полей.Мы ничего не замечалиНа этой солнечной земле.В веках, нерадостно и строго,День ото дня, из часа в час,Мы громко прославляли Бога,Непостижимого для нас.И долго шли мы, пилигримы,В пыли разорванных одежд.И ничего не сберегли мы —Ни слез, ни веры, ни надежд.И вот, почти у края гроба,Почти переступив черту,Мы вдруг почувствовали обаУсталость, боль и нищету,Когда в тумане ночи душнойНам обозначился вдалиПустой, уже давно ненужный,Неверный Иерусалим.19 — VI — 1927
«Папоротник, тонкие березки…»
Папоротник, тонкие березки,Тихий свет, вечерний тихий свет,И колес автомобильный следНа пустом и мшистом перекрестке.Ни стихов, ни боли, ни мучений,Жизнь таинственно упрощена,За спиной — лесная тишина,Нежные, взволнованные тени.Только позже, на лесной опушкеТихо дрогнула в руке рука…Я не думала, что жизнь хрупка,Как фарфоровая безделушка.1927
Желания
Я двух желаний не могу изжить,Как это ни обидно, и ни странно:Стакан наполнить прямо из-под кранаИ крупными глотками воду пить.Пить тяжело и жадно. А потомСорвать с себя замызганное платьеИ, крепко вытянувшись на кровати,Заснуть глубоким и тяжелым сном.1927, Париж (Из сборника «После всего», 1949)
«Минут пустых и вялых не считаю…»
Минут пустых и вялых не считаю.Смотрю
в окно, прильнув к холодной раме,Как бегают веселые трамваи,Уже блестя вечерними огнями.Среди случайных уличных прохожихИщу тебя — с трамвая ли? С вокзала?Темнеет вечер, грустный и похожийНа тысячи таких же захудалых.Напротив, в доме, вымазанном сажей,Сосед-чудак, склонясь к оконной раме,Как я, сосредоточенно и важноВорочает раскосыми глазами.Он мне сейчас мучительно несносен:Ну, что глядит?! Наверно, злой и хмурый,Он равнодушно думает, раскосый:«Вот дура!»1927
«Веди меня по бездорожью…»
Веди меня по бездорожью,Куда-нибудь, когда-нибудь.И пусть восторгом невозможнымТревожно захлебнется грудь.Сломай положенные сроки,Сломай размеренные дни!Запутай мысли, рифмы. строки,Перемешай! Переверни!Так, чтоб в душе, где было пусто,Хотя бы раз, на зло всему,Рванулись бешеные чувства,Не подчиненные уму.1928 (Из сборника «Стихи о себе», 1931)
Старый квартал
Занавески на окнах. Герань.Неизбежные вспышки герани.В предрассветную, мглистую раньТонут улицы в сером тумане.День скользит за бессмысленным днем,За неделей — бесследно — неделя.Канарейка за темным окномЗаливается жалобной трелью.Резкий ветер в седой вышинеБьется в стекла, мешая забыться.Иногда проступают в окнеНеприметные, стертые лица.А в бистро нарастающий хмельЗаметает покорные стоны.И над входом в убогий отельВ темной нише смеется Мадонна.1928 (Из сборника «Стихи о себе», 1931)
«Говорили о злобе пожарищ…»
Говорили о злобе пожарищ,В черном небе густела гроза.Говорили при встрече — «товарищ»,Никогда не смотрели в глаза.Узнавали по голосу вести,Мимоходом, на остром ветру.В мутном мраке фабричных предместийНаходили ограбленный труп.Рано, в сумерках, дом запирали,Спать ложились и света не жгли.По утрам в гимназическом залеПовторяли: «Вчера увели…»И за наглым разбойничьим свистомОпьяневших от крови солдатЧетко слышался в воздухе мглистомНепрерывный и жуткий набат.В расплескавшейся мутной стихии,В первобытной, запутанной тьме —Были ночи, как сны, — огневые,были лица — белее, чем мел.И в рассветном молочном тумане,В час, когда расточается мгла,Где-то вспыхивала и рослаНапряженная радость восстанья.1928 (Из сборника «Стихи о себе», 1931)
«Покориться неизбежности…»
Покориться неизбежности.Подчинить себя больничным будням.Знать, что это будет очень долго.И — читать.И порой, полузакрыв глаза,Вытянувшись, улыбаясь тихо,Чувствовать в себе движенье новойЖизни.И не допускать — избави Бог! —Жечь, ломать, уничтожать в зачатьи,Преодолевать усильем страшным волиМысль о доме,Так же, как когда увозят мертвых —Искушенье — приоткрыть глаза.1929