После всего: Стихи 1920-1942 гг.

Кнорринг Ирина Николаевна

«С такой тяжелой головой…»

С такой тяжелой головой, С таким тяжелым животом, Беспомощной, полуживой Живу, не помня ни о чем. Живу, нанизывая дни, Как нитку одноцветных бус. Зажгу вечерние огни, Зажгу и жалко улыбнусь. Из-за чего? И для чего? Пусть я сама не подошла, Не рассказала ничего, Стихов последних не прочла. Но камень давит жизнь мою И неподвижная тоска. Я прошлого не узнаю В твоих расширенных зрачках. Как страшно — невеселый друг! — Как трудно

жить с такой тоской, В кольце бессильно сжатых рук, Неверующей и больной, С такой свинцовой головой… 1929

«Молчанья ничто не нарушит…»

Молчанья ничто не нарушит — Я сделала жизнь простой. Ввела я и тело и душу В давно желанный покой. Без мысли, без слов и проклятий Огромные дни скользят. И синий больничный халатик Удобней, чем всякий наряд. А руки висят, как плети. Я будто совсем не жива. И нечего мне ответить На ласковые слова. 1929 (Из сборника «Стихи о себе», 1931)

«Шепчет ночь, колдунья и пророчица…»

Шепчет ночь, колдунья и пророчица, Шепчет ночь тревожные слова. Больше думать ни о чем не хочется, Но от дум пылает голова. Синий сумрак в незнакомой комнате, Смесь теней и шорохов глухих. И всю жизнь, должно быть, буду помнить я Эти ночи, мысли и стихи. Шепчет ночь слова такие странные, Припадает к синему окну. Вот оно, — хорошее, желанное, Свято окрылившее весну. Только это сердце не устало бы, Если б только жизнь не солгала… Вторит ночи тоненький и жалобный Детский плач из темного угла. 1929 (Из сборника «После всего», 1949)

«Там завелись осторожные черти…»

Там завелись осторожные черти, Сумрак шуршит и колдует за печкой. Жизнь догорает копеечной свечкой. Белые девушки грезят о смерти. Шепчутся в окнах: «Мы ждали, мы ждали…» Вторит им улица: «Верьте, о, верьте!» Тихо смеются горбатые черти. Девушкам снятся лиловые дали. Сомкнуты губы, уронены руки. Дни одиноки и ночи бездомны. Хрупкие девушки с ликом Мадонны Слушают нежно вечерние звуки. — Где это будет? Когда это было? — Где повторяется? Верьте, о, верьте! Жалко ласкаются с миной унылой Злые, трусливые, липкие черти. 1929

«Верно, мне не сделаться поэтом…»

Верно, мне не сделаться поэтом. Никогда, должно быть. Никогда. Отливает розоватым светом Тихая вечерняя вода. Обволакиваясь пеной белой, Шелестит рассеянно фонтан. И впервые в мыслях прозвенело: — Жизнь проиграна и прожита. Сквозь узорчатую чащу листьев Засветили разные огни. Пальмы в бочках грезят о Тунисе, Вспоминая солнечные дни. И в высоком небе сумрак зыбкий Обволакивает купола. Тихой, незамеченной улыбкой Молодость ненужная была. Обойду, к прошедшему остыну, Замолчу, исчезну в мутной мгле, Завещая маленькому сыну Мысль о счастье и любовь к земле. 1929

«В Люксембургском саду у газона…»

В Люксембургском саду, у газона, Против серого зданья Сената, На часы я смотрела когда-то, Притворяясь наивно влюбленной. В Люксембургском саду, у фонтана, В

жаркий август (вовек не забуду!) Я поверила в яркое чудо. Было тихо, безлюдно и рано. Зелень свежая, воздух недвижный, Воробьишек пугливая стая… — Хорошо, что все это бывает Только раз в нашей маленькой жизни. 1929

«С каждым днем, с каждым часом все тише…»

С каждым днем, с каждым часом все тише. Я едва ли способна любить. И не вслушивайся — не услышишь; Как порвется тончайшая нить. За листы неотвеченных писем, За подушку в неслышных слезах, За стихи про лиловые выси — Честно взглянем друг другу в глаза. На жизни — тяжелою грудой Напряженное слово — молчать. Никогда я не верила в чудо. Никогда не умела мечтать. И, должно быть, просрочены сроки, Губы сжал одичалый испуг, И мы снова с тобой одиноки, Мой случайно замеченный друг. Но не надо ни слез, ни томленья, Ведь слова, и раздумья, и мы Это только пустые виденья Для меня не пришедшей весны. И, должно быть, мой голос напрасен, Я сказала все то, что могла. — Пожалей о потерянном часе И примись за чужие дела… 1929

«Потупив тусклые глаза…»

Неужели кому-нибудь третьему Я потом расскажу о тебе?

1927

Потупив тусклые глаза, В пустой, обыкновенный вечер Мне захотелось рассказать Кому-нибудь о нашей встрече. О том, как было хорошо Смотреть в широкие закаты, И не висело над душой Сознанье скуки и утраты. Горели бешеные дни, Над болью сердца торжествуя, Горели красные огни, Там, где чинили мостовую. Бродил по улицам туман, Окутывая сад и зданья… Ведь я отравлена сама Отчаяньем воспоминанья. Вот так, среди пустых полей, В густую ночь поспешно кроясь, Сверкая множеством огней, Проходит одинокий поезд. 1929

Двум Юриям (Софиеву и Терапиано)

Вы строите большие храмы, Вы кораблю даете ход, Вы равномерными стихами Изображаете полет. И с безрассудным постоянством Из непомерной пустоты В междупланетные пространства Вы устремляете мечты. И я для вас чужда, — не тем ли, Что умной правды не молю, Что я люблю простую землю, До боли огненной люблю. Под пламенные разговоры О вечности и божестве Я вижу — ветер лижет шторы И солнце плещется в траве. И вижу я, как жизнь играет, И несравненно хороша Моя несложная, пустая, Обыкновенная душа. 1929 (Из сборника «Стихи о себе», 1931)

«Я думаю о медленном конце…»

Я думаю о медленном конце. Живу спокойно, холодно и мудро, Старательно скрывал на лице Следы от слез под матовою пудрой. Я больше не тоскую о былом И о надеждах неосуществленных. И мне не жаль, когда желтеют клены И жизнь идет, теряя день за днем. И чуть томит в уставшем теле кровь Моя последняя игра в любовь. 1929