После всего: Стихи 1920-1942 гг.

Кнорринг Ирина Николаевна

«Всю жизнь тоскливо думать про искусство…»

Всю жизнь тоскливо думать про искусство, Писать стихи о том, что очень грустно. День изо дня назойливо молчать И, не дождавшись, терпеливо ждать, И отвозить покорно и упорно Своих любимейших и неповторных Литературных маленьких детей На кладбище «Последних Новостей». 1930

«Опять о том же: о годах войны…»

Опять о том же: о годах войны, О грохоте уродливых орудий, О черном дыме в синеве весны, О том, что было и чего не будет. Как шли в атаку, брали

города, Снаряды рыли вспаханную землю, О пафосе, который навсегда, — До самой смерти — свеж и неотъемлем. И только я средь пламенных людей, Не возражая, не кляня, не споря, — Твержу о несмываемом стыде И о неискупаемом позоре. 1930 (Из сборника «Стихи о себе», 1931)

«Мы в жизни мучительно разные…»

Мы в жизни мучительно разные, Иными не стать никогда. Мы тоненькой ниточкой связаны На незолотые года. Не честные в счастье, не лучшие, Не верные в долгой борьбе, Покорны обидному случаю, Нелепой и трудной судьбе. И в ночи высокие, синие, И в зимние мглистые дни, Как две параллельные линии — Навеки — без цели — одни. 1930

«Пар над чашками, тетрадь, вязанье…»

Пар над чашками, тетрадь, вязанье… Вечер скуден, как огонь свечи. — Ну, поговорим о «несказанном», Или так стихи побормочи. Расскажи, кого сегодня встретил, Что видал на матовой заре. Поворчи, что трудно жить на свете В этом проклятущем январе. И о том, что завтра на работу Нужно встать в шестом часу утра. Рабская, тяжелая забота Заполняет наши вечера. Голос твой — нерадостный, незвонкий, Взгляд усталый, скучный и больной… Если б не было у нас ребенка, Мы давно бы умерли с тобой. 1931

«Уже не девочка — жена и мать…»

Уже не девочка — жена и мать. Суровый опыт, а не мысль о чуде. Уже пора бы, кажется, понять, Что это — жизнь, и что другой не будет. А все-таки еще бывает жаль Забытых слов, разрушенных желаний, И о небывшем поздняя печаль Мешает спать в предутреннем тумане… Уж создан быт, свой дом, своя семья, Ну пусть не так, как думалось когда-то, Пусть не дорога — жизнь, а колея, Не зори в ней, а ранние закаты. Пусть большего не будет никогда, Но то, что есть, — сурово и велико, И беспощадно-трезвые года Прекрасней нашей юности двуликой. А все-таки… 1931 (Из сборника «После всего», 1949)

Мыши

Мыши съели старые тетрадки, Ворох кем-то присланных стихов. Мыши по ночам играют в прятки В сонном сумраке углов. Мыши съели письма из России, Письма тех, кого уж больше нет, Пыльные огрызочки смешные − Память отошедших лет. Мыши сгрызли злобно и упрямо Все, что нам хотелось сохранить: Наше счастье, брошенное нами, Наши солнечные дни. Соберем обгрызенные части, Погрустим над порванным письмом: Больше легкого, земного счастья По клочкам не соберем… Сделает иным, ненастоящим Этот мир вечерняя заря. Будет в окна падать свет мертвящий Уличного фонаря. Ночью каждый шорох чутко слышен, Каждый шорох, как глухой укор: Это гложат маленькие мыши Все, что было до сих пор. 1931 (Из сборника «Окна на север», 1939)

Роза Иерихона

Вдруг

стало ясно: жизнь полна Непоправимою угрозой, Что у меня судьба одна С моей Иерихонской розой. Вот с той, что столько долгих дней Стоит в воде, не расцветая, В унылой комнате моей, Безжизненная, неживая. Будильник, пудра, пузырьки, Игрушки — рядом на камине. Ее корявые ростки Окутывает сумрак синий. И я над страшным и сухим Неумирающим растеньем Слагаю мертвые стихи О небытье, о нецветенье. И из сплетенья длинных строк, Из неожиданных созвучий Встает уродливый цветок — Сухой, бесплодный и колючий. Но словно в огненном бреду, С упрямой безрассудной верой День ото дня я жадно жду, Что зацветет комочек серый… Себя стараюсь обмануть, Другим — сплетаю небылицы. О, только бы, хоть как-нибудь От пустоты освободиться! Проходят дни и вечера, Я с каждым днем скупей и строже. Сегодня — то же, что вчера, А завтра — заново все то же. И мой цветок не расцветет; Быть может, и бывают розы, Что зацветают дважды в год И что не вянут от мороза. Но только это не для нас, Не для таких, как мы, должно быть, Томит вечерний, синий час Томленьем напряженной злобы. И вот с безжизненной тоской Склоняюсь грустно и влюбленно Над неудачливой сестрой, Над розою Иерихона. 1931 (Из сборника «После всего», 1949)

«Надоели скитанья без цели…»

Надоели скитанья без цели, Примитивно-непрочный уют. Одиночество темных отелей, Одиночество темных минут. Закоулки глухие, кривые, Нищета, темнота, полутьма, И облупленные, неживые, Двухсотлетние эти дома. Ни романтики старых кварталов, Ни фальшиво-восторженных слов! Слишком много я в жизни видала Этих грязных и темных углов. Жить, подобно бездомной собаке, Не приткнуться нигде, никогда… Надоело мне на бивуаке Прожигать неживые года! А над жизнью — тугой, неизменной, Навсегда заколдованный круг… …Ночью снятся мне белые стены И широкие окна на юг. 1931 (Из сборника «Окна на север», 1939)

«Так — кружусь в назойливом круженье…»

Так — кружусь в назойливом круженье: Приготовлю вечером еду; Точным, методическим движенье Перед сном будильник заведу. И, убрав последний чай и ужин, Оборву листок календаря… Вот и все. И — кончен день ненужный, Прожитой бессмысленно и зря. Вот и все, И поздняя усталость Мне не даст ни думать и ни спать. А наутро — все опять сначала Правильно и точно повторять. Хоть бы раз один явилось чудо Дерзкой, невозможною игрой, Хоть бы раз немытую посуду Выбросить в помойное ведро. И потом, в неповторимой лени Лечь в большую теплую кровать. И хотя б до светопреставленья — Спать! 1931

«Жизнь — это рай? Рассыпанные звезды?..»

Жизнь — это рай? Рассыпанные звезды? Цветущий сад, весна и мотыльки? — А звон будильника? А пыльный воздух? Все эти дни неверья я тоски? А жалобы задавленных нуждой, Расчет, подсчет («на вечер бы хватило…»)? Такой вот неприглядной и пустой Я жизнь увидела — и полюбила! 1931